Литературная Газета 6392 ( № 45 2012)
Шрифт:
известного в Отчизне и Европе.
Я не видал суровей мертвеца,
чем человек в казённом тесном гробе.
Утро на пирсе
Или за что-то простила
мама - едва не пою,
или беда отпустила
грешную душу мою:
взглядом смотрю отвлечённым
в
Море не кажется чёрным,
а бирюзовым скорей.
Туча не кажется тучей
над первобытной водой,
а отдалённой, летучей,
скученной птичьей ордой.
По неподвижному морю
парус летит впереди.
Хочется выйти на волю
из обожжённой груди.
* * *
Что буду делать я, когда
моё окончится безумье:
спасут ли крымская "колдунья"
и родниковая вода?
Поможет Бог, сойдёт смола
слезы отцовской по Ивану,
поэту станут по карману
обыкновенные дела.
Вернётся ль добрая любовь,
воскреснет всё, что сердцу мило?
Как будут походить на кровь
солоноватые чернила?
В старой деревне
Яну
На Пелус-озере вода ещё живая.
Мерёжи в мае в холода трещат от щуки.
У бабы Кати свой пирог - мука ржаная,
а посредине - жирный лещ, хватает штуки.
Дом у Васины на корнях кривых, усталых,
вокруг - как будто скотный двор:
ни пня, ни травки.
Хоть у Васины полон дом продуктов старых,
но откупает всё равно пол-автолавки.
А баба Лиза на юру, за тихой лахтой,
чуть глуховата, потому кричит при встрече,
с двужильной верой, что стоит
в фуфайке ватной,
у Веры восемь дочерей живут далече.
Борис
он перекроет и в аду сетями реку,
его бараны не дают ни дня покою,
упрямо прутся в огород, ну как в аптеку.
На Пелус-озере порой шалят чужие,
залезут в чью-нибудь избу вина напиться,
поскольку съедут весь народ и домовые
в районный центр до весны, а кто в столицу.
Подсочник Вася говорил, что не потонет -
он повалился на большак, раскинув руки.
На Пелус-озере ещё пока хоронят,
но стало некому рожать - одни старухи.
Армагеддон
Едва разгоним наважденье ВИЧа -
железных птиц нашлёт аэродром
иль перелёт живой весенней дичи
подарит людям смертный вирус птичий:
и это назовут Армагеддон!
Вставайте, Врубель, впору шевелиться
под крышкой гроба, если неспроста
стрела курантов вспять по кругу мчится
и падший демон на виду рядится
в поборника свободы и Христа.
Жажлево
Сын сгорел, подобно свечке,
а любил на русской печке
поваляться, полежать,
от щекотки повизжать.
Чтобы в городе не грезить,
я решил в деревню съездить -
только печку затопил
и тотчас оторопел:
мальчик мой, сверчок, кузнечик,
превращённый человечек,
сверху тоненько поёт,
папе голос подаёт.
Учитель
Мой учитель Сергей Николаевич Марков
на войне и в трюме был всегда одинаков:
сам себя по суровым законам судил,
в людях совесть будил и за жизнью следил.
Не следил, горемычный её очевидец, -