Литературное наследие

Несмелов Арсений

«…Полетят Трубецкая с Волконскою»— Мария Николаевна Волконская (1806–1863), урожденная Раевская — жена декабриста князя Сергея Григорьевича Волконского, добровольно разделившая с ним ссылку. Графиня Екатерина Ивановна Трубецкая (1800–1854), урожденная Лаваль — жена декабриста Сергея Петровича Трубецкого, также последовала за мужем в ссылку в Забайкалье.

«…Долго ль муки сея будет нам, протопоп?»— ср.: «Я пришел, — на меня, бедная, пеняет, говоря: "долго ли муки сея, протопоп, будет?" И я говорю: "Марковна, до самыя смерти!" Она же, вздохня, отвещала: "добро, Петровичь, ино еще побредем" (там же, с. 39).

«…Сын его Еремей»— «Гораздо Еремей разумен и добр человек: уж у него и своя седа борода» (ук. соч, с. 42). Ср. также: «А велено ему, Афонасью, из Енисейскова итти в новую Даурскую землю с ратными людьми, которые к нему присланы. А в товарищах с ним велено быть сыну ево Еремею Пашкову и приискать в Даурской земле пашенные места со всякими угодии и в таких местах поставить остроги, и в тех острогах быть ему, Афанасью, и с сыном ево Еремием тамо воеводством до государева указу». (цит. по А. Н. Жеравина. Книга Записная. Вестник Томского государственного университета, т. 266, январь 1998 года.).

«…И в Мунгальскую степь»— т. е. в Монгольскую.

«…Воевода шамана потребовал в стан»— «Отпускал он сына своево Еремея в Мунгальское царство воевать, — казаков с ним 72 человека да иноземцов 20 человек, — и заставил иноземца шаманить, сиречь гадать: удастлися им и с победою ли будут домой? Волхв же той мужик, близ моего зимовья, привел барана живова в вечер и учал над ним волхвовать, вертя ево много, и голову прочь отвертел и прочь отбросил. И начал скакать, и плясать, и бесов призывать и, много кричав, о землю ударился, и пена изо рта пошла. Беси давили ево, а он спрашивал их: "удастся ли поход?" И беси сказали: "с победою великою и с богатством большим будете назад". И воеводы ради, и все люди радуяся говорят: "богаты приедем!" (ук. соч. с.40)

«…Да не сможете вы возвратитеся вспять»— А я, окаянной, сделал не так. Во хлевине своей кричал с воплем ко Господу: "послушай мене, Боже! послушай мене, царю небесный, свет, послушай меня! да не возвратится вспять ни един от них, и гроб им там устроивши всем, приложи им зла, Господи, приложи, и погибель им наведи, да не сбудется пророчество дьявольское!" (ук. соч., с.41)

«…Еремей лишь сам-друг возвращается»— «Еремей ранен сам-друг дорожкою мимо избы и двора моево едет, и палачей вскликал и воротил с собою. Он же, Пашков, оставя застенок, к сыну своему пришел, яко пьяной с кручины. И Еремей, поклоняся со отцем, вся ему подробну возвещает: как войско у него побили все без остатку» — (ук. соч, с. 41).

Исус— старообрядческое написание имени Иисус.

«Господине, почто опечалился?»— «Опечаляся, сидя, рассуждаю: что сотворю? проповедаю ли слово Божие или скроюся где? Понеже жена и дети связали меня. И виде меня печальна, протопопица моя приступи ко мне со опрятством и рече ми: "что, господине, опечалился еси?" Аз же ей подробну известих: "жена, что сотворю? зима еретическая на дворе; говорить ли мне или молчать? — связали вы меня!" Она же мне говорит: "господи помилуй! что ты, Петровичь, говоришь? Слыхала я, — ты же читал, — апостольскую речь: "привязался

еси жене, не ищи разрешения; егда отрешишися, тогда не ищи жены". Аз тя и с детьми благословляю: дерзай проповедати слово Божие попрежнему, а о нас нетужи; дондеже Бог изволит, живем вместе; а егда разлучат, тогда нас в молитвах своих не забывай; силен Христос и нас не покинуть! Поди, поди в церковь, Петровичь, — обличай блудню еретическую!" Я-су ей за то челом и, отрясше от себя печальную слепоту, начах попрежнему слово Божие проповедати» (ук. соч., с. 46).

