Литературные вечера. 7-11 классы
Шрифт:
Паустовский рассказывает о том, что Булгаков всегда был прекрасным рассказчиком и выдумщиком:
Булгаков был жаден до всего, если можно так выразиться выпуклого в окружающей жизни. Все, что выдавалось над ее плоскостью, будь то человек или одно какое-нибудь его свойство, удивительный поступок, непривычная мысль, внезапно замеченная мелочь, – все это он, схватывая без всякого усилия и применяя и в прозе, и в пьесах, и в обыкновенном разговоре. Может быть, поэтому никто не давал таких едких и «припечатывающих» прозвищ, как Булгаков. «Ядовитый имеете глаз и вредный язык, – с сокрушением говорил Булгакову инспектор Бодянский, – прямо рветесь на скандал, хотя и выросли в почтенном профессорском семействе. Это
Третий ведущий :
В 1916 г. Михаил Булгаков сдает выпускные экзамены в Киевском университете на звание врача. В дипломе указано, что М. А. Булгаков «утвержден в степени лекаря с отличием».
После окончания учебы Булгаков направлен служить земским врачом в Никольскую земскую больницу Сычевского уезда.
Четвертый ведущий :
Из воспоминаний первой жены Булгакова Татьяны Николаевны Кисельгоф (урожденной Лаппа): «В начале 18-го г. он освободился от земской службы, мы поехали в Киев – через Москву. Оставили вещи, пообедали в „Праге“ и сразу поехали на вокзал, потому что последний поезд из Москвы уходил в Киев, потом уже нельзя было бы выехать. Мы ехали, потому что не было выхода – в Москве остаться было негде».
Второй ведущий :
В 1921 г. Булгаков все же приезжает в Москву, чтобы там жить и работать. В 1922 г. поступает на службу в газету «Гудок». Из воспоминаний К. Паустовского: «Легкость работы Булгакова поражала всех (…). Это – брызжущий через край поток воображения (…). В то время Булгаков часто заходил к нам, в соседнюю с „Гудком“ редакцию морской и речной газеты „На вахте“. Ему давали письмо какого-нибудь начальника пристани или кочегара. Булгаков проглядывал письмо, глаза его загорались веселым огнем, он садился около машинистки и за 10–15 минут надиктовывал такой фельетон, что редактор только хватался за голову, а сотрудники падали на стол от хохота. Получив тут же, на месте, за этот фельетон свои пять рублей, Булгаков уходил, полный заманчивых планов насчет того, как здорово он истратит эти пять рублей. (…) Однажды зимой он приехал ко мне в Пушкино (…). А через полчаса Булгаков устроил у меня на даче неслыханную мистификацию, прикинувшись перед не знавшими его людьми военнопленным немцем, идиотом, застрявшим в России после войны. Тогда я впервые понял всю силу булгаковского перевоплощения. За столом сидел, тупо хихикал, белобрысый немчик с мутными пустыми глазами. Даже руки у него стали потными. Все говорили по-русски, а он не знал, конечно, ни слова на этом языке. Но ему, видимо, очень хотелось принять участие в общем оживленном разговоре, и он морщил лоб и мычал, мучительно вспоминая какое-нибудь единственное, известное ему русское слово. Наконец его осенило. Слово было найдено. На стол подали блюдо с ветчиной. Булгаков ткнул вилкой в ветчину, крикнул восторженно: „Свыня! Свыня!“ – и залился визгливым торжествующим смехом. Ни у кого из гостей, не знавших Булгакова, не было никаких сомнений в том, что перед ними сидит молодой немец к тому же еще полный идиот. Розыгрыш длился несколько часов, пока Булгакову не надоело и он вдруг на чистейшем русском языке не начал читать „Мой дядя самых честных правил“».
Третий ведущий :
К 1923 г. Михаил Булгаков, по его собственному выражению, «возможность жить уже добыл». Его фельетоны и очерки получают широкую известность. В них – половодье авторских чувств: искренняя радость оттого, что жизнь налаживается, возвращается в нормальное русло. «Москва краснокаменная», «Самогонное озеро», «Сорок сороков», «Столица в блокноте» – все эти вещи не утратили актуальности и в наше время. Свои чувства и настроения автор, как правило, старался
Учитель :
Предлагаем вашему вниманию сценку по рассказу Булгакова «Неделя просвещения».
(На сцену выходят военком и солдат Сидоров. Свет загорается)
Военком :
– Сидоров!
Сидоров :
– Я!
Военком :
– Ты неграмотный?
Сидоров :
– Так точно, товарищ военком, неграмотный!
Военком :
– Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на «Травиату!»
Сидоров :
– Помилуйте, за что же? Что я неграмотный, так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме.
Военком :
– Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а для пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.
Сидоров :
– А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?
Военком :
– В цирк? Это зачем же такое?
Сидоров :
– Да уж больно занятно… Ученого слона выводить будут, и опять же рыжие, французская борьба…
Военком (машет пальцем):
– Я тебе покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие… рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут…
(Военком уходит. Выходит солдат Пантелеев)
Сидоров :
– Ну, Пантелеев, ты тоже неграмотный, получай и ты билет в театр.
(Уходят. Выходят военком, Сидоров и Пантелеев)
Военком :
– Ну, рассказывайте, что видели в театре!
Сидоров :
– Ну, купили мы с Пантелеевым три стакана семечек, пришли в «Первый советский театр».
Пантелеев :
– Сели, просидели часика полтора, пока представление не началось, по стакану семечек съели.
Сидоров :
– Потом, смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Оказывается, это дери (пауза) эсер. Он там самый главный.
Пантелеев :
– Диррижер сразу два дела делает – и книжку читает, и прутом размахивает – в грамоте не последний человек. А оркестр нажаривает.
Сидоров :
– А тем временем занавеска раздвинулась, а на сцене – дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях, танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же и в девятку то же самое.
Пантелеев :
– А среди прочих Альфред. И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. И ей все пением объясняет, а она ему тоже в ответ. И выходит, не миновать ему жениться на ней, но только, оказывается, у того Альфреда есть папаша, по фамилии Любченко. Вот, во втором действии он откуда ни возьмись и шасть на сцену.
Сидоров :
– Ну и расстроил всю эту алфредову махинацию к черту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии и устроил скандал здоровеннейший этой Травиате своей. Обругал ее на чем свет стоит при всех.
Пантелеев :
– Да, поет ей: и такая ты т сякая ты, и этакая, и вообще, не желаю больше с тобой дела иметь! И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой. Послали за доктором.
Сидоров :
– Приходит доктор. Подошел к Травиате и запел: «Будьте покойны, болезнь ваша опасная и непременно вы помрете!» И даже рецепта никакого не прописал.