Литературные вечера. 7-11 классы

Пестрякова Надежда

Первый ведущий :

Ленинград – ее город, ее любовь. Она – его муза, его поэтесса. Здесь, в домике на Невской заставе, она родилась и росла. Здесь она много работала, писала стихи, пьесы. Сюда она возвращалась из своих поездок.

Второй ведущий :

Сегодня мы открываем книгу жизни и поэзии О. Берггольц на странице, повествующей о днях блокады Ленинграда. Мы услышим голос самой поэтессы, ее стихи, воспоминания, страницы дневников.

Звучит запись голоса О. Берггольц: «То, что мы останемся в Ленинграде, как бы тяжело ни сложилась его судьба, – это мы решили твердо с первых дней войны. Я должна была встретить испытание лицом к лицу. Я поняла: наступило мое время, когда я смогу отдать Родине все – свой труд, свою поэзию.

Ведь жили же мы для чего-то все предшествующие годы».

Второй чтец (стихотворение «Мы предчувствовали полыханье…»):

Мы предчувствовали полыханье

Этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Я и в этот день не позабыла

Горьких лет гонения и зла,

Но в слепящей вспышке поняла:

Это не со мной – с тобою было,

Это Ты мужалась и ждала.

Первый ведущий :

О. Берггольц почти ежедневно выступала по радио, обращаясь к жителям осажденного города. Ее негромкий певучий голос, в котором слились боль, страдание и героизм защитников Ленинграда, говорил правду о городе, ничего не сглаживая, не украшая. И вся страна знала, что Ленинград и в кольце блокады продолжает жить и бороться.

Звучит грампластинка: «Представьте себе огромную, метров в 60, нетопленую студию ленинградского радио. В центре ее стоит обыкновенная железная печка, и в ней потрескивают ножки разбитого стула. А перед микрофоном, подстриженная под мальчика, стоит молодая женщина. Это О. Берггольц собирается говорить с Ленинградом, вступающим в год сорок второй, и прочесть свое новое стихотворение „Второе письмо на Каму“».

Звучит запись голоса О. Берггольц:

Вот я снова пишу на далекую Каму.

Ставлю дату – двадцатое декабря.

Как я счастлива, что горячо и упрямо

Штемпеля Ленинграда на конверте горят.

Штемпеля Ленинграда… Это надо понять!

Все защитники города понимают меня.

Ленинград в декабре, Ленинград в декабре…

О, как ставенки стонут на темной горе.

Как угрюмо твое ледяное жилье,

Как врагами изранено тело твое!

Ленинградец, мой спутник, мой испытанный друг,

Нам декабрьские дни – сентября тяжелей.

Все равно не разнимем слабеющих рук:

Мы и это, и это должны одолеть.

Он придет, ленинградский торжественный полдень,

Тишины и покоя, и хлеба душистого полный.

О, какая отрада, какая великая гордость

Знать, что в будущем каждому скажешь в ответ:

– Я жила в Ленинграде в декабре 41 года,

Вместе с ним принимала известия первых побед.

Нет, не вышло второе письмо на далекую Каму.

Это гимн ленинградцам, опухшим, упрямым, родным.

Я отправлю от имени их за кольцо телеграмму:

«Живы. Выдержим. Победим».

Второй ведущий :

Чем больше сгущалась опасность, нависшая над городом, тем ближе была О. Берггольц к своим читателям. Ее стихи – настоящий блокадный дневник.

Четвертый чтец (изпоэмы «Твой путь»):

… И на Литейном был один источник.

Трубу прорвав, подземная вода

Однажды с воплем вырвалась из почвы

И поплыла, смерзаясь в глыбы льда.

Вода плыла, гремя и коченея,

И люди к стенам жались перед нею.

Но вдруг один, устав пережидать, —

Наперерез пошел по корке льда,

Ожесточась, пошел, но не прорвался,

И, сбит волной, свалился на ходу,

И вмерз в поток, и так лежать остался,

Здесь на Литейном, видный всем, – во льду.

А люди утром прорубь продолбили

Невдалеке и длинною чредой

К его прозрачной ледяной могиле

До марта приходили за водой.

Тому, кому пришлось когда-нибудь

Ходить сюда, – не говори: «Забудь»

Я знаю все. Я тоже там была,

Я ту же воду жгучую брала.

