Ливонский поход Ивана Грозного. 1570-1582
Шрифт:
Так, наконец (только 6-го января), после долгих споров разрешен был вопрос о территориальных уступках. Оставалось еще определить, в каком виде и каким образом отдавать уступаемые города и крепости, что вызвало также немало пререканий. Завоевав какую-нибудь крепость в Ливонии, Иоанн приказывал строить здесь церковь. Кроме того, некоторым церквам царь пожаловал значительный поземельные угодья[958].
Таким образом, в Ливонии было немало православных святынь, и судьба их сильно интересовала московских послов. Опасаясь, чтобы с переходом страны во власть католиков православные святыни не подверглись какому-нибудь поруганию, они стали домогаться отдачи им всех священных предметов и свободного пропуска из Ливонии в пределы московского государства для всех православных священнослужителей. Некоторые из Баториевых послов возражали против этого. Но Поссевин, желавший, по выражению католического историка, очистить поскорее страну от схизмы[959], убедил своих единоверцев в том, что требования Русских основательны[960].
Что касается крепостной артиллерии
Размен пленных вызвал также много разговоров. Победители взяли большое количество врагов в плен; напротив того, у Русских было пленников немного. Исполняя инструкцию Замойского, Баториевы послы потребовали уступки крепостей Себежа и Опочки за освобождение Москвитян, находившихся в плену[964], но встретили сильное сопротивление со стороны послов Иоанна, которые против этого приводили тот аргумент, что торговать кровью христианской не следует. Решение этого спорного пункта отложено было до ратификации мирного договора, так как Поссевин отказался от посредничества по этому делу, боясь навлечь на себя нарекания, если какая-нибудь сторона удержит у себя пленных, которых она обязалась отпустить[965].
Оставалось еще устранить различного рода препятствия уже чисто формального характера, но и тут пришлось потратить немало труда и времени. На совещании у Поссевина ночью на новый 1582 год московские послы заявили, что их государь носит титулы царя казанского и астраханского и эти титулы должны быть даны ему в документе мирного трактата, потому что они для него имеют гораздо большее значение, нежели все крепости, которые он уступит Баторию. Папский легат возражал против этого; он стал развивать перед Русскими известную средневековую теорию об императорской власти. Существует только один христианский император, власть которого подтверждается главой католической церкви — папой. Когда византийские императоры стали от нее отделяться, тогда папы перенесли титул императора на государей Запада. Папа может дать этот титул и московскому государю, но для этого необходимо вступить с ним в переговоры. Москвитяне понимают неправильно значение титула «царь»: это не цезарь, а титул, заимствованный от Татар. Московские послы привели в опровержение этих взглядов исторические доводы, страдавшие сильным анахронизмом. Они заявили, что римские императоры Аркадий и Гонорий прислали из Рима императорскую корону русскому князю Владимиру, а папа подтвердил это пожалование через какого-то епископа Киприана. Замечание Поссевина, что Аркадий и Гонорий жили лет на 600 раньше Владимира, нисколько не смутило послов Иоанна: они ответили, что то были другие императоры Аркадий и Гонорий, которые жили одновременно с князем Владимиром[966]. Поссевин потратил понапрасну много красноречия, чтобы разубедить московских книжников в правильности их убеждений: они остались при своем. Кроме того, они добивались, повинуясь приказаниям своего государя, еще и других титулов для него, а именно титулов «смоленского и ливонского»[967].
И потому, когда дело дошло до чтения перемирных грамот, они заявили сильный протест против того, что в королевской записи их царю не были даны требуемые титулы. По их словам, король Сигизмунд Август признавал за их государем титул царя: он даже присылал особенное посольство, чтобы поздравить Иоанна со взятием Казанского царства[968]. Секретарь Баториева посольства, Гарабурда, знаток дипломатических сношений Речи Посполитой с Москвой, доказывал противное: он утверждал, что московского государя называли только великим князем постоянно и при Сигизмунде Августе, и при Генрихе, и при Стефане Батории[969]. Баториевы послы, следуя инструкции своего короля, заявили, что готовы дать Иоанну титул царя, но только в том случае, если он отдаст их королю Смоленск, Великие Луки, Опочку и Себеж. Однако Русские и слушать об этом не хотели[970]. Они особенно энергично отстаивали титул своего государя «царь Казанский и царь Астраханский», угрожая своим противникам прекращением переговоров, если не будет разрешено послать за грамотами, доказывающими правдивость их слов относительно того, что Сигизмунд-Август давал Иоанну титулы царя Казанского и царя Астраханского. Баториевы послы не были одинакового мнения по этому вопросу. Радзивилл, считая спор этот пустым, полагал, что московским послам можно дать по этому пункту удовлетворение, лишь бы не доводить дела до разрыва и сохранить существенное — Ливонию, но товарищи его не соглашались с ним, так что пришлось обратиться за инструкциею к Замойскому, чтоб разрешить этот спор[971]. Притязания эти Иоанна показались польскому канцлеру пустым тщеславием, и он согласился дать требуемые титулы московскому государю, однако полагал вместе с тем, что необходимо опротестовать сделанную уступку[972].
