Литературная Газета 6390 ( № 43 2012)

Литературная Газета

1995 год - "страна стояла на ушах, и ни к медикам, ни к учителям уже не относились так почтительно, как в советское время". Картина весьма безрадостная - больница, работающая на пределе возможностей, маргинальные пациенты, умирающая провинция, тотальный беспредел и новоявленные "братки", один из которых чуть не пустил пулю в лоб автору "Записок" уже на первом дежурстве. Вскоре начали сокращать рабочие места, задерживать зарплату. В деревнях становилось престижным получать пенсию по инвалидности, потому что её не задерживали и в самые трудные годы. Дошло до того, что больные отказывались от операций, желая стать в итоге инвалидами и получать положенные им пусть копейки, зато стабильные. Люди зарабатывали сдачей металлолома. Но свободно лежащий металл скоро иссяк. Тут-то ушлые жители и вспомнили

про старые воинские склады. Не раз грибники и ягодники натыкались на остатки ракет и снарядов, попадались и целые, неразорвавшиеся. Вскоре они их научились обезвреживать, "и потекли ручейки бывших смертельно опасных снарядов на склады Вторцветмета". Но довольно часто искатели просчитывались, число убитых и покалеченных взрывами превысило все мыслимые пределы: "Безобразия с бесхозными боеприпасами продолжались. Конец XX века, а страна без Интернета. Сейчас только выложи информацию, мигом и погоны полетят, и головы, и мины волшебным образом исчезнут. А тогда всем на всё было наплевать: одни стремились выжить, а другие - наворовать побольше". Окончательно до врача дошло, что мир перевернулся, когда уже бомжи поделили помойки и начали отстаивать свои интересы с оружием в руках. Менялось всё, и ему, воспитанному при советской власти, нелегко было приспосабливаться к новой жизни. В мегаполисах к этому уже давно привыкли, а здесь всё только начиналось.

Несмотря на давящую атмосферу 90-х, хирург Правдин и другие врачи больницы оставались верными клятве Гиппократа, продолжая лечить и спасать своих пациентов. Медицинская тема достаточно сильна в произведении, подробно описываются операции, примеры медицинской казуистики: "Там, где раньше был нос, примостился узелок, оказавшийся лицом", и просто курьёзные случаи: "[?]у него ноги чёрные не потому что гангрена, а потому что на них носки сгнили". Зачастую автор оказывался в непростых ситуациях. Как достойно дать отпор криминальным личностям, которые пытаются тебе угрожать? Как поступить, когда безнадёжный больной просит об эвтаназии? Как оперировать педофила, который убил дочь твоих друзей?

В конце повествования Дмитрий Правдин уезжает работать в областную больницу: "Таких проводов местный вокзал, наверное, давно не видал. Кроме персонала, со мной прощались мои бывшие пациенты, многие пришли с детьми. Проводник вагона всё спрашивала, мол, кого провожаете? "Нашего хирурга, Дмитрия Андреевича Правдина!" - прозвучало в ответ. Я стоял в вагоне, прижавшись к запотевшему стеклу, и думал о том, что мужчины не плачут, и долго, долго махал рукой провожающим, пока они совсем не скрылись из виду, превратившись в неразличимые точки". В целом книга, несмотря на не очень сильную художественную составляющую, по-настоящему затягивает и увлекает, а главное, подкупает откровенностью.

Жанр врачебной прозы, основы которой заложили ещё Чехов, Вересаев и Булгаков, сегодня вновь на пике популярности. Насколько оправданны стереотипы о тех, кто носит белые халаты и ездит на машинах с красным крестом, взгляд врачей на профессию, на пациентов, на самих себя, на окружающий мир - всё это можно узнать из книг, написанных медиками.

Анна ВОЛЬНИЦКАЯ,

БЛАГОВЕЩЕНСК

Игра в раёк

Игра в раёк

ЛИТПРОЗЕКТОР

Писатель Илья Бояшов - любитель поиграть. В "Белом тигре" он играет в войну, в книге "Путь Мури" - в путешественников. В "Каменной бабе" - в куклы. Игра от жизни отличается тем, что расписана, отрежиссирована и разыграна по ролям в соответствии с нескрываемым авторским замыслом. Все герои Бояшова, будь это показательно обожжённый танкист или целеустремлённый кот, играют роли. На сцене явлены декорации. Они фанерны. Они - интерьер, не без старания выпиленный лобзиком и вышитый крестиком. С ролью фона они справляются, иногда отвлекают внимание от огрехов в постановке, большего от них не требуется. Сегодня писателю пришла мысль поиграть в рай, и вот перед нами новая книга Ильи Бояшова - "Эдем".

