Ливонская партия
Шрифт:
— Ох… да брось! Как же так? — Ошалел Устин.
— Вот так… — пожал плечами этот незнакомец. Хлопнул сына Первуши по плечу и вернулся обратно в процессию.
А Устин так и остался стоять, да глазами хлопать. Как и зеваки, что рядом с ним прибились, послушать разговор. Всем же было интересно.
— Да… дела… — произнес какой-то дед, почесав затылок, отчего колпак его войлочный съехал на лоб.
— Неисповедимы дела твои Господи! — искренне воскликнул Устин и от всей души перекрестился. А вместе с тем и остальные. После чего, недолго думая паренек влился в процессию. Все интереснее, чем вот
Иоанн узнал о том, что в пределы его владений вошел Патриарх уже давно. Сразу как тот до Смоленска добрался, так и узнал — голубем сообщили. Но принять решение не успел. Днем позже прилетел следующий голубь, сообщающий, что Патриарх пошел крестным ходом на Москву.
Разгонять его стало сразу как-то неудобно. Люди бы не поняли. Тем более, что истосковались они по священникам, каковых после опустошения 1471–1472 годов мало осталось на Руси. Православных. Да и католические пока просачивались очень вяло. Откуда им было взяться-то? С Ливонским орденом Иоанн не на ножах, но ресурсы его крайне ограничены, да и ближайшие к нему земли Псковские да Новгородские традиционно находились в весьма натянутых отношениях с «дойчами». То есть, туда на проповедь не пойдешь. Не потому что католик, а потому что ливонец. Поколотят. И это еще хорошо, если просто поколотят. Торг торгуется — и ладно. Да и по тому торгу обид набежало немало взаимных, особенно за последнее вреся. А Литва была в основной массе еще православной. Только кое-какие земли в коренных провинциях считались католическими, но такими католики, что не пересказать. На взгляд короля они скорее походили на язычников с надетыми крестиками. Причем крестиками, что сидели на них крайне неловко. Как собака на заборе. Польша же была далеко и ее пасторам было чем заняться в Литве. На юге имелась Молдавия. Так тоже православная. А больше кто?
Да, католические священники имелись на Руси. Но в Москве. И числом едва ли в два десятка. Они обслуживали дипломатические миссии и спутников супруги короля — Элеоноры. Да и ей самой требовался духовник. Но дальше Москвы они не уходили.
А тут — целая толпа «мужиков в рясе». Крест подняли. Да и идут так.
И что Иоанну с ними делать?
Так-то понятно, хотелось спустить татар, чтобы порубили их в капусту. Но за что? Формально-то никакого вреда конкретно эти священники не сотворили. А нервное напряжение от старых выходок уже не имелось. Люди как-то уже подзабыли. Может быть и нет, но накала страстей уже не наблюдалось и раздражение у многих заменялось любопытством…
Подошла процессия к самому кремлю. Остановилась. И начала псалмы петь.
— Полчаса уже поют, — мрачно констатировал Иоанн, глянув на песочные часы. — Чего они хотят?
— Так выйди к ним. Спроси. — осторожно предложил митрополит.
Иоанн остро взглянул на него. И ежу было понятно — сговорился собака. Не мог Мануил решиться на такую авантюру, не подготовившись здесь и играючи лишь «от бедра». Ведь крестный ход встретили и снабдили провиантом. Да и в самом Смоленске все ладно прошло. С какой радости этих ходоков вообще кто-то пропустил к Москве?
Король немного пожевал губы, испытывая острое желание извлечь свою эспаду из ножен, с которой он не расставался, и снести Фоефилу голову. Это было бы сложно. Все же не тесак. Но ей
Видимо Феофил что-то такое во взгляде Иоанна почувствовал, поэтому опустился на колени и тихо-тихо прошептал:
— Прости Государь. Но эта вражда стала затягиваться. Я не мог иначе поступить.
— Не мог или не хотел?
— Ты и сам эти слухи слышишь. Народ ропщет. Ты ведь ни к папежной вере не переходишь, ни христианства не держишься. Нельзя так.
— Я сам знаю, что можно, а что нельзя, — предельно холодно произнес Иоанн.
— Посланцы иноземные шепчутся. Бояре болтают. Крестьяне ропщут. Нет в том порядка. Опасно так дальше жить. Поговаривать злые языки стали, что де Антихрист ты. И всем рот не заткнуть.
— Они бы еще Спасителем меня назвали, — раздраженно фыркнул Иоанн. — Его вторым пришествием. Дикари.
— И называют. Ты же воскрес на третий день.
— Рассказывай, — раздраженно прорычал король, отмахнувшись от этого бреда.
— Что, Государь?
— Все рассказывай. Что задумали?
— Только лишь помириться…
— Лжешь собака! — все-таки выхватив эспаду прорычал Иоанн. — За дурака меня держишь!? Мануил восстание в Константинополе организовал. Разгром там страшный учинил. Что, просто так? Просто чтобы помириться? Сам-то веришь в этот бред!?
— Государь…
— Правду говори, пес! Правду! Что удумали!?
Спустя полчаса мрачный и раздраженный король Руси выехал из ворот навстречу крестному ходу с богатой свитой сопровождения. Подле него сидел на коне Феофил с хорошим таким бланшем на поллица. Не удержался Иоанн. Приложился. Но митрополит светился как новенькая монетка и ничуть не стеснялся своего «украшения».
Вперед вышел Патриарх Мануил, ведя на цепи Дионисия — бывшего Патриарха, при котором и Иоанна пытались извести, и мать его с отцом сгубили. Причем Дионисий не упирался. Он смиренно брел, понурив голову. А как речь зашла, так и повинился, что недосмотрел за проказами. Недосмотрел, но не отдавал приказы. Они с Мануилом в один голос заявили, что все это проказы Виссариона Никейского, ныне покойного, что крайне удобно.
А дальше пошли подношения. Такие подношения, от которых Иоанн даже дар речи потерял, не веря в то, что видит их. Как, впрочем, и остальные.
Они положили перед конем короля саккос и лорум Константина XI[1], последнего Василевса, а также его меч и прочие многие личные вещи. В том числе и доспех, что Мехмед сохранил себе на память. Потом возложили поверх стемму и пурпурные котурны Юстиниана Великого. Скипетр, два церемониальных меча, два копья ритуальных и два щита эмалированных, что приписывались ими Константину VII Багрянородному.
Когда закончились собственно инсигнии и прочие ценные вещи Василевсов, начались всякого рода духовные артефакты. Например, жезл Моисея, меч царя Давида, рука Иоанна Предтечи, фрагмент животворящего креста и так далее.
Вся толпа, что стояла на площади и наблюдала за происходящим, уже минут через десять опустилась на колени и крестилась. И спутники Иоанна многие также поступили. Для них, для людей, которые на полном серьезе верили в Бога, не то, чтобы прикоснуться, а даже увидеть столь сокровенные вещи — уже чудо.