Литературная Газета 6392 ( № 45 2012)
Шрифт:
Светлана ЛЫЖИНА
Облюбовавший столицу
Облюбовавший столицу
ИЗ КРАЯ В КРАЙ
"Москва была создана по небесному чертежу", - считает культуролог Рустам Рахматуллин
"ЛГ"-ДОСЬЕ:
Рустам Эврикович Рахматуллин (род. в 1966 г. в Москве) - российский писатель, эссеист, москвовед.
С 1998 года читает лекции по москвоведению и краеведению (региональной истории) в Институте
С сентября 2012 года - преподаватель москвоведения в Московском архитектурном институте (МАРХИ).
На фестивале "Зодчество-2005" был награждён дипломом Союза архитекторов России за серию острых статей, посвящённых проблеме охраны памятников архитектуры Москвы.
Лауреат Национальной литературной премии "Большая книга" 2008 года (третья премия) за книгу "Две Москвы, или Метафизика столицы".
Лауреат премии правительства России в области культуры за книгу "Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа" (2010).
Лауреат премии имени Д.С. Лихачёва за выдающийся вклад в сохранение культурного наследия России (2010).
Один из основателей и координатор Общественного движения "Архнадзор".
– Рустам, наверное, этот вопрос часто вам задают, но тем не менее: когда вы почувствовали желание заниматься москвоведением, что пробудило у вас любовь к Москве?
– Восьмой класс, 1980 год, первый самостоятельный выход в центр города обитателя окраины, Лосинки. Конечно, и до этого был интерес, случались туры по месткомовским путёвкам с родительской работы, и я впечатлялся. Но именно с восьмого класса началось пошаговое изучение Москвы. На вопрос, что меня поразило больше всего, отвечаю всегда шуткой: иномарки. Поначалу я их вприглядку коллекционировал, и первым делом изучил топографию посольств. Если говорить серьёзно, то мне просто понравилось гулять по городу, захватило ощущение иного по типу пространства, которое почему-то - я тогда ещё не понимал почему - надо изучить.
– Известно ваше суждение о Москве как творении Божьем, а о Петербурге - как о человеческом. Что имеется в виду?
– Ну это начало книги "Две Москвы[?]", поэтому оно бросается в глаза. Речь шла о том, что Замысел о Москве может иметь некую предзаданную форму, а Замысел о Петербурге - нет. Это не означает богооставленности Петербурга. Можно привести простое сравнение с постройкой дачи. Вы можете дать архитектору готовую картинку из журнала, а можете предоставить ему свободу. В обоих случаях это будет ваш дом, вы в него въедете, не оставите его. Так вот, в Петербурге царю попущено быть богом, и Медный всадник - гений всего города. Об этом писал Николай Анциферов. В Москве же нет гения всего города. Никому не попущено быть демиургом Москвы, даже Ивану III, никакой царь Москве не Бог. Это означает, что Петербург строился без оглядки на небесный чертёж, а строить Москву без такой оглядки нельзя. Москву невозможно просто выдумывать, её нужно прозревать и воплощать. И поэтому, когда мы судим о Москве как о городе не вполне удавшемся, мы сравниваем его не с Петербургом или Прагой, а с другой Москвой. В нас живёт интуиция о другой Москве. В Петербурге человек поначалу свободен в творчестве города. Но изнанка этой свободы - наступающая однажды неподвижность, исчерпанность проекта.
– В связи с грядущей застройкой расширяющейся столицы какой, на ваш взгляд, главный принцип, которым необходимо руководствоваться, чтобы сохранить некую гармонию между старой и новой Москвой?
– Главное - не впасть в опричнину. Проблема не в расширении, а в раздвоении Москвы. Раздвоение - это и есть опричнина. Можно ввести термин "опричность", чтобы не сводить дело к одной грозненской опричнине. В чём тут дело? Если речь идёт просто о периферийном выбросе, протуберанце города, то это некое искривление, которое лечится. Но если вы проектируете на новой
Простое расширение Москвы - другая история. Оно должно быть органическим, должно поглощать то, что стало Москвой по факту. Это уже застроенные территории, тяготеющие к ним земельные резервы и коммуникации. Согласно московской традиции расширение должно быть равносторонним. Увы, предложено векторное расширение, и это снова напоминает петровскую Яузу. Искривлённую фигуру города со временем снова придётся округлять, включая в состав Москвы всё новые площади. Но главное - не следует выносить из столицы столичные функции, это абсурдно по определению.
– За книгу "Две Москвы, или Метафизика столицы" вы получили премию "Большая книга". Что означает для вас метафизическое краеведение?
– Метафизическое краеведение отличается по методу от позитивистского краеведения. Но и в строго академическом краеведении есть школа, изучающая метафизику города, а именно сакральные намерения царей, князей, Церкви, иных создателей города. Когда через Красную площадь в Вербное воскресенье двигалось Шествие на осляти, оно определяло Кремль и Китай-город как стороны Иерусалима, и это было осознанно. Такую метафизику, метафизику намерений, может изучать академическая наука, и у нас существует школа сакральной топографии. Если же мы верим, что кроме человека в городе действует Промысел, то полнота городской метафизики не откроется академическому взгляду. Необходимо дополнить его художественным, интуитивистским. Метафизическое краеведение изучает метафизику намеренного и ненамеренного, по возможности ясно их различая. То есть метафизическое краеведение возникает на стыке науки и художества, его литературный инструмент - эссе.
– По-моему, довольно трудно различить в данном контексте намеренное и ненамеренное[?]
– Нелегко. Скажем, создатели Пашкова дома не имели в виду создавать аналог Иерусалимской цитадели, то есть знак Сионской горы. Но этот знак увидел Булгаков через сто пятьдесят лет. Называя Цитадель дворцом Ирода, он описывает её теми же словами и приёмами, какими описывает дом Пашкова в Москве. В этом случае роман важен не как беллетристическое произведение, а как интуитивное прозрение исследователя. Внезапно оказывается, что можно увидеть Иерусалим не только на Красной площади, но и на Боровицкой. Более того, эти два ви[?]дения непротиворечиво сходятся, топография Москвы как Иерусалима оправданно продлевается за Неглинную. Повторю, что создатели дома Пашкова ничего подобного не имели в виду.
Конечно, возможность такого осмысления архитектурного жеста зависит не только от срока давности. Трудно определённо сказать, от чего оно вообще зависит. Если город - это текст, то текст в процессе становления. Некоторые части текста существуют латентно, невысказанно. И в этом ответственность пишущего. Речь не о визионерстве, в моей книге нет ничего, чего нельзя увидеть вместе с читателем. Книга - приглашение увидеть. Неявное становится явным, видимым для всех, никакой авторской исключительности.