Литературная Газета 6531 (№ 43 2015)

Литературная Газета Литературка Газета

Вот встанет бесноватых рать

И, как Мамай, всю Русь пройдёт…

Но пусто в мире – кто спасёт?

Но Бога нет – кому карать?

1916

Своекорыстные пророки,

Лжецы и скудные умы!

Звезда, что будет на востоке,

Ещё среди глубокой тьмы.

1916

Таково бунинское стояние во правде, его «огненная несговорчивость» со временем и временами. Суровая твёрдость воззрений определяла его сторонность в суете и обольщениях художественной жизни. Он никогда не служил злобе дня, а тем более, по его слову, «дешёвой идейности». Он старался, как мог и умел, служить добру

вечности. Прав был Владислав Ходасевич: «Бунин обогащает нас опытом, а не «идеями».

К сожалению, особенно в наше время, по причинам большей частью спекулятивным, распространены попытки сделать из великого русского художника и великого русского характера заштатного белогвардейца, последовательного и грозного врага тоталитаризма. При этом обычно ссылаются на «Окаянные дни» и эмигрантскую публицистику писателя. Но Бунин чувствовал и понимал, при всей его гневной желчи, несколько по-другому: «Приму всё, что будет благом для родины». Кстати, «Окаянные дни», разумеется, рождены ненавистью к революции, но в большей мере всё-таки любовью к России. Во всём, что казалось ему схематизмом и отвлечённостью, Бунин видел «порождение мёртвого сердца», слепое насилие над жизнью. Гордость писателя своим происхождением, порой демонстративная, уживалась с началами противоположными: «Я же чуть не с отрочества был «вольнодумец», вполне равнодушный не только к своей «голубой» крови, но и к полной утрате всего того, что было связано с нею…» И другое, позднее признание о сытых и торжествующих: «Я с истинным страхом смотрел всегда на всякое благополучие, приобретение которого и обладание которым поглощало человека, а излишества и обычная низость этого благополучия вызывали во мне ненависть». Весьма странно для консерватора.

Уже с конца 90-х гг. XIX века прозаические сочинения, стихотворения, переводы Бунина становятся в восприятии критиков и читателей хрестоматийными и образцовыми в традиционалистски-классическом смысле. Для многих он представляется последовательным и одиноким антимодернистом. И доныне одни находят в этом высокое достоинство, для других оно свидетельство эстетической ограниченности и даже эпигонства.

Без малого 50 лет Бунин прожил в России, 33 года в изгнании. Искусство Бунина развивалось по восходящей линии. Никакие обстоятельства внешнего толка, и не только внешнего (даже изгнание), не могли этому помешать. И дело не только во внешнем признании: Пушкинские премии, избрание академиком, Нобелевская премия – Бунин первый русский писатель, которому она была вручена. Художественное дарование Бунина было ослепительно разносторонним.

Он начинал со стихов, которые стал писать с семи-восьми лет, подражая Пушкину «даже в почерке». Сам Бунин и его близкие отмечали присущие ему с детства редкие воображение и впечатлительность. Рано обнаружились и его артистические способности. От матери и отца, от дворовых крестьян и их детей, Бунин услышал много песен, сказок, преданий, историй. Места, где прошли детство, отрочество и юность Бунина (орловская глушь) оказали знаменательное (о чём он не раз писал) влияние на его творчество и судьбу. И наконец – «…нет никакой отдельной от нас природы, <…> каждое малейшее движение воздуха есть движение нашей собственной жизни». И с этим не поспоришь.

Бунин всегда и во всем изобразитель. Никакого выражения, вне полноты изображённого, для него не существует. Правдивое и строго резкое изображение как раз и открывает бездну, «роспись мира», по выражению Набокова. Бунинские частности и единичности, поддержанные ритмической чёткостью и чистотой, творят могучую содержательность, где едины эпическое время и лирическое пространство. Вот почему, как отметил ценимый Буниным (в эмиграции) литератор, «сюжеты и фабулы большинства бунинских рассказов и повестей пересказать легко, содержание – невозможно». Это содержание всегда симфонично. Обожаемая Буниным Тэффи заметила, что слово у Бунина – «нигде не «около».

В 1881 году Бунин поступил в первый класс Елецкой гимназии. А в середине 1886 года – исключён из неё за неявку с каникул и неуплату за обучение. Больше Бунин нигде не учился. Годы в этом городе – мыкание полунищего дворянина, гордого и свято уверенного в небывалости своей судьбы; грязь и тоска российского провинциального существования. Но позднейшее переживание и творческое переосмысление (тема памяти – одна из центральных в прозе Бунина) открывала в этом бытии прообразы гнетущей красоты: здесь Бунину были даны первые опыты «горького счастья жизни» и первые прикосновения сухого и жаркого ветра с «кладбищ мира», «мирового ничто»; здесь вместе с сознанием обречённости «тлену и забвению» рождается детская обида на смерть (мальчишески-дерзкое до конца дней оставалось во внешнем облике и бытовом

поведении Бунина). «Уездное» стало для Бунина-художника «лирической величиной» (А. Блок), мукой родного и родины: магическим сплетением захламлённой суетным житием россиян древности и первой любви, «последним целованием» и желчью воспоминаний.

