Логика птиц

Аттар Фаридаддин

Шейх Санаан

Шейх Санаан был пиром [112] своего века, познаниями превосходил он всех. Полвека был он шейхом в Каабе [113] окружало его четыреста учёных мюридов [114] . Любой из них мог удивить своим воздержанием и ночью, и днём. Деяния шейха были равны его знаниям и в явном, и в сокрытом, и в раскрытии тайн. Пятьдесят раз совершил он хаджж [115] и всю свою жизнь совершал 'умру [116] . Читал он молитвы и держал пост без меры, ни одного, следуя Сунне [117] , не пропускал. Предводители [118] , бывшие до Санаана, терялись пред ним, навещая его [119] . Волос мог расщепить — такой был наставник! В карамате и макамате [120] силён. Одним своим дуновеньем он прогнать мог болезнь, недуг исцелить. И в горе, и в радости люди находили опору в его удивительной мудрости. Хотя себя вождём асхабов [121] видел шейх, несколько ночей один сон ему снился: будто из Каабы перенёсся он в Рум [122] , где денно и нощно бил поклоны возлюбленной. Когда понял свой сон бодрствующий мудрец, промолвил: «Какая боль! Увы, пришло время утратить достигнутое, оно рухнет, как Иусуф в колодец! На пути возник трудный склон. Не знаю, переживу ли предстоящую беду, ведь если веру отдам — умру. Нет никого на этой земле, кому на такой склон ступить надлежит». Если преодолеть сложную часть дороги вовремя, до самого преддверия ясный останется путь. Избегая сложной части, не минуешь наказания: длиннее станет путь. Подумав, тот несравненный учитель мюридам сказал: «У меня есть дело: поторопимся же двинуться в сторону Рума, я должен узнать толкование сна». И вслед за шейхом отправились в Рум четыреста благородных мюридов. Все они добрались до пределов Рума, исходили этот край вдоль и поперёк. Набрели однажды на прекрасный дворец, приметили девушку, сидевшую у окна. Девушка — христианка, одухотворённая, сто познаний в ней на пути её к Исе [123] С башни торжества в небе красоты светила она солнцем, но не заходящим. Солнце, от зависти к свету её лика, стало желтей лиц влюблённых на её улице. Тот, кто возжелал её алых губ, не успев насладиться, складывал голову; влюбляясь в кудри красавицы, завязывал зуннар [124] , мечтая о них. Когда утренний ветер разносил мускусный аромат её кудрей, даже Индия и Китай тушевались перед Румом. Глаза её — соблазн влюблённых, изгиб бровей восхитителен. Лишь окинет взором лица влюблённых, от взгляда её они души теряют: глаза её окружены аркой бровей, а каждая — словно серп полумесяца. Поманит одним нежным взглядом этот ловчий — и сотнями летят в его силки птицы. Её лицо, прикрытое кудрями, лучилось, сияло, как пламя, алый плод её губ влёк своей влагой. Но пьянящие глаза окружены тысячей клинков — глядящему в них с жаждой кинжал ресниц она в сердце вонзает. Пока не приоткроет уста для беседы, об этих устах ничего не узнают: тонкие губы — точно игольное ушко. Пояс перехвачен косой, словно зуннаром. Речь её благоуханна, как у Исы. На подбородке серебряная ямочка, тысячи раненных сердец, влюблённых в неё, падали в эту ямочку, как Иусуф в колодец. Вуаль чёрных волос прикрывала лицо, а в них сверкал жемчуг солнца. Лишь слегка она сдвинула вуаль — тело шейха огонь охватил; а совсем открыла лицо — сковала сотней зуннаров из одного волоса; хотя шейх и отвел тогда взгляд, любовь совершила ей предназначенное: загорелась под ногами шейха земля, потерял он себя и в пламя упал. Всё, что имел, уничтожилось, от жара влечения сердце его задымилось. Выкрала девушка сердце у шейха, полилось неверие из её локонов на веру шейха. Шейх свою веру отдал — и христианство купил, продал благочестие — позор приобрёл. Любовь покорила его душу и сердце, настолько разочаровало его сердце, что готов он был умереть. Сказал: «Раз веру утратил, что мне до сердца? Трудно выдержать любовь к христианке». Увидев его плачевное состояние, мюриды поняли: нагрянула беда. Переполнило их изумление, подкралась растерянность и овладела умами. Долго просили они шейха одуматься, но всё зря. советовали разное — не было проку. Ничьим призывам шейх не внимал, боль его была неизлечимой. Разве страсть влюблённого укротишь? Разве боль его не сожжёт все лекарства? Просидел шейх до ночи весь долгий день: взора от дворца не отводит, а рот разинут. Каждая звезда, всходившая в ту ночь, возгоралась от сердца того несчастного старца. Его любовь в ту ночь возросла в сотни раз, и внезапно рассудок он совсем потерял. Сердце оторвал от себя и от мира, загрустил, посыпал голову прахом. Ни на миг от любви не уснул, всё томился и жалобно плакал. Думал: «О Боже, эта ночь бесконечна, неужели погасло небесное светило? Я провел в воздержании много ночей, но такой никогда не испытывал. Сгорел,

