Литературная Газета 6345 ( № 44 2011)
Шрифт:
– Я за себя - тоже.
Хозяйка искренне умилялась, явно отождествляя себя с садовником, с чьей щедрой вспомогательной подачи Хаим веточка за веточкой плёл своё хрупкое счастье.
– Она сказала, что довольна работой по переводу. Ей сегодня много удалось сделать.
Удивительный народ - женщины, быстро же они находят общий язык!
– Что она ещё говорила?
– Рассказывала о вашей поездке в Любек, о том, как волновалась, когда шла операция.
– Волновалась?..
– Очень[?] Она любит вас, герр Хаим.
Он едва не задохнулся.
– Мария[?] сама так сказала?!
– Да, - серьёзно кивнула фрау Клейнерц.
– Глазами. Я прочитала это в её чудесных синих глазах. Но сама она не знает
– Вот как[?]
Захотелось сесть. Хаим еле сообразил, что он уже сидит на стуле с самого начала разговора с хозяйкой. Он больше не мог ни о чём спрашивать.
Старушка окатила его чистой голубоватой водицей выцветших глаз.
– Пойдёмте, я что-то вам покажу.
Они спустились по лестнице. Хаим впервые вошёл в дверь жилой части первого этажа. Хозяйка провела его в гостиную. От стеклянной чашечки на круглом журнальном столике шёл тонкий дымок и доносился аромат жжённой китайской травы. Меблировка здесь, как ни странно, была скромнее и строже, чем в "Счастливом саду".
– Смотрите сюда.
С конспиративным видом фокусника, собравшегося вынуть кролика из цилиндра, фрау Клейнерц указала на две продолговатые в высоту, соединённые в один сюжет картины. Обнажённые тела юноши и девушки, написанные почти в натуралистической манере, золотисто светились. Дюрер, вспомнил Хаим, копия с диптиха "Адам и Ева". Выступив из тёмного фона, как из первобытной древесной коры, прародители человечества осияли собой стену, дымящийся душистой травой лаковый столик внизу и восторженное личико фрау Клейнерц.
– Они в самом начале любви, - её голос напряжённо дрогнул.
– Видите, стоят отдельно. Между ними черта, но она вот-вот будет нарушена. Остался шаг, всего шаг - чтобы слиться в одно целое[?] Яблоки уже у них в руках[?] Вы чувствуете, какой чистый ток любви идёт от этих людей?.. Я купила картину в Потсдаме. Дороговато, но я была очарована ими. Они - совершенство[?] Разве вы ничего не замечаете?
– Нет, отчего же, - Хаим прокашлялся.
– Они прекрасны.
– Вы всегда малость хрипите от волнения, герр Хаим, - засмеялась фрау Клейнерц.
– Вы волнуетесь, и на шее у вас начинает немножко дёргаться кадык. Адамово яблоко[?] Адам тоже волновался, когда откусил свою половину яблока. Оно чуть не встало у него поперёк горла. Но не думаю, что он пожалел. Любовь чиста, как бы дурно о ней ни говорили и что бы грязного ни придумывали о ней. Я права, герр Хаим?
– Да.
Она глубоко и печально вздохнула.
– Мой бедный Йозеф[?] Он умер, и стало ясно - я никогда его не любила. Позже стало ясно и другое: Бог не дал мне встретить моего мужчину. Адам, которому была предназначена маленькая Ева по имени Лизхен Геллер, состарился где-то, как я. А может, его уже нет на свете, и я осталась вечной вдовой возлюбленного, которого никогда не знала. Геллер - моя девичья фамилия, герр Хаим[?] Увы, так на земле случается с каждым. Почти с каждым, за редким исключением. Слишком большая земля[?] Простите мою сегодняшнюю откровенность. Я - старая женщина, мне уже не стыдно сказать то, что чувствует сердце, и я вовсе неспроста спросила вас: неужели вы ничего не замечаете в картине? Ну же, герр Хаим! Здесь такое сходство[?] Недостаёт только жизни.
– О каком сходстве вы[?] - он вдруг понял, о чём она говорит.
– Да, да! Наконец-то и вы увидели! И ещё раз простите, что я посмела примерить вас с Марией к наготе этих людей! Их фигуры будто списаны с вас двоих[?] И лица - лица тоже близки. Я долго смотрела, но так и не смогла уловить, в чём тут подобие. Выражение, невысказанность, божественный знак?.. Ах, герр Хаим! Фрейлейн Мария призналась мне, что осенью навсегда уедет из Клайпеды, но так не хочет ехать! У вас мало времени, милый Адам, торопитесь! Она уже держит яблоко, ваша Ева[?] Не дайте ей выбросить плод, не надкусив.