Бунин-повествователь – огромный художник. Он тяготел к малой форме, и высшие достижения его связаны с рассказами, небольшими повестями. А самым большим его сочинением (оно писалось на рубеже 20–30-х годов) стала «Жизнь Арсеньева». Автор никогда не говорил о жанре этой вещи, но известно, что Бунину очень нравилось определение Ходасевича – «выдуманная автобиография». На протяжении всей жизни Бунин издавал книги, в которые входили проза и стихи, указывая, таким образом, на единство этих литературных начал. Рассказы Бунина 1890-х годов, созданные в традициях реалистической литературы XIX века, открывают мир деревенской жизни, рисуемой в тонах безжалостной правды. В прозе этих лет – бесфабульной, с заметными проявлениями очерковости, «фотографизма» – складывается эстетическое и мировоззренческое кредо Бунина: с утратой жизнью «красоты» неизбежна утрата и её смысла. Событием стал написанный в 1900 году рассказ «Антоновские яблоки» – лирически-музыкальная пьеса с ностальгическими интонациями, где выявился устойчивый для Бунина взгляд «на быт и душу русских дворян», как на те же, «что и у мужика». В 1910-е годы появляются вершинные достижения Бунина дореволюционной поры («Господин из Сан-Франциско», «Чаша жизни», «Иоанн-рыдалец», «Захар Воробьёв», «Лёгкое дыхание», «Грамматика любви», «Сны Чанга», «Братья»). И в этих вещах трагическому взгляду на жизнь противостоит смутное упование на «третью» правду, о которой знает «последний хозяин»… В произведениях того времени Бунин утверждает новый тип рассказа, пространство которого жёстко событийно ограничено (частность бытовой истории, житейский пустяк, заурядное мгновение случая, встреча) и строго локализовано (имение, дача, отель, пансион, ресторан, купе вагона, каюта корабля и т.д.). Стилистически и композиционно произведения ориентированы на пушкинские краткость, точность и ясную глубину. Таинственная основа жизни воплощается в прозе Бунина в сквозных образах-символах пространственной безграничности: океан, море, бездонное небо, бескрайность степей и полей, дорожная даль. Эти свойства повествований Бунина в эмигрантские годы достигли сверхсовершенства. Что отмечали не только его выдающиеся русские современники, но и такие мастера, как Р.М. Рильке, Т. Манн, А. Жид, Р. Роллан, Ф. Мориак, Д.Г. Лоуренс. И вот что ещё очень важно для всего искусства Ивана Бунина – его запись на полях рукописи рассказа «Солнечный удар»: «Ничего лишнего». Это эстетический символ веры великого русского художника и великого русского характера.

Если проза Бунина была более или менее воспринята его соотечественниками и не только, то его поэзия применительно к ХХ веку оказывается «как бы» во втором-третьем рядах. О стихах Бунина большей частью принято писать как о чем-то подчинённом, второстепенным рядом с его повествовательным искусством. Таково и ныне распространённое мнение. Когда-то Владимир Набоков насмешливо указал на это: поэзия Бунина – «забава человека, обречённого писать прозой». Отмеченная Набоковым снисходительность звучит во множестве писаний и оценок.

Вспоминая 20–30-е годы, да и 40-е прошлого столетия, Георгий Адамович, примечательнейший и даровитейший персонаж той эпохи и той среды, писал: «Иногда, в пору расцвета русской литературной жизни в Париже, при спорах о поэзии на каком-нибудь собрании дело доходило до того, что о Бунине как о поэте просто-напросто забывали, и случалось это не раз. Называли имена Блока, Анненского, Гумилёва, Ахматовой, Ходасевича, Мандельштама, Пастернака, некоторых других, а о Бунине никто не упоминал. Бывало, он сидел тут же, в первых рядах, по привычке делая вполголоса с места иронические замечания, и все присутствующие, все спорившие знали, помнили, что это – большой русский писатель, гордость нашей новой литературы. Но забывали, что это и поэт» . Странная, мягко говоря, забывчивость, памятуя о дарованиях, судьбах и чуткости многих, старших и младших, так или иначе соприкасавшихся с Буниным.

Поэзия Бунина будто обретается в стороне от ослепительного расцвета «русского лиризма» в ХХ столетии. Ее всегда ценят, но чаще всего не любят. Поэт в прозе и прозаик в стихах – примерно таков литературный приговор, который звучит и в наши времена. Вряд ли можно назвать случайным неприятие стихов Бунина, безразличие к ним значительных русских поэтов – Сологуба и Андрея Белого, Вяч. Иванова и Кузмина, Гумилёва и Мандельштама, Цветаевой и Ахматовой, Хлебникова и Маяковского, Клюева и Есенина, и многих других. «Буря и натиск» в русской поэзии не нуждались в Бунине-стихотворце.