как свеча, нет больше света, в печени нет воды — только кровь сердца. Как свечу, убивали гореньем и светом, ночью палили, а днем потушили. Всю ночь подвергаюсь я нападениям [125] , залит кровью из ран с ног до головы. Каждый миг ночи приносит сто вылазок! Предчувствую, каков будет день. У любого, кому после такого дня выпадет подобная ночь, печень вспыхнет и будет гореть сутками. Пребывая в горячке ночью и днём, в эту ночь обрёл я свой день [126] В день, когда меня сотворили, только для этой ночи создан был я. О Боже, эту ночь уже не сменит день, не возродится светоч небосвода. О Боже, сколько же знаков [127] в этой ночи? Или День воскресения [128] наступил этой ночью? Или от моего вздоха угас светоч небосвода? Или так посрамлён он ликом любимой моей, что скрыли его завесой? Хорошо, что ночь длинна и черна, словно её волосы, иначе сто раз уже умер бы, не видя её лица. Совсем сгорю я от страсти, нет сил усмирить бунт любви. Где молодость, чтобы годами описывать несчастье и жаловаться на свою судьбу? Где выдержка мужа, чтоб скрыть свои чувства и осушить бокал крепкого вина? Где удача, чтобы я пробудился и добился ответной любви? Где разум, чтобы я вернул себе знание, и какой хитростью возвратить мне его? Где рука, чтобы посыпать голову пылью дороги [129] или из-под земли и крови поднять голову? Где ноги, чтобы пройти на улицу любимой, где глаза, чтобы увидеть лицо её?! Где любимая, чтоб сердцем отозвалась на боль, где друг, чтоб руку подал хоть на миг? Где день, чтобы плакать и стонать, где сознание, чтоб вернуть рассудительность? Ум исчез, иссякло терпенье, ушла любимая, разве это любовь, откуда такая боль, что это такое?!» Все друзья, услышав стенания шейха, собрались в ту ночь его поддержать. Один друг сказал: «О великий шейх! Встань, искушение уничтожь омовеньем». Шейх ответил: «В эту ночь кровью сердца я сделал сто омовений, о незрячий!» Вот другой спросил: «Где же чётки твои? Как твоё дело будет правым без чёток?» Ответил: «Бросил я чётки — мешали зуннар затянуть». Вот другой сказал: «Эй, старый учитель, если ты заблуждался, покайся скорей!» Ответил: «Покаялся всей честью и совестью [130] , чтобы не быть шейхом и выйти из этого невозможного состояния». Вот другой предложил: «Эй, знающий тайное, поднимись, возьми себя в руки, намаз соверши!» Ответил: «Мой михраб [131] — лицо любимой моей! Где оно, чтоб молитвы я стал читать непрерывно?» Воскликнул один: «Хватит кощунствовать, встань и в укромном месте преклони перед Богом колени!» Ответил: «Если моя возлюбленная здесь, поклонение перед ней и нахожу я прекрасным». Вот один упрекнул: «Нет у тебя сожаления, ни на миг не болеешь душой об исламе». Ответил: «Сожалением я переполнен сверх меры: почему не был влюблён я до этого?» Вот один сказал: «Дэв [132] дорогу твою пересек, стрелой безнадежности твоё сердце вдруг поразил». Ответил: «Передай тому дэву: пусть стреляет и впредь, его выстрел прекрасен и меток». Вот другой сказал: «Если о нас проведают, пустят слух: предводитель сбился с пути!» Ответил: «Я свободен уж от славы и стыда, разбил я о камень склянку двуличия». Вот один сказал: «Старые друзья на тебя в обиде — сердца всех разбиты». Ответил: «Когда рядом прелестная христианка, нет сердцу дела до чужих обид». Вот другой сказал: «Послушай друзей, чтобы уйти назад этой ночью в Каабу». Ответил: «Нет рядом Каабы, но есть монастырь. В Каабе я трезв. В монастыре — пьян». Вот один сказал: «Собирайся-ка в путь, сядь, вернувшись, в Каабе и моли о прощении». Ответил: «Милости прошу, склонив голову к порогу красавицы, отвяжись от меня!» Вот другой сказал: «На пути твоём ад! Ты знаешь, что там тебя ждёт, и не посмеешь грешить». Ответил: «Возьму я ад себе в спутники: семь адов сейчас могут вспыхнуть от одного моего вздоха». Вот один сказал: «С надеждой на рай вернись и покайся в этих мерзостях». Ответил: «Когда райское лицо у возлюбленной, рай — её улица, если он тебе нужен». Вот другой сказал: «Побойся Бога, воистину, почитай Всевышнего». Ответил: «Этот огонь, что Он во мне зажёг, я не в силах потушить в одиночку». Вот один сказал: «Отрекись от нее, повернись снова к вере, набожным стань». Ответил: «Кроме неверия, от меня, ошеломлённого, ничего не жди. У ставшего неверным веры не просят». Увещевания на него не подействовали, и наконец отказались мюриды от горемычного шейха. Всколыхнулась от прилива крови завеса их сердец. Что же покажется снаружи, из-за завесы? День, как лихой турок с золотым щитом, рассёк мечом чёрную голову ночи. С наступлением утра этот горделивый мир, подобно морю, заполнился светом из родника солнца. На улице девушки шейх то сидел в одиночестве, то с собаками её улицы вместе бродил. Сидя в придорожной пыли, похудел, стал тоньше волоса из пряди своей луноликой возлюбленной. На её улице почти месяц провёл, упорно ждал он восхода солнца её лика. В конце концов захворал без любимой, не мог приподнять голову с её порога. Заменила шейху постель земля её улицы, подушкой стал порог её дверей. Так как он не уходил с её улицы, девушка поняла, что с ним происходит. Напустив на себя недогадливый вид, спросила красавица: «Эй шейх, отчего так взволнован? О пьяный вином неверия, поведай, с каких это нор отшельники сидят на улице христиан? Или шейх хочет признаться в любви моим кудрям? Тогда, глядишь, это сумасшествие пойдёт ему на пользу». Шейх ответил: «Ты видела меня беспомощным, поэтому украла ты моё уже украденное сердце. Или верни моё сердце, или будь со мной ласкова. Сделай, что я прошу, и не кокетничай. Откажись от высокомерия и гордости, видишь — я влюблён, стар, застрял на чужбине. Моя любовь не переменчива, о красавица, или голову мне оторви, или стань другом. Вели — за тебя отдам душу, и если захочешь — одним поцелуем меня к жизни вернёшь. О, твои губы и локоны — мои польза и вред, твоё прелестное лицо — мои цель и желание. Не распаляй меня завитками своих волос, не усыпляй томными глазами. Сердце в огне, глаза полны влаги из-за тебя, нет друга мне в моём одиночестве, и не вытерпеть мне его без тебя. Из-за тебя погибаю, всё я распродал и сшил мешок [133] из твоей любви. Слёзы дождём льются из глаз — не видя тебя, только плакать им остаётся. В разлуке сердце скорбит от бесконечных рыданий, но лишь увижу твоё лицо — и вновь сердце в горе. На что довелось мне взглянуть, того никто не видал. Боль, причинённую мне моим сердцем, никто не испытывал. От сердца моего, кроме крови, ничего не осталось, сколько можно терпеть боль, если уже нечему болеть? Больше не мучай душу несчастного, полонён я тобой, не язви побеждённого. Я жизнь потерял в ожидании, если воссоединюсь — вновь её обрету. Каждую ночь караулю я душу в засаде — на твоей улице бродит моя душа-беглянка. Лёжа ничком в пыли у твоих ворот, жизнь отдаю, дешевле праха теперь её предлагаю! Столько плачу за твоей дверью, отвори её, хоть миг со мной поговори. Ты — солнце, как от тебя отдалиться? Я — твоя тень, куда ж мне без солнца? И дрожу я, словно зыбкая тень, светом солнца проникла ты в щель моей ямы. Семь небес я возьму под крыло, если ты склонишь голову к скитальцу». Девушка сказала: «Эй, выживший из ума, постыдись, пора готовить тебе саван и камфару [134] . Нет в твоих словах тепла, не болтай о любви, стар ты стал, о любви и не думай. Сейчас тебе лучше саван шить, чем меня желать. Ты в преклонных годах и зависишь от куска хлеба, любить тебе не под силу, уходи. Как ты надеешься царства добиться, если досыта хлеба не можешь добыть?» Шейх ответил: «Попрекай хоть сто тысяч раз, но, кроме твоей любви, ничто уже меня не заботит. Не разбирает любовь, кто молод, кто стар, страсть задевает любое сердце». Девушка сказала: «Если ты искренен, откажись от ислама. У того, кто не следует за своим возлюбленным, любовь лишь пустой цвет без запаха». Шейх ответил: «Сделаю всё, что велишь, всё, что прикажешь, выполню душой. Я твой раб с кольцом в ушах, о белотелая, лентой из локонов окутай мое горло». Девушка сказала: «Если ты мужчина в этом деле, то должен исполнить четыре деянья: поклонись моей красоте [135] и сожги Коран, выпей вина и откажись от веры». Шейх ответил: «Я выбираю вино, прочие три — не по мне. Я выпью вина за твою красоту, а другие три дела не для меня». Девушка приказала: «Поднимайся, иди и выпей вина. Когда выпьешь — начинай буянить». Привели шейха в кабак, за ним вошли, стеная, мюриды. Шейх, однако, счёл сборище приятным, хозяина — вполне приветливым. Огонь любви уничтожил его репутацию, локоны христианки унесли его судьбу, Не осталось ни капли разума, ни зоркости, на миг он замолк, не роняя ни звука. Принял кубок вина из рук возлюбленной, выпил и сердце отнял от своего дела. Когда воедино слились любовь и вино, его любовь к той луне окрепла в сто тысяч раз. Едва он взглянул на соседку в застолье и её алые губы в смехе увидел, Как ему огонь страсти в душу запал, даже выступили слёзы на ресницах. Попросил снова налить, выпил, затем кольцо из её кудрей на уши накрутил. Шейх помнил чуть не сто книг о вере, знал весь Коран наизусть. Когда полилось вино из чаши в чрево, вытек их смысл, остались пустые слова. Всё, что помнил, он позабыл. Пришло вино, и вылетел разум, подобно ветру. Всё, что хранил он и помнил, с доски памяти начисто смыло вином. Любовь к красавице стала сильнее, всё остальное, что было, напрочь ушло. У захмелевшего шейха, побеждённого чувством, душа взволновалась, как море. Увидев подвыпившую красавицу с вином в руках, шейх вмиг себя позабыл, потерял рассудок и сердце отдал. Разгорячившись от вина, захотел её за шею обнять. Девушка сказала: «Да ты не мужчина в этом деле!.. О любви рассуждаешь, но смысл её от тебя ускользает. Благочестие не уживается с любовью, помни — влюблённость ведёт к неверию. Если ты твёрд на пути к любви, прими мазхаб [136] этих вьющихся кудрей [137] . Держась за них, входи в неверие [138] , потому что любовь — серьёзное дело. Когда ты подчинишься моим локонам, в тот миг и можешь меня обнять за шею. Если не захочешь подчиниться, встань и уйди. Вот посох, а вот и плащ». Шейх повиновался, дело было сделано, оставил беспечно сердце на произвол судьбы. Во времена трезвости желания земной жизни у шейха и не мелькали. Когда же опьянел влюблённый шейх, душа и разум его исчезли. Не совладав с собой, опозорился он, не побоялся никого, стал христианином. Хорошей выдержки оказалось вино, ударило в голову — закружило старца. У него — старое вино и молодая любовь, и любимая рядом, кто же здесь устоит? Уснул старик и во хмелю рассудок растратил. Когда влюблённый пьян, считай, что потерян. Спросил старец: «О луноликая, мне узнать не терпится, чего ты хочешь от меня, потерявшего сердце? Когда трезвым был, на идолов не смотрел, ныне, пьяным, сожгу Коран пред кумиром». Ответила девушка: «Сейчас ты мой человек, да будет сладок твой сон, ты достоин меня. До этого ты был для любви не созревшим. Стал созревать? Постарайся дозреть, вот и всё». Когда долетела до христиан весть, что знаменитый шейх выбрал их путь [139] , Пьяного шейха привели в монастырь, затем велели зуннар надеть. Шейх, оказавшись в оковах зуннара, сжёг хирку и уподобился христианам. Сердце освободил он от веры своей, не вспоминал ни Каабу, ни то, что он шейх. После стольких лет правоверия черты лица его размыло вином. Дервиш низвергся вниз с прежних высот, любовь к дочери христианки сделала своё дело. Думал шейх: «После этого любой приказ её выполню, что может быть хуже того, что я уже натворил? В дни здравого рассудка не замечал истуканов, а чуть подвыпил — превратился в язычника». Затем произнёс: «О любимая девушка, что ещё? Выполнил всё, что велела, что осталось ещё? Вино проглотил, поклонился идолу из-за любви. Врагу не желаю того, что я испытал из-за любви. Если кто-то как я влюбится, неминуемо опозорится, даже если это будет такой шейх, как я. Полвека дорога была мне открыта, море тайн волнами накатывало на моё сердце. Пылинка любви стремительно прыгнула из засады и привела меня к началу первого круга». Любовь не раз так поступала и поступает, хирку превратила в зуннар и превращает. Замкнувший себя в Каабе [140] приступает к алфавиту любви. Но, выйдя в поле любви, он потеряет дорогу. Добавил: «Прими в расчёт