Литературная Газета 6391 ( № 44 2012)
Шрифт:
[?]А вы говорите: электронный журнал!..
Все всё видят - и молчат.
Как в сказке Андерсена.
И где тот ребёнок, который скажет, что король голый?..
Инна КАБЫШ
Привычка к чтению
Привычка к чтению
РОДИТЕЛЬСКИЙ ОПЫТ
Только
Недавно в Москве вышла книга Льва Айзермана, замечательного учителя литературы, который вот уже шестьдесят (!) лет работает в школе. Когда человек с таким громадным учительским опытом, стоявший у истоков олимпиад по литературе, говорит, что российское школьное образование находится на грани катастрофы, к нему просто нельзя не прислушаться. В книге "Педагогическая непоэма" очень подробно, с множеством ярких и конкретных примеров, рассказано о нелепостях ЕГЭ, о безграмотности (порой кощунственной!) контрольно-измерительных материалов, о циничном искажении образовательного процесса. К этому просто нечего добавить - в особенности же автору этих строк, в школе никогда не работавшему.
Но есть сфера, в которой я могу дополнить мысли уважаемого Льва Соломоновича, и даже в чём-то, может быть, поспорить с ним. Эта сфера - приучение, приохочивание ребят к чтению и, конкретнее, к русской классике. Мне есть что сказать, потому что не так давно - однако уже в постсоветское время - я сама училась в школе и сталкивалась с проблемами, которые описывает Айзерман. Кроме того, сейчас у меня растёт дочь, про которую (хотя бы пока!) можно утверждать, что она - читающий ребёнок.
Говоря о том, что, к сожалению, всё больше ребят считают классику неактуальной, не видят в ней глубокого смысла и часто вообще не читают, Айзерман, как мне кажется, совершает одну ошибку: переоценивает школьный опыт. Он предполагает, что уровень отношения к серьёзным предметам, достигнутый на уроках литературы, является весьма существенным для взрослой жизни, и если молодой человек не прочитал и не продумал "Преступление и наказание" в школе - то потом уже вряд ли.
Очень хорошо помню, как я - читающая школьница!
– знакомилась с русской классикой в первый раз (пятнадцать-шестнадцать лет) и во второй (двадцать и старше). Уроки литературы у нас были заурядными: нас учили по тем же сухим шаблонным образцам, что критикует Айзерман, уже были в ходу сборники "кратких пересказов" и "лучших сочинений", однако мои сочинения, написанные исключительно "из головы", без следования методическим указаниям, учителем не наказывались, а всё же одобрялись.
Так вот. Роман "Обломов": показался скучным и невнятным. Роман "Преступление и наказание": прочитан в школе по диагонали и с ироническим отношением к его прозрачной сконструированности. Драма "Гроза": вызвала массу смутных вопросов, но, скорее, не понравилась. "Записки охотника": показались скучными, прочитаны только те рассказы, что были обязательны. Роман "Отцы и дети": первое произведение, которое не только побудило самостоятельно искать, что написали об этом романе критики, но и привело к неудовлетворению всем написанным. "История одного города" - брошена на середине, вызвала возмущение и даже брезгливость.
Лишь два произведения из всего русского великого XIX века в школе не просто понравились - они оглушили. Первое - "Господа Головлёвы": это было чтение, начатое без энтузиазма, но совершённое в один присест, без отрыва, вызвавшее ужас
Вот в чём всё дело: войдя в классику через несколько лет, вы входите в неё другим человеком, вы прочитаете её по-новому[?] и не всегда это к лучшему. Увы, я, страстно любя "Анну Каренину", уже не прочитаю её с тем же чистым восторгом, что в двадцать лет: сегодня накопившийся груз редакторского опыта против воли тянет искать и находить в ней сюжетные огрехи - и мне приходится его отключать, отключать, отключать[?] Но если сравнивать с тем, как я читала классику в школе, - разве можно относиться ко мне, тогдашней, всерьёз? Да ни в коем случае! Я тогда была "эмбрионом", как говорит (о себе в юности) одна моя весьма уважаемая и многоопытная старшая подруга.
Айзерману приходится относиться к "эмбрионам" всерьёз. Ведь он - школьный учитель, он должен полагать, что если десятиклассник не желает вникать в Толстого и Достоевского, - это печально и неправильно, и возможно, что этот молодой человек уже никогда не откроет Толстого и Достоевского.
И такая вероятность вправду есть, и она действительно чревата разрывом между поколениями и отсутствием этической глубины. Что делать, чтобы уменьшить эту возможность? Поскольку в моём случае от учителя не зависело ничего, я склонна недооценивать роль учителя. Зато очень хорошо знаю, как велико влияние родителей. Нет, в нашей семье не обсуждали за обедом "Братьев Карамазовых", не читали "Воскресение" перед сном. У нас дома вообще мало говорили о классике. Но я всегда знала, что "Война и мир" - великая вещь, и она уже, хочу я этого или не хочу, часть меня. Я знала, что моя прабабка, которую совсем не помню, любила Островского. И желание понять прабабку, с её трудной крестьянской жизнью, побудило добросовестно прочитать почти всего Островского, хоть в отрочестве я была к нему довольно равнодушна.
Недавно у меня на глазах парень смачно плюнул на тротуар. Девушка, которая была с ним, одёрнула его. "У меня привычка, - объяснил ей друг. И добавил: - И у моего отца такая же привычка". В этом всё дело. Дети перенимают привычки родителей.
Несколько месяцев назад я встретила в поезде мающуюся двенадцатилетнюю девочку, которой в школе задали читать "Дубровского". Девочке было совершенно нечего делать, но она не могла себя заставить начать читать - ведь это так сложно, скучно, так много непонятных слов! С ней ехала мама, которая время от времени монотонно повторяла дочери, что надо читать, "раз задали", но при этом вздыхала и соглашалась, что да уж, трудно, непонятно, зачем задали. Мне тоже было нечего делать. Я взяла "Дубровского" и стала читать вслух этой двенадцатилетней девочке, как обычно читаю своей семилетней дочери. И оказалось, что всё основное - понятно. И есть, что обсудить по ходу чтения, и слова, конечно, попадаются странные, но они не очень мешают. Однако совсем не уверена, что она потом продолжила без меня - всё-таки здесь должна быть система. Должна быть привычка - она, как прививка, окультуривание садовых деревьев, перенимается не сразу.