Ливонская партия
Шрифт:
— И что изменится, если ты умрешь не сейчас, а потом?
— Владимир в силу войдет. В возраст. В опыт. Со мной ездить будет. Дела делать. Решение принимать. К нему привыкнут. Он обрастет своими людьми. Время. Ему нужно время, чтобы стать законным наследником. А ты, дура, на голову хворая, хотела его этого лишить. И положить в землю вместе со мной и тобой. Или думаешь, тебя бы пощадили?
Тишина.
— Что молчишь?
— А что мне сказать?
— Да или нет? Я озвучил тебе предложение. Ты согласна на него?
— Ты позволишь мне в постриге видеться с детьми?
— Только если ты сумеешь
— Разумеется.
— Тогда считай, что сделка заключена, — с некоторым облегчением произнес Иоанн. — Попросишь открыть аббатство бригитток.
— Почему их?
— Потому что это женская ветвь бенедектинцев. Мне рассказать тебе, кто это такие? — спросил король, вопросительно подняв бровь.
Бенедектинцы были, наверное, самым полезным и прогрессивным орденом католиков. Их девиз звучал как «Ora et labore», что означало «Молись и работай». А главный упор в их деятельности делался на молитвы, интеллектуальные занятия, религиозное искусство и миссионерскую деятельность.
До появления иезуитов именно бенедектинцы были мозгом католического мира. Да и потом не сильно им уступали. Вклад бенедектинцев в культуру и цивилизацию Западного общества поистине огромен. Из школ при аббатствах этого ордена вышли практически все выдающиеся ученые раннего и развитого Средневековья. При их аббатствах открывались госпитали, гостиницы, школы и прочее, прочее, прочее. Причем гостиницы дешевые — для всех страждущих.
— Я прекрасно знаю, кто такие бенедектинцы, — усмехнулась Элеонора. — Но не понимаю, зачем они тебе. Это ведь миссионеры. А ты не рвешься принимать католичество.
— Мне нужно создать в Москве большую публичную библиотеку. И я считаю, что ты, как аббатиса независимого аббатства бригитток, справишься с этой задачей.
— Что, прости? Публичную? Но зачем?
— Это прекрасно сочетается с ценностями ордена. А зачем? Книги — дороги. И я хочу, чтобы каждый, кто умеет читать, мог позволить себе это сделать. Согласись — благая ведь цель. И для ее выполнения потребуется очень много монотонной, рутинной работы. Прекрасный способ и не скучать от безделья, и войти в историю.
— Странные у тебя идеи… — покачала головой Элеонора.
— Но тебя они устраивают?
— Более чем, — усмехнувшись, произнесла она. — Это намного лучше, чем лишиться головы или скрючившись на полу, раздирать себя глотку, мучительно умирая от яда.
— Жить хорошо, а хорошо жить еще лучше. Но не расслабляйся. Если ты дашь мне повод, то я без всякого сожаления реализую твои влажные мечты о яде или лишении головы. Или даже превзойду их. И дети тебя второй раз не защитят…
Глава 9
1479 год, 22 августа, Москва
Король стоял максимально неподвижно и позировал для Джованни Амброджо де Предис, художника, который был приглашен в Москву через короля Неаполя. Прибыл в прошлом году. И с того момента непрерывно рисовал портреты. Бытовые и разные.
Вот теперь он и до короля добрался.
Иоанн не хотел сразу становиться «под кисть» первого попавшегося художника. Памятуя знаменитый, но от
Ведь что такое, по своей сути, толерантность?
Это банальный запрет свободы совести, воли и слова.
Этакий «адский выверт» фальшивого либерализма, при котором все люди должны иметь свободу слова, но только того, какое нужно заказчику. Если же что-то пошло не так и человек имеет мнение отличное от ожидаемого, то это враг демократии и прочее, прочее, прочее. В общем — ему нужно выключить микрофон и сломать лицо, чтобы в следующий раз думал, что болтает.
И это — только один аспект. По сути же своей, толерантность превратилось в самую жесткую и бескомпромиссную систему[2] тоталитарного контроля не только над тем, что ты делаешь и говоришь, но и думаешь. Прямо в духе знаменитой фразы Гёте: «нет рабства безнадежнее, чем рабство тех рабов, себя что полагают свободными от оков».
Иоанн же, оказавшись во главе страны, да еще в это славное время, имел роскошь называть мазню мазней, негров неграми, а людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией п…ми, точнее содомитами, как это было принято в те годы. И не спешил себя окружать жирными темнокожими лесбиянками и буйными трансгендерами, из страха за то, что «прогрессивная общественность» его осудит, а какое-нибудь очередное общество по защите прав животных засудит за оскорбление чувств верующих или неприятие очередного BLM[3].
Так вот.
Художник.
Даже бы если он и не умел рисовать, несмотря на рекомендации, ему всегда можно было бы найти применения. Что оказалось бы затруднительным, если бы монарх психанул, увидев свой портрет «работы Малевича». Особенно учитывая особые весьма жесткие требования Иоанна к реализму и правильным пропорциям, проекции и так далее. В общем, ему требовалось не тонкая игра эмоций на щечках Мона Лизы, а крепкий академический рисунок максимально фотографического качества. Ну… насколько вообще можно требовать такой рисунок в эти годы, даже от ведущих художников Ренессанса.
Сейчас же Джованни Амброджо де Предис рисовал его портрет. И король стоически выносил необходимость так долго ему позировать. Ибо был уверен — справится. Ну… наверное. Скорее всего. Параллельно, чтобы не думать о дурном и постоянно не бегать, заглядывать ему в мольберт, обсуждая всякого рода вопросы с Леонардо да Винчи прочно и надежно поселившегося в Москве.
Ведь здесь он нашел самый тесный и полный отклик в лице Иоанна для своих естественнонаучных изысканий. Отчего и сам тут плотно закрепился, и бомбардировал письмами Италию, стараясь привлечь к сотрудничеству с королем Руси ученых и деятелей искусства самого разного толка.