уже сделанное и намекни, когда соединишься со мной. Всё, что мне нужно, — единство с тобой. Всё, что я сделал, совершено мной в надежде на это. Хочу единения и близости с тобой, просто сгораю от разлуки». Девушка сказала: «О пленённый старец, плата за меня высока, а ты нищ. Нужно мне серебро и золото, о несведущий, или золотые руки у тебя, чтобы обойтись без денег? Нет у тебя золота — забирай свою голову и иди, прими от меня милостыню, эй, старец, и уходи. Шагай легко, словно солнце, стойко терпи и оставайся одиноким». Шейх сказал: «О белотелая со станом кипариса, хорошо же ты выполняешь свои обещания. Кроме тебя, красавица, никого нет у меня, брось наконец эти лукавые разговоры. Каждый миг у тебя новые капризы, норовишь каждый миг свести меня с ума по-новому. Ради тебя перенёс всё, что было, ради тебя выполнил всё, что просила. На пути к твоей любви всё, что имел, потерял, неверие и ислам, разницу между вредом и пользой. Что же ты держишь меня в тревожном ожидании? Мы сговорились совсем о другом. Все друзья от меня отвернулись, теперь они — враги моей беспокойной души. Ты так, они эдак, а мне что делать? Не осталось ни сердца, ни души, куда мне податься? Я теперь предпочёл бы, о душой подобная Исе, быть с тобою в аду, чем без тебя в раю». Наконец, когда боль шейха обожгла той луне сердце, поняла девушка, что он искренен. Сказала: «О несовершенный, калым за меня таков: ты должен будешь пасти свиней целый год. И лишь минует год, соединимся мы, чтоб жизнь вместе провести в радости и горе». Шейх от приказа любимой не уклонился — тот, кто увиливает, не приносит плодов [141] . Пошёл шейх Каабы и пир кубаров [142] свиней пасти целый год. В душе каждого живёт сто свиней. Либо убей в душе свинью, либо зуннар повяжи. Эй, приятель, похоже, ты думаешь, в такую беду попал только пир, и больше никто? Эта опасность скрыта в каждом, она проявляется, когда человек отправляется в путь. Если ты не сведущ о своей свинье, нет на тебе и ответственности. Ты — не человек пути. Когда ты выходишь в путь, о человек дела, встретишься с кумиром и свиньями сто тысяч раз. Прикончи свиней, сожги кумира в поле любви, если не можешь, то прими позор подобно шейху. Весь Рум переполошил шейх, приняв христианство. Загудел Рум. Друзья его так разочаровались во всём, что не знали, куда и податься. Когда увидели его несчастье, перестали его поддерживать. Все сбежали из-за его позора, посыпали головы пеплом из-за его беды. Нашёлся один друг среди сборища, пришёл к шейху и сказал: «О слабый в деле человек, давай уйдём сегодня в сторону Каабы, каков твой указ будет, тайну открой. Или всем войти за тобой в христианство и сделать себя михрабом позора? Тебя одного так не бросим мы, как и ты, зуннары завяжем. Иначе не сможем смотреть на тебя в таком виде, быстро сбежим без тебя отсюда. В уединении в Каабе мы сядем, чтобы не вспоминать того, что видели мы». Шейх сказал: «Душа моя исстрадалась, куда хотите, туда уходите скорей. Пока я жив, винный кабак — моё место, и только девушка-христианка мне радует душу. Вы не постигли причину своей свободы, потому что вас миновала беда. Попади вы в такую беду, тогда и смогли бы мои мытарства понять своим сердцем. Возвращайтесь, о дорогие друзья, я не знаю, что станется дальше. Если спросят обо мне, рассказывайте правду, где сейчас тот упавший, свою голову потерявший: остался он в пасти дракона, глаза полны крови, рот полон яда. Ни один неверный в мире не согласится повторить, что выпало сделать этому пиру ислама. Поманили издалека его лицом христианки, и утратили для него смысл разум, вера и шеихство. Судачат повсюду, как вокруг него завился локон её, кольцо за кольцом. Если начнут меня упрекать, скажи: на пути любви такое случается часто. На этом пути, что без конца и начала, никто не защищен от коварства и опасности». Произнёс это, от друзей отвернулся, направился своих свиней пасти. Пока он удалялся, мюриды плакали непрерывно. Взглянут на него — и снова слёзы текут. Наконец двинулись в сторону Каабы, оставив свои души в пламени, а тела в горячке. Думали: шейх остался в Руме один, пустил свою религию на ветер, стал христианином. От стыда растерялись они так, что попрятались по своим углам. У шейха в Каабе остался верный мюрид, в надёжности ему не было равных. Был он прозорливым и мудрым, и никто не знал шейха лучше, чем он. Когда шейх из Каабы отправился в путь, мюрида в тот день не оказалось на месте. Когда же он возвратился, обитель шейха застал уже без хозяина. Расспросил он вернувшихся о состоянии шейха, и поведали они ему обо всём: какими рогами [143] награждён он судьбой и чем он занят по воле Провидения [144] . Свою судьбу, мол, прочно связал с христианкой, путь к вере со ста сторон закрыл. Играет в любовь с локоном и родинкой, хирка стала ложью. О чём ещё говорить? Совсем перестал он молиться, и, верно, пасёт свиней в этот час тот больной господин, что окован зуннаром в четыре кольца. Хотя шейх на пути веры душу отдал, он так изменился, что невозможно узнать... Когда мюрид до конца дослушал, от изумления лицо его пожелтело, как золото, и застонал он. Ответил рассказчикам: «О грешники, в верности и не мужи, и не женщины. Любому нужны сотни тысяч надёжных друзей. Верный друг необходим в тяжёлые дни. Если были вы сподвижниками шейха, почему не помогли ему? Позор вам, предавшие дружбу, где ваша верность и благодарность? Раз шейх завязал себе зуннар, все обязаны были завязать по зуннару. Вам отрекаться от него нельзя было, все должны были стать христианами. Вы отступили от дружбы, а это нельзя, вы показали себя лицемерами. Если ты нашёл друга, стал ему помощником, то другом и оставайся, даже если тот в неверие впал. Друг принимает твою беду сердцем, если сам в тот момент сто тысяч раз счастлив. Когда шейх попал в пасть кита [145] , вы все испугались стыда и позора. Но позор — основа любви, каждый, кто от этой тайны отворачивается — недозрелый». Все оправдывались: «Зря ты нас упрекаешь, к рассудку его мы взывали не раз и не два. Готовы были мы и остаться с ним, и вместе жизнь провести в радости или в горе, воздержанность продать и позор купить, от веры отречься и христианами стать. Однако шейх повелел, чтобы каждый из нас от него отвернулся. Он не увидел в нашем присутствии пользы и обратно нас всех отослал. И вот — мы по его приказу вернулись, всё рассказали, не утаив ничего». Но возразил асхабам мюрид: «Если вы приложили усилие, то ваша заслуга видна только Богу, в Его присутствии всегда вы с головы до ног. Но пока перед Ним лишь в жалобах на невзгоды вы опередили друг друга. Если бы Истинный увидел вашу тревогу, Он быстро вернул бы вам шейха. Вы покинули своего наставника, но зачем вы от Истинного отвернулись?» Когда мюриды услышали эти слова, от стыда никто не поднял глаз. Муж сказал: «Сейчас от стыда нет толку, дело сделано. Встанем же быстро. Быть на пороге Истинного следует нам, жалуясь Ему, посыплем головы пеплом. Одежду из бумаги [146] наденем все, дойдём наконец до нашего шейха все». Вышли они в сторону Рума из арабской земли, ночью и днём держа затворёнными двери душ своих. У порога Истинного каждый сто тысяч раз то милосердия просил, то горько плакал. Полных сорок дней и ночей не сходили они с одного места. Никто из них не спал сорок ночей, никто не ел и не пил сорок дней. От смиренной мольбы благородных мужей бурно вскипели небеса, все ангелы на небесах и земле от скорби оделись в синее [147] . Наконец была принята молитва стоящего впереди, долетела стрела молитвы до цели. После сорока ночей тот благородный мюрид сидел в одиночестве, погрузившись в себя. Ранним утром принёс ветерок мускусный аромат, открылся тайный мир сердцу мюрида. Мустафу [148] увидел — появился, словно луна, с вьющимися чёрными волосами. Тень Бога на земле, солнце лика Его, сто миров полных душ посвящены одному его волосу. Ступает величаво, улыбается, любой, кто его увидит, растеряется. Мюрид, его увидев, вскочил на ноги: «О Посланник Аллаха, помоги мне! О указывающий всем путь во имя Бога, шейх наш заблудился, ему путь укажи». Ответил Мустафа: «О великий в усердии, ступай, снял я с шейха оковы. Не ослабевало твоё великое усердие, пока не освободило шейха, достигло оно своей цели. Между шейхом и Богом с давних времен лежали пыль и прах, очень чёрные. Эту пыль мы убрали с его пути, во тьме его не оставили. Каплями из безграничного моря Милости, словно росой, мы обрызгали шейху жизнь. Сейчас дорога свободна от пыли, покаялся он, грех простился ему. Ты верно знай, что сто миров греха от одного искреннего покаяния прощается. Когда взволнуется море доброты, стирает оно грехи и мужчин, и женщин». Услышав его, мюрид от радости лишился чувств, издав такой вопль, что небо вздрогнуло. Известил он всех асхабов, одарил их доброй вестью и собрался в путь. Бежал он к шейху с асхабами, рыдая от радости, пока не добрался до места, где шейх свиней пас. Увидели шейха — стал тот словно огонь, мятущийся, радостный. Забыл про христианство, зуннар свой развязал. Скинул шапку габров [149] душа его вышла из христианства. Шейх, заметив асхабов вдали, среди них себя тусклым увидел. Разорвал одежду на себе от стыда и голову прахом осыпал от безысходности. То кровавую слезу ронял, словно туча, то вообще от души хотел отказаться. То завеса небосвода сгорала от вздоха его, то кровь закипала в венах его от раскаяния. Мудрость и тайны, Коран и хадисы, что с его души были полностью смыты, всё это разом на память ему пришло, разорвал он путы невежества и беспомощности. Когда увидел он своё состояние, пал на землю в поклоне, заплакал навзрыд. Выплакал слёзы, пошла из глаз кровь вместо слёз, от стыда весь покрылся испариной. Когда асхабы увидели его в таком состоянии, впавшим в горе вперемешку с радостью, ринулись к нему во весь дух, так благодарны, что были готовы с жизнью расстаться. Шейху сказали: «О видящий тайное за завесой, разогнаны облака перед солнцем твоим. Вера заменила неверие, идолопоклонник Рума вернулся к Единому. Взволновалось вдруг море признания, Посланник стал заступником твоим. Пришло время благодарить мир, благодарить Бога, не надо скорбеть. Хвала Аллаху, в море темноты и заблуждения сделавшему путь ясным, как солнце. Тот, Кто может делать светлое тёмным, принимает покаяние, даже когда много грехов. Огонь покаяния, который Он зажигает, сжигает все, что должно быть сожжено». Сокращу я рассказ с этого места. Пора им сейчас в обратный путь. Шейх омовение совершил и вновь надел хирку, отправился вместе с асхабами в Хиджаз [150] . Снится девушке-христианке: взошло рядом солнце, приблизилось к ней. Солнце вдруг заговорило: «Беги тотчас за шейхом своим. Прими его веру, стань прахом пред ним. Осквернила его ты — очисти теперь! Он искренне встал на твой путь, последуй и ты за ним всем своим сердцем. Сбила его ты с пути, он пошёл за тобой, но раз он вернулся на свой путь — стань ему спутницей, иди рядом с ним, хватит тебе пребывать в заблуждении, очнуться пора». Когда пробудилась девушка ото сна, свет брызнул из сердца, словно солнечный луч. Объяла сердце её дивная боль, взволновало её желание Истины. В опьянённой душе вспыхнул огонь, обратилась она к сердцу и нашла его влюблённым. Не ведала эта смятенная душа, что за семя внутри неё дало росток. Попала в беду, некому было помочь, обнаружила себя в удивительном мире. В мире без признаков дороги учись быть немым — язык неизвестен. В тот же миг всё кокетство и пустое веселье потоком из неё вылились, о чудо! Выбежала с криком, платье порвала, посыпала голову прахом и, сбивая в кровь ноги, побежала прочь. Сердце полно боли, и сама слаба, устремилась за шейхом и мюридами. Бежала она с потерянным сердцем, пот лился ручьями, словно ливень в грозу. Но не знала она в пустыне, в степи ни направления верного, ни дороги. Обессилев, заблудилась, расплакалась, лицом тёрлась о землю в отчаянии. Запричитала жалобно: «О всем помогающий Боже! Я женщина, от которой ничего не зависит. Многих мужчин, идущих по Твоему пути, я сбила с дороги. Ты не бей меня, потому что била я их, пребывая в неведении. Успокой кипящее море гнева Своего, не знала я — и ошиблась, Ты прости. Что бы я ни сделала, с меня, бедной, не взыщи, я