Но совет Замойского оказался излишним, так как спор окончился раньше, чем пришло письмо канцлера в Запольский ям. Московские послы, помня наказ своего государя, отказались от своих требований[973], и в королевской договорной грамоте Иоанн был назван по-прежнему только
Вслед за устранением этого формального препятствия представилось новое, которое немало горечи причинило соперничествующим сторонам и особенно папскому легату. Оказывалось, что к титулам был чувствителен не только московский царь, но и раб рабов Божиих, как называл себя папа. Представитель его на Запольском съезде, Поссевин, желал играть главную роль, роль устроителя мира между Москвой и Речью Посполитой, роль вершителя судеб народов и государств. Договорные грамоты должны были засвидетельствовать это перед всем миром и потомством и гласить в течение веков о силе и величии главы католической церкви и его уполномоченного. Баториевы послы, как католики[975], готовы были удовлетворить это совершенно законное желание Поссевина и хотели написать в перемирной грамоте, что договор был заключен в присутствии папского посла[976]. Но московские послы, ссылаясь на то, что в наказе у них нет об этом ни слова, отказались принять формулу, предложенную послами Батория. Хотя Иоанн и прибегнул к посредничеству папы, однако он желал, очевидно, избегать всего, что могло бы свидетельствовать о подчинении его авторитету главы католичества. Царь не оказывал почестей, какие приличествовали папе, — с католической, конечно, точки зрения, как наместнику Христову на земле. По выражению Поссевина, Иоанн писал «папу, что просто папа», величал его представителя не послом, а только посланником[977]. Московские послы действовали, понятно, согласно предписаниям своего государя и поведение их до такой степени стало раздражать Поссевина, что он явно начал склоняться на сторону Батория, забывая о беспристрастии, обязательном для посредника[978]. Спор окончился согласно желанию Поссевина: в акте перемирного договора посредничество папского посла было отмечено, следовательно, условия мира было освящены авторитетом римского первосвященника[979].
Могло казаться теперь, что всякие препирательства уже более невозможны. Случилось, однако, иначе. Московские послы прилагали все свои усилия к тому, чтобы сохранить за своим государем хотя бы только призрачные, формальные права на Ливонию. Они изъявили сначала желание вписать в текст договора выражение о том, что Иоанн уступает Баторию вместе с другими ливонскими замками Ригу и Курляндию, т. е. такие владения, которые никогда Иоанну не принадлежали. Это заявление вызвало целую бурю негодования. Баториевы послы удалились с совещания, говоря, по своему обыкновенно, что они уже более не приедут. Поссевин же потерял окончательно терпение и в раздражении на московских послов дошел до поступков, не приличествовавших его сану. Крича, что они явились не посольствовать, а воровать, он вырвал из рук одного из послов, Олферьева, черновик договорной записи, швырнул ее за двери, схватил самого посла за воротник шубы и пуговицы оборвал.
«Подите вон из избы, — кричал он, — мне с вами уже не о чем больше говорить». «И мы, холопи твои, — пишут послы Иоанну, — Антонью говорили: и то ты, Антоней, чинишь не гораздо, государево великое дело мечешь, а нас бесчестишь, а нам за государево дело как не стоять? Да говоря, государь, мы пошли от него из избы и пришли мы, холопи твои, к себе в избу, и тотчас пришел к нам литвин ротмистров Миколаев человек Жебридовского и говорить нам: велите деи своим людям накладываться, а утре вам ехати к собе и приставы деи утро к вам будут»[980]. Ввиду этого, памятуя царский наказ, послы подчинились тому, что они считали «конечной неволею», и отступились от своего требования, однако не совсем, как мы сейчас увидим.
Они попытались еще раз при помощи новой уловки отстоять формальную сторону притязаний своего царя на Ливонию. Переговоры близились уже к концу. Согласие, казалось, устанавливается между сторонами по всем пунктам. Срок перемирия был определен в десять лет, начиная с Крещения Христова 1582 года. Решено было, что Баторий первый отправит к Иоанну своих послов для ратификации договора (на Троицын день), а потом Иоанн своих (на Успеньев день). Оставалось написать договорные грамоты, что также было сделано. Назначен уже был день для присяги, которою обе стороны должны были скрепить условия, на каких они договорились между собою. Баториевы послы радовались, что приходит конец их трудам, и радовались тем более, что Замойский, их руководитель, торопил их кончать поскорее дело, указывая на невыносимое положение армии под Псковом и на новую опасность, которая, как казалось ему, приближается к Речи Посполитой. В лагерь польского гетмана явился с письмом к королю Баторию шведский посол, Итальянец Лаврентий Каньоло, и стал просить о свободном пропуске к Поссевину, но получил отказ. Замойскому почуялись в этом козни Швеции против его государства: он стал опасаться, чтобы шведский король не начал переговоров с московским царем во вред интересам Речи Посполитой[981].
И вот как раз в тот момент, когда Поссевин и Баториевы послы были вполне уверены в том, что уже все недоразумения устранены и что остается только скрепить договор присягой, Русские предъявили следующее требование: в перемирной грамоте должно быть написано, что Иоанн уступает Баторию свою вотчину Ливонию. Этим выражением московские послы надеялись спасти права Иоанна на владение Ливонией. Произошел сильный спор, продолжавшийся два дня. Збаражский и Гарабурда не знали, что им делать, и поэтому обратились за инструкцией к Замойскому[982]. Усмотрев в этом пустое препирательство из-за слов, канцлер соглашался удовлетворить требование московских послов, лишь бы только мир поскорее был заключен, ибо всякая проволочка может быть опасна для Речи Посполитой[983]. Инструкция канцлера оказалась уже ненужной: спор окончился раньше, чем пришло его письмо, и окончился, благодаря содействию Поссевина, в пользу Баториевых послов.