«…Закопали тебя, Аввакум-протопоп / В Пустозерске, а Марковну — в Мезени» — «а протопопица и прочии на Мезени осталися все»(ук. соч., с.52). Мезень — город, расположенный на правом берегу реки Мезень, в 45 км от Белого моря, в 215 км к северо-востоку от Архангельска. В 1664–1666 в Мезени в остроге находился в ссылке протопоп Аввакум, после чего был отправлен в Пустозерск, древнерусский город 15–17 вв., у озера Пустое в низовьях Печоры (ныне территория Ненецкого а. о.), где с 1667 года Аввакум 14 лет просидел на хлебе и воде в земляной тюрьме, рассылая грамоты и окружные послания. По новейшим исследованиям, участь протопопа решил случай, когда сын Аввакума Григорий перемазал дегтем надгробие царя Алексея Михайловича; сын царя, новый царь Федор Алексеевич, в ответ на это казнил самого протопопа: 1 апр. 1681 г. Аввакум и его товарищи были сожжены в Пустозерске.

Евгений Витковский (Москва) Ли Мэн (Чикаго)

ПРОЩЕННЫЙ БЕС

Поэма

1 Зажглись огни вечерние В селениях глухих, И ветер, равномернее Заколыхав, утих; Погасла тучка алая, Сошла заря с небес, И тишина немалая Обшаривает лес. Чуть тропочка наметится, По сторонам — ни зги, Лишь волчьим оком светится Окно в избе Яги, И над ее избенкою, Над срубом вековым, Поднялся струйкой тонкою И розовеет дым. В снегах, в трущобной темени Который год живет. Без счета пало времени, Годам потерян счет; Лишь леший рядом гукает, Сивобород, велик, — Хохочет да аукает Косматый баловник. К Яге, седой затворнице, Несет лесовика — Погреться в теплой горнице У древнего шестка; Свела его с соседкою Давненько ворожба, Но скучно с бабой ветхою — Горька ее судьба: Слепа, зубами мается И с памятью — беда. Всё сетует да кается, Ждет Страшного Суда; Суха, что подморозило, — Легко ль два века жить!.. Грозится всё за озеро К Угоднику сходить, Чтоб слезы лить смущенные И на помин души Отдать все сбереженные Зеленые гроши; Не хочется за печкою Скончаться в день лихой, — Увы, ни Богу свечкою, Ни черту кочергой! 2 И смотрит Леший ласково, Давно смирился бес, Давно уж он не стаскивал Ни звездочки с небес, Давно над богомолками Не измывался, лих, Давно ветвями колкими Не стегивал он их. И где они? Похитили Куда их? Чья вина? Уж нету и обители, Давно разорена, И в озере хоронится Ее последний скит: На Пасху ясно звонница Из-под воды гудит. И горестно негоднику, И на себя он зол: Теперь бы сам к Угоднику Он богомольцев свел, Да нету их, пригоженьких, Не повстречаешь их, — Теперь несут дороженьки Лишь мужиков лихих. Деревья стонут, падают От их зубастых пил; Везде грозят засадою, Куда б ни отступил. Но Леший, тем не менее, Куда бы ни залез, Без боя, без сражения Не уступает лес. Он тенью долговязою Шагает за порог, Чтоб сызнова завязывать Концы лесных дорог; Ворчит Яга, головушкой Качает тяжело: Одна!.. Пропала совушка, А кот сбежал в село. 3 Эх, Русь, страна неверная, Опасная страна: То сонно-благоверная, Как рыхлая жена, — С медами да с просфорами, С перинами, с вожжей, С потупленными взорами, С покорною душой; То словно баба пьяная, Что дружество ведет С ворами да смутьянами, И плат на клочья рвет, И держит, полуголая, Ветрам подставя грудь, Кровавая, веселая, За самозванцем путь. Но и гуляя, мается И знает, что опять Отпляшет, и покается, И руки даст связать; Затем, чтобы от ладана, Поклонов и просфор Опять умчать негаданно В свой буйственный простор. Вот с умниками щуплыми Спаял какой-то миг, И в старосты над дуплами Назначен лесовик; Разжалованный в филина, Он — бабий разговор, И глубже в лес осиленный Врубается топор. 