веру выбрала, пощади неверную». Голос объявил шейху изнутри: «Та девушка вышла из христианства, осознала она Наше Божество. На пути к Нам у неё возникли препятствия. Вернись, встань рядом с кумиром своим, будь другом и спутником любимой своей». Шейх тотчас свернул с дороги, как ветер, поднял он среди мюридов волнение. Все спросили: «В чём тайна твоего возвращения, какова цена пустых разговоров и покаяний? Вновь примешься за любовные забавы, окунёшься в разврат после стольких покаяний?» Шейх сообщил им то, что узнал о девушке, и едва не умерли все, кто услышал. Повернули обратно шейх и асхабы, шли, пока не добрались туда, где была услада сердца шейха. Увидели лицо её, жёлтое, как золото, локоны, покрытые дорожной пылью. Платье совсем изодрано, ноги босые, лежала на земле подобно трупу. Когда заметила та луна с израненным сердцем своего шейха, лишилась чувств. Пролил шейх на её лицо потоки слёз, пока была она в объятьях сна, в обмороке. Очнувшись, взглянула на шейха красавица и сама разразилась слезами, подобно утренней туче. Перед взором её прошли его верность и любовь, сама бросилась ему в ноги, взяла его руки в свои. Сказала: «Мне стыдно перед тобой, душа моя в пламени, больше не могу гореть за завесой. Сбрось эту завесу, чтоб прозрела я, позволь мне принять ислам [151] , перед тем как умру. Когда шейх ей прочёл шахаду, волнение охватило друзей шейха. Когда увидела красавица свет истины, потоки слёз они пролили: наконец-то красавица нашла свою дорогу, насладилось её сердце верой. Её упоённое сердце почувствовало безмерное одиночество, и не было утешителя. Сказала: «О шейх, иссякло мое терпение, более не могу переносить разлуку. Ухожу из этого мира, полного горя, прощай, о шейх Санаан, прощай! И речь моя будет краткой, и сама я слаба, прости меня и не держи обиды». Промолвила эти слова та луна и отдала Богу душу. Половина души у неё осталась [152] — и всё отдала Любимому. Скрылось её солнце за тучей, отделилась от неё сладкая душа, какое горе! Была она чистой каплей в этом мире лжи, в сторону моря правды отправилась. Как ветер, уйдём мы из этого мира, ушла она, и мы все уйдём. Так было много раз на дороге любви, это известно тому, кто познал любовь. Всё, о чём поведано, возможно на этой дороге: милость и отчаяние, обман и счастье. Нафс человека глух к этим тайнам, и слабому не победить врага. Эти тайны постигаются душой и сердцем, их не поможет понять красота глины и воды [153] . Битва сердца с нафсом с каждым мигом трудней. Пой горькую песнь, ибо скорбь станет ещё тяжелей,

