Лия
Шрифт:
– - Куда же ты ходил?
– - спросил он еврея.
– - А тут мой Мойша стоит с солдатами в форте у номер восьмой. Я был у него, а потом пошел себе до дома. А вот и город!
– - Еврей остановился и указал рукою вперед.
Борисов разглядел слабо мерцающие огоньки.
– - Сейчас и дома будем! Прошу пана!
– - Еврей прибавил шаг; они, увязая в сугробах снега, перешли дорогу и подошли к крошечному домику, с тремя крошечными окнами и крошечным крыльцом, занесенным снегом. Еврей постучал в окошко и закричал:
– - Ну! Лия! это я, отвори...
III.
В
– - Ты, отец?
– - Я, Лия, отвори...
Дверь открылась. В просвете открытой двери Борисов увидал девушку. Свет от керосиновой лампы падал на её лицо, и Борисов успел разглядеть тонкие, строгие черты, большие, черные глаза, вьющиеся черные волосы. Тонкая, стройная девушка стояла в дверях, держа в одной руке жестяную лампу, а другой запахивая на груди платок. Лицо её вдруг приняло испуганное выражение, и взгляд с тревогою остановился на Борисове.
– - Ну, это господин офицер, -- сказал еврей, входя в тесные сени.
– - Они заблудились, и я их привел к нам.
Лицо девушки стало спокойно. Она отодвинулась. Борисов вошел в сени следом за евреем и молча поклонился девушке.
– - Запри дверь, -- сказала Лия еврею и, повернувшись, пошла в комнату.
– - Идите за ней; я буду запирать двери.
Борисов сбил с сапог снег и вошел в тесную, низкую комнату. На него пахнуло затхлым душным воздухом бедного еврейского жилья. В смешанном запахе слышался запах чеснока, хлеба, кожаного товара, чего-то кислого и коптящей керосиновой лампы. За печкой у стены стояла широкая кровать с грязным ситцевым одеялом и грудою подушек в красных наволочках; напротив стояли сосновый стол, табурет, скамья и несколько стульев, в углу на стене висел маленький шкаф; у окна стоял низкий табурет с кожаным сиденьем, и подле него на полу валялись сапожный товар, молоток и колодки.
Лия, завернувшись в платок, сидела на скамье, прислонясь спиною к стене, и широко раскрытыми глазами смотрела на Борисова. Он поклонился ей еще раз и сказал:
– - Я, вероятно, пропал бы, если бы не ваш отец.
– - Они заблудились, -- подтвердил еврей, входя за Борисовым и снимая шапку и пальто, -- а я их встретил, Лия. Ты, может быть, найдешь что-нибудь нам покушать?
– - У нас есть рыба и хлеб, -- ответила Лия.
– - Ну, дай рыбу и хлеба, а я буду делать самовар и заварю чай. У нас есть чай?
– - Есть. Сахару есть десять кусков.
– - Ну, ну! Это завсем будет хорошо. Садитесь, пожалуйста. Я буду ставить самовар. Зараз! а она вас займет. Она у меня в гимназии училась; должна была кончить, а теперь...
Борисов уже снял свое снаряжение, шинель и сел подле стола на табурет.
При свете лампы он разглядел Хаима Струнку. Струнка был небольшого роста с маленькой рыжей бородою и жидкими рыжими волосами на голове. Маленький острый нос его словно нюхал воздух; маленькие черные глаза, быстро бегали, словно тараканы.
Он кивнул рыжей головою и прошел назад в сени, сказав:
– - Буду самовар ставить.
Борисов закурил папиросу и обратился к девушке:
– -
– - Нет, нас много, -- ответила Лия.
– - Ой, много!
– - отозвался из сеней Струнка, жена и маленького Ривка уехали. Я отправил их у Вильна. Там у меня брат есть, а сам тут остался с Лией. Она не хотела меня бросить, о-о-о!
– - словно простонал он из сеней, а Лия сидела неподвижно и смотрела широко открытыми глазами на Борисова.
– - А чем занимается ваш отец?
– - Он сапожник.
– - Так маленькая починка, -- опять откликнулся Струнка.
– - Немного починял сапоги, немного паял и лудил, делал маленького гендель и жили... и к чему этого война?
Лия сидела молча. Разговор оборвался. Лампа тускло светила и мигающим светом освещала грязные стены, груды подушек на постели и недвижно сидящую Лию.
– - Ну, делай чай!
– - сказал Струнка, внося в комнату и ставя на жестяной стол самовар.
Лия поднялась, подошла к висящему шкафу и достала из него рыбу, хлеб и посуду.
– - Кушайте, пожалуйста, -- сказал Струнка, садясь у другого конца стола на стул.
– - Лия, налей чай.
Лия молча встала, налила две кружки чаю, пододвинула одну к Борисову, другую отцу, отошла к своему месту и опять села, завернувшись в платок.
– - Ох, ох!
– - вздохнул Струнка, придвигая к себе кружку чая и встряхивая головой. -- Эта война, будь она не ладна, таково несчастье, которое посылает Господь только на испытание людям. Что теперь будет, что теперь будет?.. Для всех разорение.
– - Всем худо, -- сказал Борисов.
– - Всем худо, а нам хуже всех, -- услышал он вдруг нежный заглушённый голос.
Он оглянулся на девушку и увидал, как вспыхнули её глаза и как она крепче завернулась в платок, нервно передернув плечами.
– - Почему?
– - машинально спросил он, уже предчувствуя ответ.
– - О, правда, правда, -- сказал. Струнка, отодвигая кружку.
– - А почему? Потому что мы евреи...
Он глубоко вздохнул, потом поднял свою маленькую голову, причем нос его словно воткнулся в воздух, и заговорил торопливо, мигая воспаленными веками.
– - Вот послушайте, пожалуйста. У меня теперь сын Мойша, и Лейзер, и Аарон, и совсем небольшой Лейба, которому было всего только семнадцать лет. Ну? И Мойша солдат и стоит у форта номер восьмой. Лейзер тоже солдат, и я завсем не знаю, где он. Может быть, под Краковым или Перемышля. Аарон тоже солдат, и его убили, как только началась война, а теперь мой младший Лейба... Что сделал Лейба? Шел мой Лейба, -- и в голосе Струнки послышались слезы.
– - Ну, и ничего себе -- шел. И вдруг идут немцы, и они схватили его и говорили ему: "веди нас". Ну, он завсем испугался и пошел с ними, а тут нападали казаки, и немцы убежали, а моего Лейбу взяли и говорят: "Ты шпион". Ну, а какой он шпион? Что будет делать маленький еврейский мальчик, если его будут захватывать солдаты, махать над ним саблями, ставить ему у самого лица пистолет и кричать: "убью!"? Говорите, пожалуйста, что он мог сделать? И тогда его схватывают и говорят: "ты шпион". А потом приедут казаки и скажут: "ну, Струнка, веди нас на фольварк Маевского", и я поведу их, а нападут немцы, схватят меня и будут говорить: "ты шпион". Где же правда?