Литерный эшелон
Шрифт:
Тут Столыпин сдался.
Стал подписывать бумаги одну за другой.
– Только отчитываться будете лично передо мной!.. Я ясно говорю?..
– Само собой – ясно.
После того, как катер ушел от борта яхты, Столыпин ударил по звонку, вызывая секретаря. Тот возник на пороге кабинета-каюты.
– Вы записали, что у меня был генерал-майор Инокентьев?
– Да, конечно…
– Вычеркните его.
– Простите?..
– Вас никак укачало?..
Секретарь кивнул и бесшумно исчез: не было – так не было.
Чего говорить о том, чего не было?
Спектакль
– …Конечно, – говорил секретарь английского парламента. – Скажем, вот сидит бывший министр. У него в прихожей стоит зонтик и топор. Когда идет дождь – он берет зонт, а когда туман – топор. Но об этом все в округе знают и в подобную погоду сидят дома. Из-за этого министр возвращается домой промокшим и злым…
Говорил это по-русски, поскольку английского, вероятно, не знал. Да и секретарем он стал совсем ненадолго: пока горел огонь в театральных лампах.
…Вечером Грабе пригласили в театр.
Аркадий Петрович пошел туда скорей от тотального безделья. Он выспался в поезде, затем здесь, в тиши таежного городка. Требовалось теперь хоть как-то убить время.
Пьесу играли совсем рядом, в зале, что примыкал к зданию городской думы – помещению неотапливаемому, хорошо проветриваемому сотней сквозняков. Иными словами – в сарае с расставленными стульями.
Вход был совершенно свободным, хотя на входе имелся цилиндр вида совершенно факирского, куда надлежало складывать пожертвования: кто сколько сможет.
Аркадий положил туда «синенькую» – пять рублей. Не сколько из любви к искусству, сколько из того же безделия. В перспективе деньги девать было некуда.
Место свое он занял у окна, ожидая, что придется скучать, зевать, и ловить ворон… Думал увидеть любительскую постановку Чехова или Островского, или бездарнейшую местного сочинения.
Но штабс-капитан Грабе ошибся. Пьеса, по крайней мере была остроумна. Местами остроумна.
Играли действительно бедно, почти без декораций, и костюмов. На сцене лишь один человек был одет в костюм современный, остальные носили вневременные хламиды…
Этим единственным оказался актер, играющий здравствующего где-то далеко Герберта Уэллса.
Аркадий насторожился, ожидая дурной намек. Но нет, вместо предполагаемой «Войны миров» ставили нечто скорей похожее на «Машину времени».
Уэллс якобы попал во время добрейшей королевы Анны, общался с Ньютоном.
– Я путешественник
– Мда?… И давно это с вами?… – отвечал сэр Исаак. – Ах, ну да, да… Именно! Смею вам сообщить, что я как-то путешествовал во времени. В тот день из Ост-Индии мне прислали особый чай, который надо не заваривать, а курить. Но я спутал и заварил его. Ко всем бедам, по рассеянности вместо яйца я сварил свой хронометр. Все часы в доме обиделись, ушли в сторону, началось новое время… И как вы находите нашу эпоху?
Грабе уже и забыл, что пришел в этот самодеятельный театр, чтоб смотреть в окно.
Меж тем, за ним тоже следили: это делала доктор Тарабрина.
В ее голове проносились мысли: офицер тут, нестарый совсем, красивый… Это неспроста, это что-то значит. Он совсем не походил на унтер-офицеров и казаков, что охраняли здешний острог. От штабс-капитана за пять саженей несло инностью.
– Гордей Степанович, – спросила она шепотом у градоначальника. – А не могли бы вы представить меня нашему гостю.
– Да на кой он вам?.. Завтра-послезавтра отбудет.
– Все равно познакомьте…
Латынин кивнул скорее просто чтоб не продолжать дальнейший спор.
Но в антракт все же подвел докторессу к Грабе.
– Имею честь представить… Мария Федоровна Тарабрина. А это наш гость…
– Грабе Аркадий Петрович… Штабс-капитан. Честь имею!..
– Очень приятно, – улыбнулась докторесса своей самой очаровательной улыбкой.
– Очень приятно, – ответил Грабе.
Но по глазам было видно: врет. Его мысли занимало нечто иное.
– Какие погоды стоят в столицах? Что нынче носят? – спросила докторесса.
Грабе нахмурился, вспоминая, что он читал о погоде в газетах:
– Да что сказать? Дождливо этим летом, – потом повернулся к градоначальнику. – Скажите… А эта пьеса?.. Кто ее написал?.. Драматическая составляющая работает в полнакала, но живо написано. Весело…
– Ай, да это один наш учитель написал. Из ссыльных… Вольнодумец…
– Вольнодумец?..
– Ну да. Если уж и наши края – не место для вольнодумства, то где еще можно думать свободно?
– И много у вас ссыльных?..
– Да почти все. Благодаря ссыльным у нас в городе появился еще один доктор, театр, фотографическое ателье. В школе учителя, хотя и не без странностей: все норовят «ять» вычеркнуть. Так ведь и в столицах об этом речь ведется. Ведь так же? И я говорю: шлите нам больше ссыльных!
Звенел звонок, приглашая зрителей занять свои места.
Тарабрина ушла вперед, Гордей Степанович придержал Грабе. Шепнул ему:
– Только должен предупредить: она вроде политическая…