112

Духовный наставник, суфийский учитель.

113

Кааба — главное святилище ислама, храм кубической формы в центре главной мечети Мекки.

114

«Идущий», т.е. суфий, находящийся в начале мистического пути.

115

Хаджж — один из столпов ислама, предписанное мусульманам паломничество к святыням Мекки и совершение обязательных обрядов в месяц зуль-хиджжа по хиджре.

116

Малое паломничество, совершающееся добровольно в любое время, в отличие от большого хаджжа.

117

«Сунна» переводится как «проторённый путь», «пример», «обычай». Мусульманин должен в своей жизни следовать пути, примеру пророка Мухаммада. Сунну составляют хадисы — рассказы о словах и поступках Мухаммада.

118

Предводители других суфийских братств.

119

Имеется в виду, что их знания не сравнимы со знаниями Санаана.

120

Карамат— способность совершать чудеса. Макам— распространённый суфийский технический термин того времени, означающий «стоянка», «основное состояние». Макамат- знание стоянок и умение вести ищущих от стоянки к стоянке.

121

Сподвижники и последователи.

122

Византия.

123

В оригинале используется слово «рухулла», т.е. Лттар имеет в виду Иисуса, названного в Коране душой Аллаха, и в то же время говорит и о человеческой душе.

124

Зуннар— широкий пояс определённого цвета, который, в отличие от узкого пояса мусульман, носили христиане в знак принадлежности к христианству. У более поздних суфиев зуннар получил символическую окраску.

125

«Ночное нападение на спящее войско» — классическое аллегорическое указание на необходимость повышать бдительность, когда возникает объективная слабость, иногда действительно связанная с обычным физическим сном.

126

Дословно: свой макам, т.е. «стоянку» в суфийской терминологии. Шейх добровольно принял испытание бременем любовных мук, поняв, что иначе следующие макамы ему никогда не будут доступны.

127

Санаан рассматривает всю совокупность обстоятельств: своё состояние, мюридов и девушки, событийную канву, — иными словами, анализирует тотальный фон происходящего, опираясь на известные ему принципы. При этом он видит, что каких-то элементов не хватает, какие-то в избытке, и поэтому находится в растерянности.

128

Судный день, когда все завесы спадут, а человек останется безо всех ложных опор. Санаан также не видит для себя опоры.

129

Санаан уподобляет себя то умирающему, то уже умершему, то воскресающему.

130

Дословно: всем, что совесть объемлет, всем «намусом», т.е. шейху

становится безралично дальнейшее — совесть его чиста.

131

Михраб — ниша в мечети, показывающая кыблу — направление молитвы. У правоверных это направление — в сторону Мекки.

132

Дэв — злой дух в иранских преданиях.

133

В прямом значении можно читать как «нищенскую суму». В то же время обыгрывается бывшее тогда в употреблении выражение «сшить мешок», означавшее «надеяться на что-либо, полагаясь на слухи, непроверенные данные».

134

В обряде погребения в исламе используется камфара.

