Литературные теории XIX века и марксизм
Шрифт:
6. История литературы и литературная критика
Вскоре после появления первой и вместе с тем наиболее значительной книги Франца Меринга по истории литературы, его "Легенды о Лессинге", Фридрих Энгельс написал ему чрезвычайно интересное письмо, где в самой бережной форме, но весьма резко по существу отметил недостатки его метода. Энгельс пишет: "Вообще же нахватает только одного пункта, который, впрочем, в вещах Маркса и моих тоже большей частью бывает недостаточно подчеркнут и по отношению к которому на всех нас лежит одинаковая вина. Дело в том, что все мы делали, и должны были делать, главное ударение на выведении политических, правовых и прочих идеологических представлений и вызываемых этими представлениями действий из основных экономических фактов. При этом, увлекшись сутью дела, мы не уделили достаточно внимания формальной стороне- тому способу, каким эти представления и т. д. возникают в действительности" [57] . Такого рода замечания встречаются неоднократно в письмах Энгельса. Энгельс неоднократно выступает против манеры молодых марксистов выводить идеологические формы из экономических условий механически, без учета сложных посредствующих звеньев и взаимодействий, при этом, как он выражается, "получалась подчас удивительная чепуха".
57
Энгельс —
Мы имеем здесь дело с невниманием к тем методологическим принципам, которые были подробно изложены Марксом во введении к "Критике политической экономии", — там, где он говорит о неодинаковом отношении развития материального — производства, к художественному [58] , Маркс вскрывает на нескольких конкретных примерах противоречивый характер этого развития, а вместе с тем указывает чрезвычайно ясно и точно путь к разрешению этих противоречий: "стоит лишь выделить каждое из них. и они уже объяснены" [59] . В подходе Меринга к истории литературы очень часто и не случайно отсутствует эта правильная спецификация. Она отсутствует главным образом потому, что самый экономический анализ у Меринга часто бывает схематичен и скуден. Меринг, проявлявший нередко очень тонкое чутье в понимании специфических черт отдельных литературных явлений, сам сознавал в себе этот недостаток и все время делал попытки преодолеть его. Но уже известные нам ошибки его методологии мешали ему исправить этот недостаток правильным марксистским способом. Из попыток Меринга преодолеть чересчур прямолинейный характер связи между базисом и надстройкой получалась таким образом только комбинация механической "социологии" и чисто биографической психологии. При отсутствии подлинно диалектического понимания развития общества переходы от идеалистических конструкций к вульгарному материализму вполне естественны. Чтобы восполнить проистекающие отсюда недостатки, Меринг привлекает биографический элемент. Однако внешне описанные индивидуальные "случайности" характера, условий жизни и личной судьбы сами по себе никак не могут заменить те конкретные и объективные посредствующие звенья, которые не были вскрыты с помощью социально-экономического анализа. В результате получаются мнимые объяснения, которые либо оставляют друг подле друга кричащие противоречия, либо подыскивают для них кажущееся психологическое разрешение.
58
К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XII, ч. I, стр. 200.
59
К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XII, ч. I, стр. 200.
Это вовсе не означает, конечно, что все работы Меринга таковы. Он дал ряд захватывающих и блестящих характеристик, в которых ему удалось посредством марксистского анализа объективных общественных проблем разрушить старые легенды, состряпанные с помощью биографически-психологического метода, и поставить на их место историческую истину. Укажем в виде примера на его превосходный анализ переписки Гёте с Шарлоттой фон-Штейн: Меринг очень правильно и вполне по-марксистски показал, что веймарская "трагедия" Гёте, его "бегство" в Италию не имеют ничего общего со знаменитой легендой о его "любовной трагедии", что в действительности оно было вызвано крушением планов буржуазного просветителя Гёте, мечтавшего посредством влияния на Карла-Августа осуществить в веймарском масштабе свои общественно-политические идеалы.