4 Идет, бредет по просекам, Которым нет конца; Луна из туч колесиком Выкатывается; Порублено, повыжжено, Повалено кругом, И плачет бес обиженный Бездольным горюном. Идет, бредет, не ведает, От тяжких слез незрящ, Что сам Угодник следует К нему из темных чащ; Уж пересек он просеку; Как в давние года, Волосиком к волосику Струится борода. И ряска та же самая, И на скуфье снежок, Несет рука упрямая Всё тот же батожок; Им Лешего оттаскивал Святой немало раз, А нынче смотрит ласково, Но бес не поднял глаз. Лишь охнул он: «Доканывай! Хоть в смерти отдохну! Борьбу былую заново Ужо я не начну; Кем создан я — не ведаю, Но с дней твоих предтеч Я следовал и следую Приказу — лес беречь. И верил, сверстник Игоря, Олегов проводник: Леса горят — не выгорят, Трущобный край велик; Но горько изурочена Рассеюшка: моя Под топорами вотчина — Под топором и я! Но ты ее был жителем, Так ты уж и добей!» — И пал перед святителем Трущобный лиходей; Бить лбом о снег не ленится И слышит, полный слез: «Не мщение — прощеньице Я дурачку принес! И хоть ты рода низкого И надо лбом рога, Но луч Христов отыскивал И в лужах жемчуга, В трущобе, древле дикая, Душа твоя росла: К зверью любовь великая Негодника спасла. Ты белочку и ежика, Медведя и лису От пули и от ножика Оберегал в лесу; Взрастил ты сердце отчее К обидной их судьбе, И это, как и прочее, Засчитано тебе. Защитник сирых, выстоял Ты против многих сил: Ведь волю ты пречистую Неведомо творил; Враги в былом — изгнанники Не оба ль мы теперь? Так что ж, пойдем, как странники, Искать иную дверь. Я с палочкою спереди, Ты позади, как пес. Меня отсель на Тверь веди, А там — Господь понес; По горочкам, по балочкам, От зорьки до зари, Постукивая палочкой, Поючи тропари… И горестно, и сладостно, И веселей вдвоем… Потрудимся и в радостный Ерусалим придем; Там внешность неудобную Тебе я отпущу. Лишь ручкой преподобною Крестом перекрещу». 5 Умолк. Слеза по носику Скользит, кристальней льда; Волосиком к волосику Струится борода; Но Леший хмуро косится, Глаза блестят живей, Сошлись на переносице Пучки седых бровей. «Нет, — молвит, — не упрашивай! Хваля или кляня, Но из лесу из нашего Не уведешь меня; Ну как лесную, малую Оставлю тварь навек? И так ее не жалует Ни Бог, ни человек. Ко мне ведь, лишь покликаю, Бежит!.. Оставить лес? Смущение великое От этаких словес. Уж лучше смерть, и скоро-де Косу ее узрю, А во святом-то городе Я со стыда сгорю! Зачем пойду я за море, Лесной оставя мрак, — Ни стать, ни сесть на мраморе Не выучен лешак; А лес я этот вынянчил, Хранил, оберегал, В нем схоронил Горыныча, Кощея закопал. Ветвистая, полощется Лесная глушь в груди, И пусть хотя бы рощица, Я — тут, а ты — иди!» Бойцом, не горемыкою Умолк трущобный бес. Смущение великое Оледенило лес. 6 Молчит неодобрительно Над схимником сосна; Как лезвие, пронзительна Лесная тишина — До звонкости бездонная Легла она вокруг; И волк, и белка сонная Насторожились вдруг. В дупле — тоска сердечная, В норе — глазок кружком, Везде остроконечное Приподнято ушко: Чутьем с предельной ясностью Лесной народ постиг, Что огненной опасностью Грозит нависший миг. Страшней ножа железного Он упадет на них: Навек дружка любезного Берут из чащ лесных; Настанет время черное, Как летних палов гарь, — Лесная, беспризорная Повыведется тварь. Ведь человек-то — выжига, Лишь топором стучит: Ни ужика, ни чижика, Ни мышки не щадит. От конного и пешего Поборы и разор, — Нехорошо без Лешего Оставить русский бор! 7 Текут мгновенья длительно, Тревоги

