Логово горностаев. Принудительное поселение
Шрифт:
— Зачем вы мне это сказали? Боитесь, что я их спрячу, эти пленки? И прикажу уничтожить те, что находятся в судебной полиции? О, такие предположения заставляют думать, что вы действительно способны созвать пресс-конференцию. Ну и что же вы там скажете? Что некий юноша на несколько часов покинул тюрьму «Реджина Чёли» с целью совершить политическое преступление и при этом кто-то сверху прикрывал его, создав ему превосходнейшее алиби?
— Вот это я постараюсь выяснить, чтобы…
Настал подходящий момент. Повелительным жестом генеральный прокурор остановил Балестрини. Улыбка исчезла, уступив место суровому выражению лица, каковое
— Вы больше ничего не будете по данному вопросу выяснять. С этого момента следствие по делу «Баллони — Россетти — Де Дженнаро» не входит в вашу компетенцию. Надеюсь, вы поймете причины, по которым я решил передать дело в более высокую инстанцию и, вероятно, поручу его в дальнейшем одному из ваших коллег. Ваше состояние, дорогой Балестрини, как в том, что касается этой сложной истории, так и в связи с вашими семейными неурядицами, не вполне соответствует… — и он заключил фразу многозначительным жестом — разве тут нужны дополнительные объяснения?
На секунду Балестрини застыл в полной растерянности, и генеральный прокурор даже слегка забеспокоился. Впрочем, он был слишком уверен в конечном результате, чтобы испытывать серьезные опасения. Старая, проверенная тактика никогда его не подводила: отступать, когда противник атакует, и атаковать, когда он отступает. Он знал, какое заслужил за это прозвище, и оно ему даже льстило. «Эластик» — в этом слове не было ничего оскорбительного. Скорее в нем проступало досадливое восхищение, чем подлинное презрение. Когда ему показалось, что Балестрини проглотил и эту горькую пилюлю (хорошо, что больше пилюль давать не понадобится, а то Балестрини и так на пределе), он поднялся и, обойдя письменный стол, снова примирительно улыбнулся, протянув посетителю руку, которую тот машинально пожал и тоже встал со стула.
— Держитесь, дорогой Балестрини, держитесь. С этой минуты забудьте обо всем. По-моему, вы приняли эту историю слишком близко к сердцу. Право же, слишком. Что вы собираетесь теперь делать?
— Стать курьером.
— Простите. Не понял? — удивился генеральный прокурор и, забыв, что искусно выпроваживал посетителя из кабинета, внезапно остановился. Они стояли у самой двери, Балестрини грустно улыбнулся. Похоже, он сказал это вовсе не в запальчивости.
— Стану курьером. Кем же еще? Нельзя же быть блюстителем закона через день. Сегодня я им не был… и остается лишь утешаться сознанием того, что выполнить свой долг мне мешали всеми возможными способами.
— Вы намерены подать в отставку? — подсказал генеральный прокурор, слегка подталкивая его к двери.
— Не знаю. Возможно, не сразу. Я не герой — я зарабатываю на жизнь своей работой и, пожалуй, не умею делать ничего другого. Теперь я обнаружил, что это — всего-навсего ремесло и к тому же жалкое, но даже самое механическое, ничтожное из ремесел все-таки позволяет человеку как-то прожить. Не знаю… У меня много других важных проблем, над которыми следует сейчас поразмыслить. Потом видно будет…
С завидной быстротой генеральный прокурор воспользовался последней паузой и протянул Балестрини руку, но, к великому его изумлению, тот в ответ руки ему не подал.
— Нет, спасибо, — вежливо ответил Балестрини, словно старик прокурор протянул ему коробочку мятных леденцов, и направился по коридору к выходу.
Генеральный прокурор, выглянув за дверь, убедился,
Летний жаркий день врывался в раскрытое окно, и плывущее по небу солнце задевало своими лучами и краешек письменного стола. Мелкими шажками генеральный прокурор подошел и задернул занавески, оставив, однако, окно распахнутым. Затем снова подошел к окну, и солнце рассыпалось искрами по его гладкому сверкающему черепу. Голубь, быть может тот же, что перед этим подслушивал их разговор, сел рядом на карниз. Но, едва завидев человека, мгновенно взмыл ввысь.
С полминуты старик созерцал раскаленное добела небо. Потом, перегнувшись через подоконник, взглянул вниз. На улице почти никого не было, и он сразу узнал Балестрини, который уходил все дальше. Походка у него была какой-то странной, развинченной, он перекинул пиджак через плечо и поддерживал его кончиками пальцев.
Первым его побуждением было пройтись пешком. Совершить длинную прогулку, когда незаметно одолеваешь километр за километром и ноги сами несут тебя вперед. Но после короткой передышки в баре Балестрини понял, что едва ли доплетется даже до ближайшей стоянки такси.
Его обуревала жажда деятельности, абсолютно необъяснимая, ведь из кабинета генерального прокурора он вышел совершенно подавленным. Мысль съездить домой и отлежаться, пока не спадет зной, тоже не очень пришлась ему по душе. Он вспомнил об одной фразе, которую сказал там, у генерального прокурора. Как именно она звучала? «У меня много других вопросов… нет, других важных проблем, над которыми следует сейчас поразмыслить». Он улыбнулся. Фраза в самом деле была эффектной, но самое смешное, что это правда. Ему надо отыскать Ренату, поговорить с ней, увидеть девочку и, если удастся, привезти обеих домой.
— Вилла Боргезе, — сказал он таксисту, который подобрал его у светофора. Ему хотелось, да и нужно было немного подумать. Неплохо было бы полежать там под деревом, пока хорошая идея не придет сама собой. Они ехали по мосту через Тибр, когда он понял, что этот отдых в парке будет пустой тратой времени.
— Площадь Мадзини, — негромко сказал он. Таксист, который с каждым километром все больше становился похожим на актера Альдо Фабрици [52] , повернулся, решив, что ослышался.
52
Известный итальянский киноактер.
— Куда?
— Площадь Мадзини, едем на площадь Мадзини.
— Но вы же сказали…
— Я передумал.
— Э, по мне, так хоть… — пробурчал таксист, всем своим видом показывая, что ему наплевать, но заметно было, что он недоволен. В зеркале заднего вида он постарался получше разглядеть глаза клиента, который повел себя так странно.
«У таксистов и прокуроров в последние годы возникают одинаковые заботы, — подумал Балестрини, — их клиенты становятся все труднее и опаснее».