И все же чрезмерное упрощение хода экономического развития, уже отмеченное нами у Меринга, должно было, разумеется, оказать самое отрицательное влияние на всю его концепцию истории литературы. Это упрощение решительно повлияло на его оценку периодов и течений буржуазной литературы. Со времени Маркса и Энгельса не было, вероятно, ни одного немецкого марксиста, который бы так зорко подметил идеологический упадок немецкой буржуазии и подверг его такой неумолимой критике, как Меринг; ведь сознание этого упадка было, как мы знаем, одним из решающих мотивов, заставивших его примкнуть к рабочему движению. Однако изображение этого процесса упадка остается у него не только схематичным и слишком прямолинейным, но и самый анализ не выходит большей частью из чисто идеологических рамок. Меринг разбирает, например, в "Легенде о Лессииге" эстетические проблемы в связи с классовой борьбой немецкой буржуазии и резко противопоставляет при этом эпоху Густава Фрейтага Лессингу и его времени. Но вот как Меринг характеризует этот переход: "Из сказанного видно также, как Фрейтаг перекочевывает из идеалистического века немецкой буржуазии в маммонистический". Эта периодизация страдает не только тем недостатком, что исходит из идеологического фактора, ибо она идеализирует, с одной стороны, раннюю стадию развития немецкой буржуазии, а с другой — не замечает противоречивого стремления вперед, противоречивого прогресса, характеризующего "маммонистский" период. В этой своей основной схеме развития немецкой буржуазии Меринг настолько связан своими юношескими воззрениями, что он не способен понять и оценить те чрезвычайно ясные указания, которые дали Маркс и Энгельс для правильного понимания идеологии немецкой буржуазии.
В послесловии ко второму изданию "Капитала" Маркс анализирует те моменты экономического развития и классовой борьбы, которые — в разных странах, разными способами-уничтожили возможность беспристрастного экономического исследования и поставили на его место апологетику. Что именно здесь ключ к разгадке противоречий в развитии немецкой буржуазной культуры, не подлежит ни малейшему сомнению. Но так как Меринг исходил из своего юношеского — навеянного Лассалем — представления о "маммонистской" фазе развития немецкой буржуазии, то он и не мог дать здесь действительно конкретного анализа. Более того, идеализирование классического периода литературы в Германии, и особенно идеализирование Шиллера (тоже общее у Меринга с Лассалем), вовлекает его в такие же неразрешимые противоречия, какие мы отметили выше, говоря о его отношении к Канту. Интересно, что Меринг не включил в свое издание посмертных рукописей Маркса и Энгельса чрезвычайно важную статью молодого Энгельса о Гёте. В своих "Эстетических экскурсах" он, правда, опубликовал некоторые места из нее, но лишь для того, чтобы полемизировать против них, особенно против взгляда Маркса и Энгельса на идеологию Шиллера как на "бегство", "которое в конце концов свелось к замене пошлого убожества высокопарным".
Не только в своем комментарии к этому месту, но и по другим поводам
60
Mehring. "Schiller und die grossen Sozialisten", "Neue Zeit", XXIII. И, стр. 154–155.
Но эстетика Шиллера носит характер бегства от действительности. И поэтому Меринг-революционер вынужден — в неразрешимом противоречии со своим общим взглядом на Шиллера, со своей лассальянской защитой Шиллера против критики Маркса и Энгельса — капитулировать местами перед взглядом Маркса. Мерили пишет в конце своей биографии Шиллера: "Нельзя смешивать эстетически-философский идеализм Шиллера с исторически-философским идеализмом Фихте и Гегеля. Шиллер бежал из ограниченной затхлой жизни в царство искусства, тогда как Фихте смелым порывом мысли хотел освободить эту жизнь от всего ограниченного и затхлого. Фихте открыто проповедывал атеизм, право на революцию, равенство всех людей, — то равенство, которое Шиллер допускал только в царстве эстетической видимости. И точно так же Гегель не бежал от современности, но, наоборот, старался понять ее в ее основных идеях и завоевал своей исторической диалектикой многочисленные области мысли. Шиллер смеялся над Фихте как над "исправителем мира", но тем более основательной и меткой была критика, которой великий идеалист Гегель подвергнул идеализм Шиллера" [61] . В другой статье о Канте и Марксе Меринг заходил даже слишком далеко, усматривая в шиллеровском развитии философии Канта, в противоположность фихтевскому, предвестие шопенгауэровского филистерства, что столь же преувеличено в другую сторону, как и прежнее идеализирование Шиллера.
61
Там же, стр. 265–266.