ночь полна, До звонкости пронзительна Лесная тишина; И вдруг — очей сияние, И, вздрогнув, слышит лес: «В последнем испытании Ты был, российский бес! Хоть ты и рода вражьего, Но Бога не гневил, А Он не отгораживал И бесов от любви; И Господа растрогало, Что ты, лесной божок, С рачительностью многою Лесную тварь берег. Слюбились вы и спелися, А это — Небу взнос!.. Постой, тебе от Велеса Я весточку принес; В венке из алых розочек, Прощенный навсегда, Пасет он райских козочек Чистейшие стада. А в камышах — не узницы! — Русалки… Говорун, Приставлен к райской кузнице Потопленный Перун; Вчера, гордясь обновою, Он в райской тишине Илье телегу новую Оковывал к весне. Последний ты… Отплавала Ладья твоя во зле: Не сам ли ты от дьявола Ушел в зеленой мгле? Господь всё это взвешивал, Решила Благодать Трущобе русской Лешего Как старца даровать». Угодник в топь сугробную Шагнул, исполнен сил, И ручкой преподобною Его перекрестил; И всплыл… уже колышется Чуть ниже облаков, И звон сладчайший слышится Из-под озерных льдов. 8 Звенят на елках льдиночки, Вся в музыке тропа; По той ползет тропиночке Старинная ступа; В подскок да с перевалкою, По горлище в снегу, — Иссохшую и жалкую Трясет она Ягу. Трясет, несет до города Великого, где встарь Боярам резал бороды Серьезный государь; Там сдаст ступу затейную В сияющий музей: На редкость ту музейную Желающий глазей. Сама же мымрой жалкою В слободке станет жить — Заделавшись гадалкою, Бабенкам ворожить; Потом на жизнь советскую Ягу ль переключить? Решится в книжку детскую Забраться и почить. А Леший всё аукает В густых березняках И тенью длиннорукою Проносится в кустах; Еще сивей и гривистей, Могучее еще: Никак его не вывести, Зане он окрещен! И спит зверье укладистей, — Не без охраны бор, — И снится больше радостей В тепле берлог и нор; Спит белочка с лисичкою, Похрапывает крот, И белой рукавичкою Зайчиха крестит рот.

Январь-апрель 1941 года, Харбин

Примечания

Печатается по автографу, присланному автором Л. Хаиндровой вместе с письмом весной 1940 года. Печаталось ли при жизни автора — неизвестно; впервые было опубликовано в 1973 году в «Новом Журнале» (Нью-Йорк), № 110 В. Перелешиным по копии автографа, полученного от Е. Витковского (который, в свою очередь, получил его от Л. Хаиндровой).

Евгений Витковский (Москва) Ли Мэн (Чикаго)

ГЕОРГИЙ СЕМЕНA

Поэма

Опубликована под псевдонимом «Николай Дозоров»