* * *
Истомлённая жаром, вызванным волнением и отчасти раскалённой плитой, фрау Клейнерц за
Хозяйка с болью поглядывала на рассеянную гостью. Поглощённая грустными размышлениями, та механически улыбалась и с прилежной готовностью, не всегда впопад, отвечала на пустяковые вопросы. Старушка могла поклясться, что знает, о чём думает Мария. Тонкий, как кружевная салфетка, блин пёкся на медленном огне, и на медленном огне пеклось и переворачивалось в душе фрау Клейнерц неистовое желание помочь влюблённым. Её худосочные ножки твёрдо стояли на земле, а мысли были здравы и трезвы настолько, насколько могут быть здравыми и трезвыми мысли хорошо пожившей женщины, но хмель от зрелища развёрнутой перед глазами драмы слегка вскружил ей голову. Она давно примирилась с одиночеством и забыла, когда её в последний раз посещала обида на обделённую яркими красками жизнь, но тут горячие волны сочувствия и соучастия забурлили в вялой крови с обновлённой нерастраченной силой. В герре Хаиме и фрейлейн Марии она узрела зеркальное отражение собственных застарелых иллюзий. Добрую половину лета старушка была больна их робкой любовью, которая застопорилась вконец из-за непонятных предрассудков девушки. А скоро фрейлейн Мария уедет в Вильно, и молодой человек осиротеет навсегда[?] Если суждённая друг другу пара расстанется, это будет в высшей степени несправедливо! Долгий жизненный опыт фрау Клейнерц, изучивший множество мужчин в разумных от них пределах, подсказывал ей, что Хаим - однолюб. Получится ли у него уломать священника? Сомнительно[?] Что понимают священники в любви? Разве им, не слышащим ничего, кроме Божьего гласа, дано понять и услышать слабый голос смертельно раненой земной страсти? Боже, Боже, почему в мире людей так болезненно, так ненадёжно и шатко самое лучшее, что они имеют и чем могут, но не осмеливаются распорядиться?!
Хозяйку, как её жильца, подстёгивал беспощадный бег времени. Она давно укрепилась на идее экстренной помощи Хаиму в безвыходном случае, и вот случай, кажется, наступил. Время самое подходящее, другого может не подвернуться[?] Раззадоренная печалью Марии, фрау Клейнерц решилась на исполнение задумки. Да! Да, и ещё раз да! Душа юной Лизхен Геллер, ожившая в ней, соединит две мечущиеся судьбы, и пусть "Счастливый сад" подтвердит своё название! Она честно признается Марии в любви Хаима, а потом покажет ей "Адама и Еву"[?] Предвкушая, какое магическое действие произведёт на девушку могучее произведение, фрау Клейнерц открыла створки окна шире, чтобы охладиться, и набрала в грудь побольше воздуха. Короткую пламенную молитву унёс к небесам предосенний ветер. Фрау Клейнерц воинственно тряхнула перламутровыми букольками и с бесстрашием маленькой престарелой женщины кинулась на спасение великого чувства.
Она произнесла не раз мысленно отрепетированный монолог со всем артистизмом и пафосом, на какие только была способна. В ожидании вспышки счастья в прекрасных синих глазах новоявленной Евы, уже незаученно, но очень жалостно рассказала, что Хаим в этот миг умоляет священника дать благословение на брак с возлюбленной, обожаемой беззаветно и нежно[?] Однако представленный миг оказался несколько иным: дверь столовой распахнулась, и вошёл сам герой. Едва увидев его, Мария, дрожа от холодной ярости, воскликнула:
– Вы опять меня обманули! Как вы посмели просить отца Алексия об этом[?] о том, чего я не знаю?!
Официальным обращением к нему она разом перечеркнула только что отзвеневшее красноречие хозяйки.
– Попробуйте русские блины, герр Хаим, - засуетилась, чуть не плача, страшно виноватая и несчастная фрау Клейнерц. Ни он, ни девушка, к некоторой обиде, не замечали её, забыли о ней, словно были в столовой одни. А ведь она от всего сердца хотела помочь их неуверенной любви! Видит Бог, она желала им только добра[?]