Представление Меринга о "маммонистском" периоде немецкой буржуазии мешает ему также правильно понять противоречивое развитие немецкой литературы после революции 1848 года. А между тем Фридрих Энгельс в предисловии к третьему изданию своей "Крестьянской войны" (изданной впоследствии Мерингом) весьма ясно показал, где следует искать разрешение противоречий этого периода. Энгельс говорит там о "бонапартистской монархии", в которую развилась прусская королевская власть. Отсылая читателя к своему "Жилищному вопросу", он продолжает: "Но там я не отметил одного факта, который здесь имеет весьма существенное значение, а именно, что этот переход был величайшим шагом вперед, сделанным Пруссией после 1848 г., - настолько отстала Пруссия от современного развития. Она все еще оставалась полуфеодальным государством, а бонапартизм-уж во всяком случае современная государственная форма, которая предполагает устранение феодализма" [62] . Этот переход не был правильно понят немецким рабочим движением того времени, и Швейцер, так же как Либкнехт с Бебелем, впали в ошибки, правда противоположные, при оценке этого развития. Меринг как историк немецкого рабочего движения не был в. состоянии правильно понять этот процесс и дать марксистскую критику ошибок, сделанных лассальянцами и эйзенахцами. Совершенно так же не сумел он правильно изобразить этот поворот и в литературе. В своих "Литературно-исторических разведках" (1900 г.) он подробно разбирает историю литературы Адольфа Бартельса, нынешнего классика немецкого фашизма. и особенно останавливается на оценке Бартельсом Геббеля как крупнейшего поэта в период после 1848 года. Бартельс характеризует этот период, период Геббеля и Отто Людвига, как "серебряный век" немецкой литературы. Он возражает против взгляда, что это был период реакции, указывает на большой хозяйственный подъем, с которым связан литературный расцвет этого времени, изображает этот период как период возвращения к искусству. Меринг правильно чувствует, что тут перед нами "странная смесь истины и ошибок" [63] . Но вместе с тем Меринг сам впадает в те же противоречия, что и Бартельс, которого он так метко критикует в отдельных пунктах.
62
К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XV, стр. 139.
63
Metering. Werke. II, стр. 18.
Меринг дает, во-первых, всей этой эпохе ничего не говорящее общее название "послереволюционного периода", а во-вторых, он не в состоянии, несмотря на весьма меткие отдельные замечания, подойти с настоящим марксистским пониманием к сложной личности таких поэтов, как Геббель. Меринг не идет дальше механического сопоставления "хороших" и "дурных" сторон Геббеля, его большого поэтического дарования и политической реакционности. Но даже этот реакционный характер Геббеля Меринг умеет правильно установить только там, где он проявляется с откровенной тенденциозностью ("Агнес Бернауэр"). Вообще же Меринг приходит к крайне расплывчатой и почти апологетической формулировке: "Решающим пунктом при этом является то, что Геббель так же плохо понимал революцию, как и контрреволюцию" [64] . Таким образом, если позволить себе эту шутливую формулировку, поэтическое величие Геббеля заложено в том, что он стоял ниже классовой борьбы своего времени, как Мольер стоял выше этой борьбы.
64
Mehring. "Schiller und die grossen Sozialisten", "Neue Zeit", ХХIП, II, стр. 42.
Тут сказывается та же ограниченность Меринга как историка культуры, с которой мы уже столкнулись, когда говорили об его отношении к Ницше. Эта ограниченность заключается в том, что Меринг способен понять классовый интерес, а значит, и классовую идеологию только в их прямом выражении. Сложный ход неравномерного развития остается от него скрытым. Поэтому Меринг не понимает, что прочное влияние Геббеля на немецкую буржуазию, продолжающее и сейчас еще возрастать, основано на том, что Геббель был первым немецким поэтом, совершившим в большом стиле переход от гегелевской буржуазно-революционной конструкции истории (ее последним поэтическим отзвуком был "Зикинген" Лассаля) к мифически-иррациональной историософии как основе трагедии. И поэтому Геббель, несмотря на его политическую наивность в отдельных вопросах, метко вскрываемую Лерингом, поэтически оформил, далеко опередив свое время, главное направление идеологического развития немецкой буржуазии.