Ливонская война 1558-1583

Шапран Александр Андреевич

Удрученный последними неудачами в Ливонии, когда Мстиславскому не удалось отбить Венден, и обеспокоенный за судьбу своего последнего посольства, Иван IV летом 1578 года писал Баторию:

«Ты, сосед наш, мимо прежнего обычая послов наших задержал; дело, которое по договору послов твоих крестным целованием утверждено, до сих пор еще не довершено, чего никогда прежде ни при каких государях не бывало, да и ни в каких землях христианских не ведется; а послам нашим с твоими панами о Лифляндской земле говорить нечего, потому что с ними об этом наказа нет; то дело особенное, а ты для него шли к нам своих великих послов немедленно».

Но король не собирался отправлять своих послов к московскому двору, вместо этого он послал своих воевод в Ливонию.

В конце октября 1578 года небольшой корпус польско-литовских войск под командованием литовского гетмана Сапеги подошел к Вендену, вновь осажденному московскими полками.

Еще в конце лета воеводы Голицын, Хворостинин и Тюфякин заняли крепость Оберпален, последнее пристанище несостоявшегося ливонского

короля Магнуса, которое тот бросил ввиду приближения русских. Оставшийся после бегства незадачливого короля, теперь уже дважды изменившего русскому царю, гарнизон крепости сдался московским воеводам практически без сопротивления. После такой, мягко говоря, победы воеводам следовало спешно выступать к Вендену. Эта крепость совсем недавно выдержала тяжелую осаду, от которой еще не успела оправиться, так что на этот раз могла бы и не устоять. Казалось бы, удача при овладении Оберпаленом, даже вот такая, мнимая, должна была подвигнуть воевод на дальнейшие подвиги. Но московская военная машина тем и отличалась от других, что победы не побуждали к активности, не давали ни малейшего почина к стремлению воспользоваться ими, а напротив, вызывали тягу к передышке, в результате которой, как правило, результаты сводились к нулю. Так вышло и на этот раз. Только после гневных окликов царя воеводы выступили к Вендену, но дорогое время было упущено. К крепости с другой стороны спешил на помощь литовский гетман.

Русские вышли к Вендену раньше литовцев и успели даже устроить вокруг него осадный лагерь, когда вдруг обнаружили приближающегося с тыла противника. Но этим неблагоприятно складывающаяся для московских воевод обстановка не исчерпывалась. Неожиданно к Вендену с другой стороны подошел шведский отряд под командованием генерала Бое. Военные историки до сих пор не могут точно установить того, случайно ли союзные польско-литовские и шведские войска соединились под Венденом, или все-таки встреча была запланированной заранее. Впрочем, это не так важно. В любом случае встреча оказалась для московской стороны роковой.

Русское воинство насчитывало 18 тысяч человек, в рядах объединенных сил противника людей находилось явно меньше, что нетрудно было оценить даже на глаз, а потому московские воеводы не стали ждать на себя нападения за укреплениями осадного лагеря и 21 октября вышли навстречу врагу на открытую местность. Битва была долгой и упорной. Первой не выдержала ударов «правильного оружия» татарская конница и беспорядочно отступила, расстроив ряды русской пехоты, а местами и смяв ее. Пехота смешалась, наконец, дрогнула и, оставив позиции, отошла в осадный лагерь. Почуяв вкус победы, увлеченный азартом, неприятель атаковал русские укрепления, но повсюду был отбит огнем и, понеся большие потери, прекратил нападения. Ночь остановила побоище.

Утром, прежде чем битва возобновилась, на русской стороне вдруг обнаружилось, что главный воевода Голицын, а с ним еще некоторые военачальники помельче ночью бросили свое воинство и тайком покинули лагерь. Как позже выяснится, они, ввиду надвигавшегося поражения, ускакали в Дерпт, так что в наступивший день общее руководство боем было утрачено. Оставшиеся при войске воеводы как могли организовали оборону лагеря, но отсутствие единого командования и упадок боевого духа, как следствие предательства главного военачальника, не оставили шансов хоть на какой-нибудь успех. Тем не менее московские ратники еще долго отражали атаки противника, но, в конце концов, никем не управляемые были полностью разбиты. Потери московского войска оказались огромными. Только убитыми они составили более шести тысяч человек. В бою погибли воеводы В.А. Сицкий, В.Ф. Воронцов, Д.Б. Салтыков и М.В. Тюфякин. Еще четверо русских воевод оказались у противника в плену. Неприятелю достались вся бывшая при войске русская артиллерия, весь обоз и много коней.

Разгром русского войска при Вендене окончательно отдал стратегическую инициативу в руки польско-литовского короля, которую тот больше не выпускал до конца войны.

Но неудача требовала ответного действия, просто так уступать врагу инициативу русский царь не мог, а потому на заседании Боярской думы в конце 1578 года было решено следующим летом провести крупную наступательную операцию. В июле царь был уже в Новгороде, где к тому времени сосредоточились крупные силы для нового похода, целью которого снова была выбрана Ливония. С прибытием царя новую кампанию можно считать начавшейся, правда сам Иван Васильевич непосредственного участия в ней не принял, оставаясь в Новгороде, но его воеводы повели московские войска в южную часть Ливонии, имея наказ перейти Двину и достичь Курляндии. В этом был очередной просчет Грозного.

