Литературная Газета 6336 ( № 32 2011)
Шрифт:
Не будем оспаривать это, очевидно, самое крупное научное достижение профессора Линкова. Хотя в результате такой «дискредитации» заметно расширился круг тех, кто не только кровно почувствовал, но, главное, полюбил автора «Анны Карениной» – полюбил именно как личность, «живого, а не мумию». Мне приходилось наблюдать, с каким горячим и пристальным интересом читали «Уйти ото всех» и юные студенты, и искушённые интеллектуалы. Не берусь гадать, в чём заключается секрет этой блестящей историко-биографической прозы. Скажу лишь, что в новой книге Игоря Волгина Толстой не менее значителен и многомерен, нежели запечатлённый в его знаменитых работах образ Достоевского. Кстати, драматическое отношение к последнему Толстого впервые прослежено так скрупулёзно
Ничего этого профессор Линков предпочёл не заметить. Зато с ловкостью провинциального фокусника он извлекает из контекста слова. «Смерть – личная трудность Л. Толстого», – пишет Волгин. «Из этого следует, – победоносно заключает Линков, – что для современных людей смерть не трудность» (подчёркнуто нами. – Ю.К.). Ну что можно возразить на столь глубокомысленное рассуждение?
Ещё удивительнее утверждение Линкова, будто автор возводит хулу на писателя «с позиции официальной православной идеологии». Сколь знаком этот грозный партийный слог! Но применительно к Волгину – чья точка зрения на так называемое православное литературоведение достаточно известна – это вообще звучит смехотворно. Очевидно, дело в старой и благородной привычке – приписывать оппоненту свои ночные кошмары.
Линкову не нравится, что Волгин именует Толстого «величайшим рационалистом и врагом всякой мистики», и это сомнение понятно в том смысле, что у Толстого действительно присутствует некое недоверие к разуму, ощущение его неполноты. Но ведь Волгин имеет в виду совершенно другое. Ещё в «Последнем годе Достоевского» он подробно обосновал мысль об аналитической, логической доминанте толстовского духа и мышления. То есть о сути его авторского метода. Стоит раскрыть любое сочинение автора «Исповеди», чтобы удостовериться в правомерности подобной гипотезы.
Но более всего Линков уязвлён тем, что «из книги Игоря Волгина мы узнаём, что в молодости Толстой болел гонореей, что Софья Андреевна подозревала мужа в сексуальной связи с Чертковым», что «читателя осведомляют, когда прекратились супружеские отношения Льва Николаевича с Софьей Андреевной» и т.д. Одно из двух. Либо проф. Линков по непростительному невежеству впервые узнал об этих широко известных, зафиксированных в записях и Толстого, и Софьи Андреевны, и Маковицкого, и Гольденвейзера, и мн. др. обстоятельствах, либо… Либо, ведая обо всём, он хотел бы наложить табу на эту «секретную информацию». Оставить её, так сказать, в спецхране, куда вхожи только имеющие допуск посвящённые. Но не это ли лучший способ, как образно выражается сам Линков, «поджелтить фигуру классика» – отдать её на откуп рвущимся к «интиму» акулам пера? Ведь им-то как раз и противостоит Игорь Волгин. Он прежде всего подчёркивает, что «нехорошая болезнь» (1847) подвигла Толстого начать писание своего дневника, сделать шаг к духовному «самоодолению» и самоконтролю. В том-то и дело, что Волгин касается всех этих рискованных сюжетов с поразительным тактом, преграждая путь той пошлости, которая всё больше овладевает нашей массовой культурой.
Линков убеждён, что факты личной жизни Толстого не имеют никакого касательства «к его духовному поиску». Это замечательное признание. Представим, какой железной рукой вычистил бы профессор «неудобные» воспоминания Максима Горького или же бунинское «Освобождение Толстого». Какими холодными оскопительными ножницами нужно обладать, чтобы отсекать «духовный путь» Толстого от всего, что его окружало, что составляло его боль, страдание всей его жизни. Вдруг любопытствующие читатели почерпнут из книги Волгина несколько более смысла, чем из занудных учебных пособий? Строгий цензор пытается наложить запрет даже на ассоциативность мысли автора, дерзнувшего сопоставить уход Толстого из Ясной Поляны с «последним странствованием» Степана Трофимовича Верховенского из «Бесов». Ату, «неконтролируемый подтекст»! Давно не приходилось встречать столь впечатляющее сочетание новейшей литературоведческой унтер-пришибеевщины с классическим ханжеством позднесоветской эпохи.
Целомудрие
Юлиан КОРОЛЁВ, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Статья опубликована :
№35 (6336) (2011-09-07) 2
2
/publication/219/
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии:
«ЛГ»-рейтинг
Литература
«ЛГ»-рейтинг
[?] Николай Гумилёв. Полное собрание сочинений в одном томе . – М.: Альфа-книга, 2011. – 1148с. – 6000 экз.
В августе исполнилось 90 лет со дня расстрела основоположника и теоретика акмеизма, ярчайшего представителя Серебряного века Николая Степановича Гумилёва. Поэт, критик, организатор, бретёр, путешественник, боевой офицер и кавалер Георгиевского креста – всего этого хватило бы на несколько биографий, а он прожил всего 35 лет, оставив столь заметный след в русской литературе.
В объёмном томе представлены не только все стихотворения, поэмы, переводы Гумилёва, но также и проза, и драматические произведения, которые издавались гораздо реже и не так хорошо знакомы читателям. Настоящая книга, вне всяких сомнений, будет представлять ценность не только для специалистов, но и для тех, кто интересуется отечественной словесностью.
[?] Владимир Орлов. Лягушки . – М.: АСТ, Астрель, 2011. –768 с. – 12 000 экз .
Новый роман Влади-мира Орлова выпущен к 75-летнему юбилею живого классика современной русской литературы. Его трилогия «Альтист Данилов», «Аптекарь» и «Шеврикука, или Любовь к привидению» любима читателями более чем 20 стран мира. Сергей Есин говорит об Орлове так: «Он представил новое видение жизни, новое видение природы человека, новое видение собственных даже фантазий. Потому что, скажем, если взять его знаменитого «Альтиста Данилова», многие говорят – ах, как это похоже на Булгакова! Да ничего подобного! Это похоже именно на Орлова, и очень много идёт после этого повторов».
В романе «Лягушки» тоже много фантасмагории: ведь писатель по-прежнему верен традициям Гофмана, Гоголя, Булгакова, Салтыкова-Щедрина. Роман начинается с того, что герой идёт в палатку за пивом, а продолжается средневековой символикой женщины как замка с башней, который необходимо брать приступом.
[?] Н.В. Забабурова. Я вас любил… Музы великого поэта и их судьбы. – М.: АСТ-Пресс Книга, 2011. – 424 с. – 3000 экз.