I Суд. Трибунал. На местах для публики Так называемый цвет республики, Опортупеенный, в орденах: Судят соратника СеменА. Чу, комсоставец в мундире ЧОН'а, Явно соседкою увлеченный, Шепчет, рукою руки ища: «Ладного выловили леща!.. Им ли шутить с Гепею и Чоном, Белогвардейщине и шпионам!..» — Это который же? — «Вон, беляв, Строго насупился, зубы сжав». Дама, со взором на кавалере: — Стало быть? — «В тютельку: к высшей мере». II Зал затихает — дыханье слышно… Солнце январское блещет пышно В окнах, затянутых крепким льдом; Ало заигрывает со штыком Красноармейца… И тонким дымом Пыль золотится над подсудимым. — Имя? — «Георгий». (За датой — дата: Образование… там, тогда-то.) Тянется, вьется допроса нить, Вьется и крепнет, чтоб саван сшить, Впрочем без савана: есть река, — В прорубь, нагого, с грузовика. Парень спокоен. В ответах точен. Только задумчив, как будто, очень, Будто душою уже не здесь; Что-то святое в улыбке есть, Что-то такое, что этот взгляд Сам председатель встречать не рад. Правозаступник… Но он не мешкал. Выпущен более для насмешки — Отлопотал, поклонился, сел… И настораживаются все, От председателя до служителя: «Слово товарища обвинителя!» Вот он: в красивой военной форме, Самодоволен, ленив, откормлен, Вот он, питомец былой ЧЕКА, — В воздухе плавающая рука, Пафос газетной передовицы И — ограниченность без границы! Начал с фашизма и бойко крутит О «буржуазной бандитской сути Этого фактора (стиль какой!) Контрреволюции мировой». И, отрываясь от общих мест (В сторону юноши гневный жест), Скачет уже по другой тропе: Он атакует ВФП. III Тысячу слов ворошит в минуту: Вспомнил опричников и Малюту, Вычислил тысячи тех рублей, Что нам бросают из-за морей, Что нам дают и уже давали, Чтобы мы Родину продавали. Вот и картина фашистских оргий: Пьянство, разгул… Семена Георгий Словно проснулся — глаза дерзки, Сами сжимаются кулаки, Шепчет, всю душу в порыв влагая: «Слышишь ли, Партия дорогая?.. Ты негодяем оскорблена». Муки не вытерпит Семена! И, словно веянье мощной силы, Шепот в ответ: «Я с тобою, милый! Светлый мой мученик, я с тобой, Я над тобою, мой голубой!.. Сердце скрепи: как бичом суровым, Ты это стадо ударишь — словом!» В трепете, вновь в боевом восторге, Слышал ли ты, Семена Георгий, Как обвинитель, со лба платком Пот вытирая, — поганым ртом Требовал смерти тебе, и зал Руки в плесканиях развязал? IV Встал. На него со скамеек — взгляды: Так из дорожного праха гады Смотрят — и яростию ярясь, И устремленной пяты страшась. Этот с насмешкой, а тот со злобой, — Взгляды, как алчущая утроба Волчья… И в этот звериный смрад — Молния: русский, открытый взгляд! Голову поднял. И на мгновенье Сердцем — в себя: удержать кипенье — В каждое слово запал вложить И, как гремящей гранатой, бить! Шепот, движение… Тишина. Слово соратника Семена. V «Слава России! ( На жест салюта — Скрежет, шипение злобы лютой.) Слово мое — не мольба к врагу, Жизнь молодую не берегу, Но и в смертельной моей судьбе Миг, как фашист, отдаю борьбе! Оргии? Пьянство? Подачки миссий? Путь пресмыкательства, подлый, лисий? Я возражаю вам, прокурор, — Ваши слова — клевета и вздор: Духом сильны мы, а не валютой!.. Слава России!» — и жест салюта. «Годы отбора, десятилетье… Горбится старость, но крепнут дети: Тщательно жатву обмолотив, Партией создан стальной актив, И что б ни сделали вы со мной — Кадры стоят за моей спиной! Девушки наши и парни наши — Не обезволенный день вчерашний, Не обессиленных душ разброд: Честный они, боевой народ! Слышите гул их гремящих ног?.. Слава России!» — салют. Звонок. «К делу!» — Шатнулся чекист дежурный. Ропот по залу, как ветер бурный, Гулко пронесся… и — тишина. Слово соратника Семена: «К делу?.. Но дело мое — Россия: Подвиг и гибель. А вы кто такие? Много ли Русских я вижу лиц? Если и есть — опускают ниц Взоры свои, тяжело дыша: Русская с Русским всегда душа! Знаю: я буду застрелен вами, Труп мой сгниет, неотпетый, в яме, Но да взрывается динамит: Лозунг « В Россию!» уже гремит, И по кровавой моей стезе Сменак победной спешит грозе. Тайной великой, святой, огромной Связана Партия с подъярёмной Нищей страною… Страна жива, Шепчет молитвенные слова И проклинает в тиши ночей Вас, негодяев и палачей!..» Зала как будто разъята взрывом: Женщины с криком бегут пугливым К запертой двери… Со всех сторон: «Вывести, вывести… выбросить вон!» И — медным колоколом — толпе: «СЛАВА РОССИИ И В.Ф.П.!» VI Ночь. Бездыханность. Кирпичный ящик. Плесень в углах. В тишине щемящей Неторопливый, далекий звук Переговаривающихся рук. Пыльная лампочка под потолком, Койка с матрацем и дверь с глазком. Спал и проснулся… О, слишком рано, — Сердце тоскует, оно как рана. Снилось соратнику Семена: Входит заплаканная жена, Вводит за ручку с собой малютку… «Господи, тягостно!.. Господи, жутко!..» Сел. Упирается мертвым взглядом В дверь, за которой стучит прикладом Стражник тюремный… отходит прочь. «Как короткаты, последняя ночь, Как бесконечна: не встретить дня! Но не осилишь и ты меня!» И за пределы последней ночи Твердо взглянули сухие очи: «Родина, Партия, ты, жена, — Нетуж соратника Семена… Жизнь, уж земным ты меня не томи, — Господи, душу мою прими! Смерть, подойди с покрывалом чистым, Был я фашист и умру фашистом… Что это?..» В пыль— весь тюрьмы утес, В солнечном свете идет Христос, В кротком сияньи нетленной силы: «Мученик бедный мой, мученик милый!» По коридору гремят шаги, Лязгает ржавый замок… Враги.

Примечания

В этом разделе печатаются образцы творчества вымышленного Митропольским-Несмеловым для нужд фашистской партии поэта Николая Дозорова. Поскольку поэт этот был придуман не как «псевдоним», но как определенная маска, составители не сочли необходимым включать в книгу все сохранившиеся произведения «Дозорова», ограничившись лишь двумя большими поэмами. Печатается по тексту отдельного издания 1936 года — автором на книге обозначен «Николай Дозоров», на обложке помещена свастика. Местом издания обозначен Берн; современное литературоведение рассматривает этот как мистификацию, книга явно отпечатана в Харбине и там же распродана.