135

«Бот» в персидском имеет ряд значений: красавица, внешняя красота, кумир, идол, истукан. В оставшейся части перевода для более точного восприятия текста всегда, когда употребляется одно из этих значений, лучше иметь в виду неявное наличие и всех остальных.

136

Богословский толк, школа в исламе.

137

По обычаям тех мест и того времени женщинам-христианкам не предписывалось обязательно закрывать волосы.

138

Один из многих бейтов с неоднозначным смыслом. На первый взгляд кажется, что имеется в виду «входи в христианство». В то же время христиане — люди веры, люди Писания — отнюдь не считаются в исламе неверными. Поэтому такая категоричность, конечно, связана с желанием автора усилить нужные ему акценты. — Прим. изд.

139

То есть их веру.

140

По мнению Аттара, первый и необходимый этап для любого человека, ищущего Истину, — закрыть сердце ото всего, кроме Бога. В строительстве древней мечети, окружившей Каабу, использовалось и дерево. Соответственно, упоминание о «досках Каабы», встречающееся в вариантах написания этого бейта, означает, что верующий должен поместить своё сердце в Каабу, или, говоря образно, закрыться этими досками так, как закрывали окна домов, пережидая эпидемию, так как другого способа выжить не оставалось. При анализе текста следует иметь в виду очень распространённое в то время и в бытовом языке, и в поэзии выражение «Кааба желаний», т.е. «предел стремлений». Нет сомнений, что это выражение также обыгрывается в данном бейте. — Прим. изд.

141

Имеется в виду «не плодоносит».

142

Пир кубаров — великий пир, шейх всех шейхов.

143

В то время существовала расхожая поговорка «выросли рога от

удивления».

144

В первой строке бейта Аттар выделяет элемент случайности в идее судьбы, почему и упоминает о рогах, выросших у шейха совсем не от удивления. Во второй строке, однако, он говорит о полной предопределённости всех человеческих деяний. — Прим. изд.

145

Отсылка к сюжету с пророком Йунусом, проведшим длительное время в чреве огромной рыбы — таким образом Аллах явил Иунусу Свою милость.

146

В одежде из бумаги выходили на центральную площадь, когда к своей жалобе желали привлечь внимание правителя области.

147

Синий цвет в Иране считается цветом траура.

148

Избранник», один из эпитетов пророка Мухаммада.

149

Габр, или гаур (араб.), — последователь зороастризма; огнепоклонник. Головной убор зороастрийцев носили также и христиане тех мест.

150

Область «Харам» в Аравии, где находятся Мекка и Медина.

151

Девушка просит шейха о проведении обряда, позволяющего ей стать мусульманкой. Он начинается с произнесения шахады: «Нет божества, кроме Аллаха, а Мухаммад — посланник Его».

152

Имеется в виду крайняя истощённость девушки после всех мытарств.

153

«Внешняя красота» в дословном варианте перевода — красота лю-

бых форм, в том числе и форм, связанных с человеком, созданным из

воды и глины.

Состояние птиц, собравшихся в путь

Когда выслушали птицы все эти рассказы, то увидели себя готовыми души отдать. Симург отнял безразличный покой их сердец, любовь к возлюбленному умножилась в сто тысяч раз. Тверды в намерении, отважно и споро все выступили в путь. В один голос все восклицали: «Нам сейчас нужен вожак, что на наши вопросы ответит! Пусть он поведёт стаю в путь, в нашем деле своеволие неуместно. В таком перелёте нам нужен чудесный вожак, способный уберечь от глубокого моря внизу. Прислушиваться к нему будем мы всей душой, вели он плохое, прикажи он хорошее — выполним всё, чтобы наш мяч с поля бесед долетел до вершины горы Каф, чтобы искорка попала на Великое Солнце, а тень Симурга осенила нам головы». Постановили наконец: раз нет предводителя, надо выбрать его. По традиции, кому выпадет жребий, тот и станет вождем, среди младших он станет старшим. Когда речь об этом зашла, волнение улеглось, стих гомон, все приумолкли. Вверив свою судьбу жребию, встревоженные птицы успокоились. Бросили жребий. Выбор пал на достойного, он пал на Удода влюблённого. Все согласцлись с его предводительством, скажи он: «Отдайте голову!» — и отдали бы. Затем приняли обет подчинения: он — вожак всех в этом пути, глава и предводитель, его слово — последнее, его повеление — решающее. И Удоду свои души и тела вверили. Тогда указывающий путь Удод шагнул вперёд, как богатырь, и увенчали его короной. Сотня тысяч птиц выступила в путь, тенью крыльев закрыли и рыб, и луну. Когда завиднелось начало пути, до самой луны поднялись крики толпы. Величие пути объяло их сердца, пламя его опалило их души. Все разом в полёт поднялись, не думая о крыльях, ногах, головах. Забыв о жизни, преисполнились все отвагой, ведь дорога длинна и нелегка ноша. О диво! Был странен тот путь и безлюден, без крупицы зла и без следа добра! Пребывали в нём тишина и глубочайший покой, ничто не увеличивалось и не уменьшалось в нём. Кто-то из идущих спросил: «Отчего так пустынна дорога?» «Из-за величия Падишаха», — ответил Удод.

Вопрос Баязида

Однажды ночью Баязид [154] вышел из города. Тихо в поле: ни шума, ни людских голосов. Сияла луна — мир залило светом ночного солнца, и было светло, словно днём. В небе — россыпи блистающих звезд, кружатся все по орбитам своим. Долго шейх по округе прогуливался, ни одной живой души не встретив. Переживание его охватило. «Боже, я переполнен волнением, — произнёс. — Твой Трон — высочайший, почему же в Твоём дворе так мало страждущих?» «О ты, путём изумлённый! — голос раздался. — Падишах к себе допускает не всякого. Высота этого места требует держать всех бедняков подальше от Нашего двора. Когда разливается свет Нашего Величия, гонит он прочь и спящих, и легкомысленных. Годами людское ожидание длится, пока один из сотен тысяч будет допущен». Все птицы, переживая ужас при виде пути, застонали, словно крылья их окровавились: дорогу увидели бесконечную и боль увидели без лечения. С такой мощью ветер состоятельности вдоль неё дул, что и небо над ней надломилось. Вела она в пустыню, где и павлин ангелов [155] , несомненно, никем вдруг покажется. Разве найдутся у какой-либо птицы в мире силы двигаться по этому пути даже на миг? Путём перепуганные, все птицы в одном месте собрались. Потерянные, подошли к Удоду, уже сочетая в себе желание с умудрённостью. Обратились: «О ты, знающий дорогу! Нельзя подойти к Шаху невежливо. Ты долго был с Сулейманом, ты был в царстве султана. Все традиции служения знакомы тебе, наряду с местами и опасными, и спокойными. Ты видел и подъемы, и спуски на этой дороге, вокруг мира ты не раз облетал. Раз ты наш имам, открывающий или закрывающий цель [156] , мы хотим, чтобы ты сейчас, здесь, взошёл на минбар и свой народ подготовил к пути. Расскажи нам об обычаях и традициях царей, ибо в неведении пройти этот путь не возможно. Трудность у каждого в сердце, но сердце в пути должно быть свободно. Сначала разреши затруднения в наших сердцах, чтобы твёрдо за дело мы взялись. Когда расскажем тебе о своих трудностях, сотрём из своих сердец все сомнения. Ибо знаем, что эта дорога длинна, и останется она тёмной для нас, если остаться в сомнениях. Когда освободятся сердца, отдадим пути тело, без тела и сердца у порога голову сложим». Тогда поднялся Удод на миибар и принялся говорить. Когда в короне Удод на возвышении восседал, счастливым стал видевший его лицо! Более ста тысяч птиц выстроились перед Удодом в ряды. Подошли соловей вместе с горлицей, чтобы запеть вдвоём. Обе птицы принялись петь в этот час, от их мелодии переполох охватил мир. Услышавший их голоса, покинув себя, словно сознание потерял. У каждого появилось состояние, когда никто собой не был, однако присутствовал здесь. «О ты, обогнавший! — кто-то спросил. — В чём же ты обогнал нас в действительности? Раз и ты искатель, и мы ищем правду, так откуда разница между нами возникла? Чем провинились наши тела и души, что твоя доля стала чистой, а наша — осадком?» «Сулейман на нас смотрел целый миг, о вопрошающий! — воскликнул Удод. — Ни золотом, ни серебром я бы этого не добился, все мои богатства — из-за этого взгляда. Разве достигнешь этого только покорностью? Дьявол долгое время в повиновении был. Но если кто-то говорит, что не нужно покорности, проклятие льётся на него каждый час. Не бросай ты покорность ни на один вздох, но если повинуешься, то её в себе не оценивай. Проведи в смирении свою жизнь, дабы Сулейман взглянул на тебя. Если же Сулейманом ты будешь принят, и моих искусных слов не хватит для описания твоего состояния».