<…>

Первый ведущий (из книги

«Дневные звезды» гл. «Перекур»): «Уже за Невской тропинку мою пересекала поперечная. И так случилось, что в ту минуту, когда я подошла к этому малому перекрестку, столкнулась я с женщиной, замотанной во множество платков, тащившей на санках гроб…<…> Я остановилась, чтобы пропустить гроб, а она остановилась, чтобы пропустить меня, выпрямилась и глубоко вздохнула. Я шагнула, а она в это время рванула саночки. Я опять стала. А ей уже не сдвинуть с места санки…<…> Она ненавидяще посмотрела на меня из своих платков и еле слышно крикнула:

– Да ну, шагай!

И я перешагнула через гроб, а так как шаг пришлось сделать очень широкий, то почти упала назад и невольно села на ящик. Она вздохнула и села рядом.

– Из города? – спросила она.

– Да.

– Давно?

– Давно. Часа три, пожалуй.

– Ну что там, мрут?

– Да.

– Бомбит?

– Сейчас нет. Обстреливает.

– И у нас тоже. Мрут и обстреливает.

Я все-таки раскрыла противогаз и вытащила оттуда драгоценность: „гвоздик“ – тонюсенькую папироску. Я уже говорила, что у меня их было две: одну я несла папе, а другую решила выкурить по дороге, у завода имени Ленина. Но вот не утерпела и закурила.

Женщина с неистовой жадностью взглянула на меня. В глубоких провалах на ее лице, где находились глаза, вроде что-то сверкнуло.

– Оставишь? – не сказала, а как-то просвистела она и глотнула воздуху.

Я кивнула головой. Она не сводила глаз с „гвоздика“, пока я курила, и сама протянула руку, увидев, что „гвоздик“ выкурен до половины. Ей хватило на две затяжки.

Потом мы встали, обе взялись за веревку ее санок и перетащили гроб через бугорок, на котором он остановился. Она молча кивнула мне. Я – ей. И опять, от столба к столбу, пошла к отцу».

Второй ведущий :

В 1970 г., на вечере в честь шестидесятилетия поэтессы, одна из сотрудниц Радиокомитета рассказала, что в суровые, голодные дни Ольга Федоровна подарила ей луковицу: «Возьми, тебе нужней, у тебя дети». По тем временам это был просто царский подарок. «И вот сегодня, – сказала женщина, – я хочу с благодарностью вернуть старый долг». Тут выбежала внучка выступавшей – она несла корзину, но не с цветами, а с большими разросшимися луковицами с длинными зелеными стрелками.

Первый ведущий :

Берггольц не только выступала по радио, часто вместе с родной бригадой она выбиралась на ленинградский фронт, который проходил совсем рядом с городом, читала свои стихи бойцам, защищавшим Ленинград.

Пятый чтец (стихотворение «Третья зона, дачный полустанок…»):

<…>

…Здесь шумел когда-то детский лагерь

На веселых ситцевых полях…

Всю в ромашках, в пионерских флагах,

Как тебя любила я, земля!

Это фронт сегодня. Сотня метров

До того, кто смерть готовит мне.

Но сегодня тихо. Даже ветра

Нет совсем. Легко звучать струне.

<…>

Знаю, смерти нет: не подкрадется,

Не задушит медленно она, —

Просто жизнь сверкнет и оборвется,

Точно песней полная струна.

…Как сегодня тихо здесь, на фронте.

Вот среди развалин, над трубой,

Узкий месяц встал на горизонте,

Деревенский месяц молодой.

И звенит, звенит струна в тумане,

О великой радости моля…

Всю в крови, в тяжелых, ржавых ранах,

Я люблю, люблю тебя, земля!

Второй ведущий :

Когда писала эти стихи, медленно, но неотвратимо умирал ее муж – Н. Молчанов. Тяжелобольной, обессилевший от невзгод и недоедания, он таял на глазах. Руководство радиокомитета решило помочь О. Берггольц с мужем эвакуироваться на Большую землю. Назначались сроки. Но каждый раз то что-то срывалось: то возникала необходимость в ее стихах, в участии в передачах, и она откладывала отъезд. 29 января 1942 г. Н. Молчанов умер.

Шестой чтец (стихотворение «Был день как день»):