Истерзанный, обескровленный, измученный двадцатилетней бойней ливонский край, по которому не один раз во всех направлениях прошлись войска противников, давно уже не представлял собой никакой стратегической выгоды. Безусловно то, что его завоевание сулило огромную пользу, но польза эта могла сказаться только после победы, сама же победа каждой из воюющих сторон должна была добываться на территории своего противника. А сама по себе Ливония ни для кого уже не являлась противником, и спор за нее шел между сторонними ей государствами. И кому, в конце концов, достанется земля бывшего рыцарского ордена должно было решиться не на самой этой земле. Все, чего можно было добиться сейчас очередным походом вглубь Ливонии, то это еще раз поупражняться в бесконечных, ничего не решающих и совершенно не нужных, зато кровопролитных штурмах крепостей и замков,

которые вскоре снова придется вернуть противнику, потому как оставленные в них слабые ввиду их малочисленности гарнизоны будут не в состоянии эти замки удержать. А оставить сильные гарнизоны было невозможно по той причине, что в вытоптанном и выжженном краю их нечем будет кормить, равно как и невозможно будет наладить хоть какое-нибудь снабжение. Но на русской стороне словно не хотели замечать того, что многие из этих крепостей и замков уже трудно сказать сколько раз за время этой войны переходили из рук в руки, но при этом ни для кого ни на один шаг не приблизилась перспектива успешного завершения войны. Грозный продолжал слепо верить в то, что более прочно утвердиться в Ливонии можно, если еще и еще раз огнем и мечом пройтись по ее земле. Для московского властелина было невдомек, что добывать Ливонию следует на землях Речи Посполитой, конкретно, на земле Литвы. Сытый, обустроенный, относительно благополучный край, где войску легче прокормиться, край, население которого расположено к Москве, а шляхетское сословие своим большинством недавно поддерживало московскую кандидатуру на королевских выборах, оставался слабозащищенным в чисто военном отношении. Во всяком случае, менее защищенным, чем искромсанная боями и походами земля Ливонии, покрытая густой сетью каменных крепостей. А каждый завоеванный кусок литовской земли можно было бы использовать как козырную карту на будущих переговорах с противником. Только не нужно на этот кусок смотреть как на постоянное приобретение, а его следует вернуть противной стороне за ее признание Ливонии московским трофеем. Но такая перспектива не попадала в поле зрения московских политиков. Больше того, московская сторона никогда не пошла бы на отдачу и пяди завоеванной литовской территории даже как плату за приобретение Ливонии, ибо изначально считала русские земли Литвы своим достоянием. А потому ситуация для московской стороны складывалась тупиковая.

Зато новый король Речи Посполитой как тонкий и искусный политик сразу разглядел самый короткий путь к победной перспективе. Он отмел все планы ливонских походов как бессмысленные и продиктовал свою стратегию: Ливония должна добываться на русской территории, а для этого сначала необходимо освободить занятые русскими земли Литвы.

О планах короля русскому царю стало известно сразу по прибытии в Новгород. Здесь уже, как мы сказали, были собраны все полки, расписаны по должностям воеводы, тотчас же отправленные в поход, и сюда же прибыло возвращающееся из Литвы последнее русское посольство, наконец-то отпущенное Баторием. Вернувшиеся послы и сообщили Грозному о том, что польский король с большими силами движется к русским границам. Те же послы доносили тогда своему царю, что настроение в Речи Посполитой не сулит большой удачи ее королю. С их слов следовало, что аристократия не поддерживает Батория в его военных начинаниях, шляхта откровенно саботирует военную службу, сама неохотно идет в войско и не отпускает в него своих людей. Свои наблюдения послы резюмировали тем, что седмиградскому князю недолго сидеть на польском престоле и что большинство поляков и литовцев мечтает видеть у себя королем московского царственного отпрыска.

Доля правды в наблюдениях послов была. Особенно, что касается саботажа военной службы. Нет, шляхта и вообще служилое сословие Речи Посполитой не страдали пацифизмом и в целом разделяли взгляды нового короля на внешнюю политику. Но дело в том, что большинство приближенных Стефана Батория, а за ним и все служилое сословие своей политической дальновидностью не намного превосходило окружение Грозного царя и его самого. А потому и в Польше и в Литве тоже больше ратовали за военные действия в Ливонии. Поляки и литовцы были не прочь повоевать и на русской земле, но только выйдя на нее опять же через Ливонию. То есть хотели сначала закрепить орденские земли за собой, а уже потом использовать их как плацдарм для нападения на Россию. Иными словами, и в Кракове и в Вильно, так же как и в Москве, не понимали, что проблему Ливонии следует решать не в Ливонии, а на земле противника, с которым идет спор за Ливонию. А поскольку король понимал задачу иначе, как и следовало ее понимать, то военное служилое сословие, в полном согласии с распущенностью польских нравов, откровенно саботировало начатую королем кампанию.

Действительно, на военных советах у короля, и не только перед походом, но уже и в процессе его самого, то есть когда, казалось бы, направление похода было строго оговоренным и, следовательно, не подлежащим обсуждению, разворачивались ожесточенные споры на счет того, куда направить удар. Большинство в королевской ставке настаивало на Ливонии, после которой можно будет захватить ближайший к орденским границам русский город Псков. Последний почему-то представлялся окружению Батория легкой и богатой добычей. Но новый польский король, кроме того, что проявил недюжинный талант политика и полководца, явил собой еще и пример твердости и настойчивости. Причем в его настойчивости не замечалось диктата, как это было свойственно московскому правителю, когда соображения здравого смысла он часто подменял заурядным упрямством. Король вместо этого привел ряд аргументов, где наряду с опустошенностью края и наличием в нем множества занятых русскими крепостей, главным был тот, что в случае похода в Ливонию литовские владения остаются без защиты. В результате часть вельмож и шляхты согласилась с точкой зрения короля, но многие все же остались при прежнем мнении и действительно саботировали кампанию. Но и без них королю удалось собрать под своими знаменами около пятидесяти тысяч человек войска, в большинстве наемного.