154

Абу Язид Тайфур ибн Иса аль-Бистами, величайший суфийский шейх, один из десяти Имамов суфизма.

155

«Павлин ангелов» — архангел.

156

В развёрнутом виде строка звучит так: «Если ты способен открыть или закрыть дело, если ты для нас имам, осведомлённый о цели».

Масуд и рыбак

Однажды султан Масуд случайно оторвался от своего войска, и гнал он коня в одиночестве. На берегу моря приметил он мальчика, бросавшего сети. Поздоровавшись, присел султан рядом. Мальчик сидел грустно, усталый душою и сердцем. — Почему ты грустишь? — спросил султан. — Никого я не видел печальней тебя. — О мудрый эмир, — ответил мальчик, — нас — семеро сирот. У нас только мать, бедны мы и одиноки. Только рыбе и рады с утра и до вечера. Бросаю я сети в воду, если с трудом вытаскиваю я рыбу, она и становится нашей пищей, о эмир. — О грустный мальчик! Хочешь, поиграем в твою игру вместе? — спросил эмир. Мальчик согласился, начали они игру. Султан забрасывал в море сеть. Рука мальчика стала дланью султана, поэтому в тот день выловил он сотню рыб. Увидев столько рыбы перед собой, мальчик сказал сам себе: «Странно, что такое пришло мне изобилие. О отрок, ну и богатство у тебя с таким уловом в твоей сети!» — Исчезнешь ты, мальчик, — заметил вполголоса и Масуд, — если узнаешь о своём рыбаке. Ты здесь богаче меня, ибо твоим рыбаком стал султан. Произнеся это, султан сел на коня. — Забери свою долю, — сказал ему мальчик. — Сегодня свою долю я не возьму, — ответил султан, — а вот всё, что выловим завтра, пусть будет моим. Завтра ты будешь нашим уловом, а это значит, не отдадим улов никому! На следующее утро султан, войдя во дворец, вспомнил о вчерашней игре. Отрядил некоего полководца, тот вызвал мальчика во дворец. Султан усадил мальчика рядом с собой, стал с ним играть. Кто-то удивился: «О султан! Он же бедняк!» — Кем бы он ни был, с нами играет он, — ответил султан, — раз мы его приняли, то выгнать не можем. Промолвил это и сделал мальчика султаном рядом с собой. Некий хам спросил мальчика: — Как ты нашёл это совершенство? — Пришла радость и прошло горе, — ответил мальчик, — ибо мимо меня прошёл Владыка.

Суфию снится казнённый

Казнён был шахом некий убийца. Приснился он суфию: живёт он в раю радостно, проводя время в веселье, в прогулках. «Ты же убийца, — суфий спросил, — на тебе — тьма преступлений. Как ты попал в это место? С твоими поступками его достичь невозможно». «Когда полилась моя кровь, — ответил тот, — Проходил мимо Хабиб Аджами [157] . Тот пир пути неприметно на миг на мне взгляд задержал. И эти почести, и много других обрёл я благодаря тому взгляду». У того, на кого учитель взглянул, душа в одночасье познает сотню тайн. Пока на тебя не смотрит наставник, как о душе своей ты можешь что-либо знать? Даже долго пробыв в уединении, всё равно не сможешь найти путь без чьей-либо помощи. Не иди один! Нужен пир на пути, не бросайся слепым в это море. Пир необходим тебе на пути, во всех делах он защищает тебя. Сам ты никогда не отличишь дороги от ямы, без его помощи не найдёшь направления. Нет у тебя ещё зрения, и дорога длинна, пир — твой проводник в этом пути. Тот, кто нашёл приют в тени владельца богатств, никогда в пути не будет смущён. У того, кто растворился в богатстве, в руках и шипы оживают цветами.

157

Хабиб аль-Аджами, перс, учился у Хасана ал-Басри. Известно предание, согласно которому Хасан, гонимый властями, укрылся в келье Хабиба. Стражники спросили Хабмба, не видел ли он Хасана. Тот ответил: «Видел, он у меня, ищите». Те, ничего не найдя, удалились с бранью.

Махмуд и дровосек

Однажды Махмуд на охоте от войска своего оторвался, повстречал держащего ишака дровосека: у того хворост упал, и печально он чесал голову. Махмуд, увидев его, измученного, с рассыпанным хворостом и уставшим ишаком, обратился к нему, подъезжая: «О неспокойный, нужна ли помощь?» — «Да, о всадник, нужна! — тот ответил.— Если поможешь мне, предосудительного не случится: мне — только впрок, а тебе — не в ущерб. Предвижу пользу, видя лик твой красивый [158] , от красавца идущее благо неудивительно». Из милости спешился шахрияр, протянул руку к хворосту, словно к цветку. Набросал на ишака вязанку знаменитый Махмуд и погнал обратно коня, в сторону войска. «Идёт старик-дровосек, за ним — ишак с хворостом, — сказал войску Махмуд. — Перекройте со всех сторон ему путь, дабы я смог лицо его рассмотреть». Войска перекрыли дровосеку дорогу, не осталось тому ничего, кроме как продвигаться к султану. «С таким худым ишаком добраться вряд ли удастся. Вот ведь злодейское войско!» — думал старик. Хоть боялся, но на шатер султана поглядывал, и на дорожку, к нему ведущую, тоже. Гнал он ишака поближе к султану. Его рассмотрев, устыдился пир дороги. Увидев знакомое лицо под зонтом, стал он внимательным, неловкость он ощутил. «О Боже, с кем делить своё состояние? — старик обронил. — Махмуда я своим грузчиком сделал». «О ты, мой дервиш! — обратился султан к старику. — Что здесь тебе нужно?» «Ты же знаешь о моём деле, не хитри, притворяясь не знающим ничего. Я старый дровосек, много детей у меня, и днем и ночью таскаю хворост из леса. Продаю хворост, хватает только на хлеб. Так дай мне хлеба, если ты можешь». «О печальный старик, назови цену, я рассчитаюсь золотом. Сколько стоит хворост?» — спросил султан. «О падишах, дёшево не покупай это у меня, меньше, чем за десять мешков золота, не продам». «Умолкни, дурак, — заголосили из войска. — Слишком дёшево продаёшь... Цена всему этому — два ячменных зерна». «Цена хворосту — два зёрнышка ячменя, — согласился старик, — но редко такой щедрый покупатель случается. Когда благоденствующий дотронулся до страданий моих, превратил он мой хворост в сотню цветов. Теперь желающим купить этот хворост за корень каждой веточки придётся динар заплатить. Невзгоды терзали меня, пока моего хвороста он не коснулся. Хотя сам по себе этот хворост и дёшев, но сейчас цена ему — сотня душ, ибо он — из его рук».

