Литературная Газета 6390 ( № 43 2012)
Шрифт:
Гений места настойчиво напоминает и о времени. Напомним: драма "Борис Годунов" повествует об агонии. Оптимистично и парадоксально - не об агонии народа, а о его выздоровлении, изживании Смуты, агонии самой Смуты - и убийстве её. Минуют Лжедмитрии, умрёт Борис - и совсем скоро Россия станет иной под скипетром Романовых. Триста лет мы будем мужать и крепнуть, пока не наступит новая междоусобица. Что же, опера Мусоргского, как и драма Пушкина, вселяет надежду: в год 400-летия дома Романовых вовсе не исключена реставрация - у нас удивляться ничему не приходится.
Так где же драма и где трагедия, раз скоро всё, возможно, разрешится к лучшему?
Для
Начнём с видимого. Для оформления спектакля художественный руководитель оперной труппы Театра Станиславского и Немировича-Данченко пригласил своего главного художника - Владимира Арефьева. Творческий союз испытан временем, мы имели право ожидать чего-то необычного. Удивили обыденность решения и его обманчивая простота. На сцене - фрагмент Вавилонской башни с винтовой лестницей, по которой всё больше спускаются, а поднимается лишь юродивый. Башня, как и подобает времени упадка, железному веку, самому его концу, ржавая не только снаружи, но и внутри. И всё. Больше декораций нет.
Позвольте мне не обижать вас толкованием - здесь символика прозрачна. Царь Борис не был плохим правителем, но он вознамерился осчастливить народ в тот момент, когда русские не хотели быть счастливыми. Мы хотели драться. Борис строил свою Вавилонскую башню, чтобы соединить Русь с Небом. Увы!
– все подобные попытки завершаются одинаково. Россия ещё сильнее запуталась и перемешалась, и уже совсем вскоре после смерти Годунова мы перестали понимать: то ли Борис убил царевича Дмитрия, то ли наоборот.
Суровое было время. Данную суровость подчеркнул ещё более режиссёр. Он взял первую редакцию оперы, в которой отсутствует "польский акт", то есть ту версию, из которой сам Мусоргский изгнал всякую галантность и игривость. На сцене Титель превратил это в полное отсутствие культуры. И мы увидели, как тяжело дышит империя в момент гибели и как по-глупому серьёзны её разрушители. Не нужно себя обманывать - нет России непрерывной. Та Россия, которую мы знаем из книг, наша Россия, началась в 1613 году. Завершилась в 1917-м. Но вся наша Русь от самого Рюрика - это именно та функция, которая имеет разрывы в каждой точке. Видимо, это не свойство, а атрибут нашей народной жизни.
Впрочем, я отвлёкся, однако и предупреждал, что будет трудно.
Титель, как показалось, и вовсе не сделал ничего для "режиссуры". Ну, одел князей и бояр в современные костюмы, подумаешь! И нет, не будет прав тот, кто скажет: "И что?", ибо современный костюм для Тителя - вовсе не попытка актуализировать текст, перенести его в наши реалии, насытить современными аллюзиями. Тут серьёзнее.
Может князь носить пиджачную пару? Да, и мы это видим сегодня: европейские монархи, принцы, аристократы вообще никуда не делись, живут рядом с нами, ничем специально не выделяются. Разве что умением носить костюм.
Как носят одежду персонажи Тителя? Естественно - только Борис. Так и бывает в периоды упадка: прежде всякого другого деградирует тот слой, который ещё по инерции считается элитой. Разложению государства предшествует разложение правящего класса - и умение носить костюм приобретает метафорическое значение. Воля ваша, но я считаю, что устойчивость Британской империи определяется тем, с каким шиком и с какой естественностью принц Гарри носит любую одежду - от регбийной формы до военного мундира. Да один ли Гарри! И наоборот - нынешняя
Смешны и жалки бояре, окружающие Бориса. И это понятно: позади - опричнина, жестокое взаимное уничтожение лучшими людьми нации друг друга ради создания социальных лифтов. Пройдёт совсем немного времени, и новый правящий класс - дворянство - будет складываться на обломках старого, и далеко не каждый боярин будет "приглашён к столу". Будет не только новая элита - придут новые костюмы, и наверху окажется тот, кто сумеет их лучше носить.
Впрочем, Титель не был бы собой, оставив без внимания вечное даже в одежде: духовенство в его спектакле - заметьте, чисто визуально даже! - противопоставлено мiру. Так элегантно режиссёр отделяет основное от наносного - и кто скажет, что монах носит свою рясу без органичности?
Драма народа - в чём же она, когда речь идёт о трагедии Бориса?
Годунов появился не вовремя. Он в народных глазах стал причиной бед, он же единственный мог от бед люд избавить. Его выбрала жертвой не толпа - природа вещей требует "козла отпущения". Прекратить бедствия можно лишь принесением в жертву того, кто стал причиной горестей. А там, где совершается жертвоприношение ради восстановления целостности, там и трагедия. Которая придаёт смысл народной драме - нашей драме извечного отказа себе в субъектности, хотя и Рюрик нас не завоёвывал, и Романовых мы сами пригласили, и комиссаров тоже.
Несомненно, мы со временем превратимся в объект - вот тогда и заживём тихо, сытно, спокойно. Тогда же, кстати, и сложится нация - не раньше.
А пока - спектакль Тителя о нас не вчера и не сегодня, а о нас - всегда.
И только попробуйте упрекнуть меня в профанации жанра оперной рецензии: мой трагический текст рождён духом музыки. Музыки Модеста Мусоргского для народной драмы Пушкина "Борис Годунов".
Евгений МАЛИКОВ,
ЕКАТЕРИНБУРГ-МОСКВА
Диалоги с Петером Штайном
Диалоги с Петером Штайном
Владимир Колязин.
Петер Штайн. Судьба одного театра: Диалоги о Шаубюне. – М.: Издательство "ДОРОШЕВ: РОССПЕН", 2012.-
1000 экз.
Эта книга шире своего предмета. Она посвящена не только великому немецкому режиссёру Петеру Штайну и созданному им театру Шаубюне, - она посвящена возможностям современного театра. Создатель книги театровед-германист В.Ф. Колязин не единственный автор в прямом значении слова: чисто исследовательской стала вторая часть его книги. Тут же Колязин выполняет, казалось бы, скромную "репортёрскую" функцию - он задаёт вопросы (семь диалогов с Петером Штайном, множество с актёрами Шаубюне, со сценографом, художником по костюмам). Интервьюер выступает по ходу дела со своими суждениями. Но он важен и когда незаметен: с разных сторон проясняется лицо театра, единственного после Берлинского ансамбля Брехта театрального коллектива, соединившего с первых шагов новаторство с мастерством.