В раю должны быть Адам и Ева - их есть там.

Должно быть дьявольское искушение - оно найдётся. Должно быть много пышной растительности в качестве оформления, и в книге Бояшова есть много-много растительности - так много, что она становится не только декорацией, а и звуковым фоном: в тех диковинных и частью вымышленных именованиях, что со вкусом целыми страницами льёт Бояшов, знакомых читателю будет от силы треть - они представимы, прочее же слушается как монотонная экзотическая музыка. И хотя декорации-растения нужны для развития действия (собственно игры в физический труд и душевные муки), самостоятельного смысла в них нет никакого. Это косвенно подтверждается тем, что из многих сотен перечисленных писателем растений сноски удостоилось ровно одно: георгины. Они "названы кровожадными" неслучайно. Все прочие - случайны и взаимозаменяемы.

А ведь Бояшов очень любит сноски! "Эдем" можно читать по сноскам, и это будет поучительное чтение, которое позволит нам понять писателя лучше, чем то, что он сочинил в основном тексте. Так, к примеру, Бояшов считает нужным пояснить, что "Антоша Чехонте - псевдоним Чехова", что "Бэмби" - известный диснеевский мультфильм про оленёнка, что "нездоровая, граничащая с помешательством страсть Достоевского к рулетке общеизвестна" (общеизвестна, но всё равно надо дать сноску!), что когда написано о "нимфах пьяницы Модильяни", имеется в виду художник Модильяни[?]

Сноски делают "Эдем" странной, даже загадочной книгой. Невозможно понять, для какого читателя она написана - какого интеллектуального уровня, возраста, какой страны. Русскому любителю литературы, начитанному в пределах хотя бы средней школы, нет нужды объяснять, что "имеется в виду знаменитая сцена из толстовского романа "Война и мир", в которой доведённый до бешенства распутной жёнушкой Пьер Безухов хватает мраморную доску, с тем чтобы раз и навсегда покончить с семейными проблемами". Не говоря уже о том, что эта ссылка совершенно никчёмна, она ещё и дважды оксюморонна: "знаменитая" - но "имеется в виду", Пьер "доведён до бешенства" - но Бояшов приписывает ему осознанную мотивацию! Так вот, сколько-то начитанному русскому эта ссылка не нужна. И вряд ли можно представить себе современного западного писателя, претендующего на некоторую интеллектуальность, который будет в сносках рассказывать читателям, какую "знаменитую" сцену из Шекспира он имеет в виду.

Так, может, Бояшов пишет, заранее ориентируясь на массового западного читателя, которому знаменитые сцены из русской классики надо разжёвывать? Основания для такого предположения есть - и были при прочтении прежних книг Бояшова. Он из тех современных российских писателей, что сочиняют, уже нацеливаясь на перевод, и стараются быть, скорее, общепонятны и увлекательны, чем глубоки и самобытны. Но и зарубежного читателя запутают обманчивые бояшовские ссылки! Он, считающий необходимым пояснить, что "Гомер Симпсон - персонаж знаменитого американского мультфильма", оставляет бедных иностранцев гадать, что такое "санаевский плинтус" и кто такой "здешний Фирс". Короче говоря, какой-либо логики в бояшовских ссылках найти нельзя, ибо её там нет. Логика не нужна. Это игра в раёк, где в произвольных местах нацеплены ярлычки, рюшечки и бантики.

Правда, в райке Бояшова есть не только декорум, но и действие и, соответственно, деятели. Их аж целых четыре: старик-сторож-садовник (един в трёх лицах); главный герой - страдающий Адам, вынужденный в поте лица своего трудиться в Эдеме; Ева, роль которой - быть сексуальной, но предельно ленивой, а вскоре и стервозной; и козёл, который воплощает в себе всё то неприятное, что не вместила женщина, сосуд греховный. Вот вам и драма. Она может развлечь, она забавна. Бояшову не откажешь в чувстве юмора. Ярче всего оно проявилось в том, как писатель развязался с сюжетом. Повествование было настолько просто скроено, что с ним всё было понятно с самого начала. Ан нет, врёшь, не возьмёшь! И Бояшов, под собственные одобрительные аплодисменты, заканчивает книгу[?] никак. Читатель, уткнувшись взглядом в последнюю ссылку (и единственную, где стоит упоминание "примеч. ред."), узнаёт о таинственном заключительном тексте, который "в последний момент[?] по странной прихоти Бояшова не вошёл в повесть".