158

Дровосек иронизирует. Поговорка того времени гласила: «неудиви-

тельно, что от красавца пользы не будет».

Довод первой птицы

Птица спросила: «О опора войска! Слаба я, как выступить в путь? Я немощна и беспомощна, не сталкивалась никогда с подобным путём. Страшен путь к далекой пустыне, да умру же я на первой стоянке. По дороге много огненных гор, одолеть их не каждому по плечу. Сто тысяч голов в этом деле стали мячами [159] , рекой полилась кровь от такого желания. Сотня тысяч умов здесь сдалась, а головы не склонивший её потерял. На таком пути, где без тени фальши мужчины от стыда чадрой накрываются, от бедняги вроде меня что, кроме пыли, поднимется? Жалко погибну я, если выступлю в путь».

159

Имеется в виду мяч для игры чуган. Играли верхом на лошадях, цель игры состояла в том, чтобы, пользуясь деревянными клюшками, загнать деревянный или плетёный мяч в ворота соперников.

Ответ Удода

«О ты, замершая! Сколько же можно об этом? — ответил Удод.
– До каких пор твоё сердце будет в этом капкане? Раз незначительна твоя цена здесь, нет разницы, выступишь в путь или нет. Весь мир полон гадости, и гибнут в нём люди в мучениях. Сотни тысяч людей, как жёлтые черви, с болью в нём умирают. Погибнуть на этом пути в лишениях достойнее смерти в гадости, в унижении. Если в этом желании — ошибка с твоей и с моей стороны, то даже пусть от горя умрём — так положено. Ведь ошибок и так в мире много, и ещё одна ничего не изменит. Человеку более к лицу опозориться любовью, чем чистить канализацию и заниматься хиджаматом [160] . Сотни тысяч людей заняты грабежом, гонясь за богатством и мерзостью. Допустим, наша сделка не сулит барыша, как грабёж, да ты поменьше высчитывай, этим меня не растрогать. Положим, от этой сделки ты отвернёшься, но сможешь ли заниматься лишь грабежом? Если скажут: «Всё это — высокомерие и мечты, никто туда не добрался, неужели ты чего-то достигнешь?», отвечу: умереть от этой горделивой мечты достойней, чем отдать сердце дому и лавке. Столько мы повидали и выслушали, но ни на миг не оторвались от себя, дела затянулись по многолюдью, что взять с гурьбы не читающих намаз бедняков? Пока о себе не забудем и от толпы не очистимся, не выйдет наша душа из горла чистым дыханием. Тот, кто не смог забыть о толпе, мёртв и не достоин этой завесы. Осведомлённой душе поверяются тайны, живущий толпой для этой дороги не годен. Вступай в путь, если ты мужчина, брось лукавить как женщины. Будь уверен: даже если это желание воспринимается как неверность, это — правильное дело и совсем не простое. Плод на дереве любви — нищета, пусть тот, кто желает плодов, призывает любовь. Едва любовь поселяется в сердце, душа человека этот мир покидает. Человека погружает в кровь эта боль, вверх ногами выбрасывая из-за занавеса [161] . Ни на миг не оставляет в покое, убивает его, затем просит прощения. Если подаст воду — не даст без мучения, если подаст хлеб — тесто на крови будет замешано. Если от истощения человек станет слабей муравья, то любовь с каждым мигом сильнее его прижимает. Когда мужчина попадает в море опасности, он не съест и куска без страдания.

160

Капиллярное кровопускание.

161

По мнению Аттара, страдание необходимо для преодоления занавеса, которым человек закрыт от Бога и самого себя.

Шейх из Нугана в Нишапуре

Нуганский [162] шейх пришёл в Нишапур. Трудный переход его истощил. Целую неделю в драной одежде в каком-то углу пролежал он голодным. В конце недели взмолился: «Господи! Подай мне хлеба буханку». «Убери дочиста всю площадь Нишапура, — услышал шейх некий голос. — Если очистишь всю площадь, маленький золотой слиток найдёшь; им заплатишь за хлеб». «Будь у меня веник и сито [163] , — сказал шейх, — легко было бы достать деньги на хлеб. Коли я очень беден, просто подай мне кусок, не мучай меня». «Хочешь лёгкого хлеба? — голос спросил. — Просеивай землю, если хлеб тебе нужен». Пир пошёл, долго всех умолял, и занял-таки у кого-то веник и сито. Перетирал он землю усердно и наконец нашёл золото. При виде золота возликовал его нафс. Шейх отправился к пекарю и хлеба купил. Но совсем шейх забыл о венике с ситом, пока пекарь хлеб ему отдавал. Душа пира вспыхнула, прочь он устремился в рыданиях. «Отчаяннее меня никого нет, — восклицал, — золота уже нет, чем теперь платить штраф? [164] Бродил он, словно безумный, пока не забрался в развалины. Угрюмо, униженно сидел он в развалинах и вдруг заметил там и сито, и веник. Пир обрадовался и воскликнул: «О Боже! Почему Ты испортил мне жизнь? Превратил в яд Ты мой хлеб, вели же пойти, вернуть хлеб — я верну свой покой». «О ты, безрадостный! — голос ответил. — Пресен хлеб без закуски [165] Раз к пустому хлебу, что рядом с тобой, закуску добавили — благодари!»

162

Нуган — название села вблизи Туса, на территории сегодняшнего Мешхеда.

163

Беднейшие люди просеивали землю через решето даже на караванных тропах, разыскивая упавшие предметы или монеты. Их называли хакбизами. Эти образы — просеивание, перетирание пыли и земли через сито — используются в поэме и далее.

164

Имеется в виду компенсация, которую придётся выплатить хозяину потерянных шейхом сита и веника.

165

Закуской у бедняков называлось всё, что можно есть с хлебом.

Глупец требует у Бога одежду

Жил некогда глупец и всё сокрушался, что ходил голый, а люди вокруг наряженные. «О Боже, дай же мне солидный наряд, — сказал безумец, — одень и меня, как других». «Эй, успокойся, греющее солнце дали тебе», — ответил ему некий голос. «О Боже, за что мучишь меня? — продолжил безумец. — Неужели нет у Тебя наряда получше солнца?» «Иди и подожди ещё десять дней, — сказал голос, — подарят тебе без лишних разговоров наряд». Прошло десять дней. Продавец тряпок принес наряд, весь в нашитых заплатках. Сто тысяч лоскутов было на нём, ибо владелец его дервишем оказался. «О хранитель тайн, — глупец обратился к нему, — с какого же дня ты шил этот рваный наряд? Или все одежды сгорели в твоём запаснике, что пришлось вместе сшить столько тряпок? Сто тысяч рваных кусков ты зашил! У кого научился так отменно портняжить?» Дело не только в стремлении к Его двору: надо стать на Его пути пылью. Бывало, много людей добиралось ко двору издалека, сгорев ли в огне, осветившись ли светом. И когда после долгой жизни цель всё-таки достигали, по-разному сожалели, что цели не видели.