Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Ершел

— Яд мне неведом, — подала голос Эйр, оторвавшись от магического сканирования взятых проб крови. — Он такой изощренный. Даже не знаю, где его могли создать, кроме деревни бесконечной магии. А царевич Тор в последнее время часто туда наведывался.

Фригг задумчиво кивнула. Целительница, не посвященная в дела царской семьи, рассуждает верно. Локи расчистил себе путь к трону удивительно бездарно. Она думала о нем лучше.

— Тор упокоится в льду, — повторил Один и хотел было поднять тело, но Фандрал опередил его.

— Позволь мне!

Один не выказал раздражения ни единым жестом.

— Оставайтесь здесь, —

бросил он остальным и вместе с Фандралом прошел через тайный проход в стене, демонстрируя его потрясенным охранникам. Только Эйр не подала виду, что удивлена. Она тяжело опустилась в одно кресло, Фригг — в другое. Повисла напряженная тишина, которую никто не смел нарушить. Царевич умер. Наследник Одина. Хозяин Мьельнира. Защитник мира. Его рождение предсказали норны, он должен был свершить великие дела, но что он успел сделать, едва преступив порог совершеннолетия? Поигрался с инопланетянами в Мидгарде? Устроил заварушку в Етунхейме? Спалил пару деревень в Норнхайме? Неужели ради такой малости норны спустились в Асгард и изменили жизнь правящего дома?

Фригг старалась забыться в размышлениях. Они с мужем так долго решали, стоит ли спасать Локи, что совсем забыли о Торе. Он в последнее время не причинял беспокойств, во всем шел за отцом, был готов на любые подвиги и жертвы. И вдруг его находят мертвым! В постели, будто дряхлого старика, разменявшего пятое тысячелетие.

Незаметно открылась дверь в стене, пропуская Одина и Фандрала. Царь присел на кровать, еще хранившую тепло наследника, Фандрал встал рядом с ним. Один выглядел ужасно, будто собирался отдать Хель свою душу заместо души сына.

— Всеотец, — начала было Эйр, но не закончила.

— Никому не говорить о том, что произошло. Поклянитесь хранить молчание. Я позже решу, что делать.

Стража, Эйр и даже Фандрал, сбиваясь, дали клятвы и удалились: возбужденные, расстроенные, но вынужденные молчать. Фандрал несколько раз оборачивался. Была бы его воля, он остался бы подле тела друга. Он очень любил Тора, но не сберег. Ни родственники, ни друзья ничего не заметили. В конечном счете Тор остался один.

— Идем, Фригг.

Один отвел супругу в их общие покои на самой вершине дворца. Оттуда открывался чудесный вид на столицу. Когда-то в молодости, сразу после замужества, царица любила смотреть на Асгард с высоты птичьего полета. Не говоря ни слова, Один сел за стол и принялся за письмо. Фригг не задавала вопросов. Всё было ясно и без слов.

— Я заигрался, — грузно произнес Всеотец, скрепляя письмо печатью. — Я думал, что нет того, кто превосходит меня мудростью. Я совсем забыл о смерти.

Фригг села рядом и взяла супруга за руку. Только так она могла его поддержать. Никакие слова не залечат ужасную рану.

— Что бы ни случилось, — глухо произнес Один, — не сжигайте тело. Пусть будет так, во льду. Пусть покроется инеем.

Фригг кивнула. Сейчас она видела перед собой не царя Девятимирья, а безутешного отца, которому невероятно, до боли тяжело расстаться с сыном. С сыном, которого растил много столетий, которого любил и в котором видел будущее Асгарда. Если он хочет, чтобы пустая, бездушная оболочка осталась в замке, замороженная, не подвластная разложению, пусть будет так. Она не против.

Письмо, законченное, запечатанное, сиротливо лежало на столе. Один долго крутил его в руках, а потом разорвал на множество

клочков и пустил по ветру. Написал новое. Снова запечатал и снова не отправил. Весь остаток дня супруги провели словно в забытье. Вместе, но как бы порознь. Государственные дела отошли на второй план, а царская чета посвятила несколько часов друг другу и своему горю. Оно объединило их крепче любого торжества или победы, только никому не пожелаешь Такого объединения.

Супруги легли вместе, хотя в последнее время редко делили одну постель. Фригг заснула почти сразу, ощущая радом тепло мужа, которому когда-то отдала невинность и жизнь.

Следующим утром Один не проснулся.

Иногда Хагалару казалось, что всю жизнь он делал неправильные выборы. Один за другим. Прожив несколько тысячелетий — гораздо больше, чем среднестатистический ас, — пережив войну, плен, пытки, — он все же раз за разом делал неправильный выбор. То из-за собственной гордыни, то ради спасения других.

Первым неправильным выбором был побег с хутора Гринольва. Как признался недавно по пьяной лавочке тот самый злополучный Гринольв, Орм был настолько увлечен любимым воспитанником друга, что собирался усыновить его и ввести в семью. Ключевое слово: «собирался», но так и не усыновил. То ли опоздал, и Хагалар сбежал раньше, то ли на самом деле то был лишь пьяный бред, как недавно у Гринольва. Подробностей не узнать, оставалось только верить или не верить бывшему “хозяину”. Который о многом не догадывался. Например, что Орм жив.

С тех пор, как Гринольв напомнил об искренней любви своего друга к воспитаннику, Хагалар потерял покой. Он и в самом деле не знал, где похоронен тот, кого он обожал в пору своего полного ничтожества. Он решил проверить Нифльхейм, потому что вроде бы Орм говорил, что именно там его идеи полукровок приобрели огромную популярность. И Хагалар нашел. Только не могилу, а информацию, которая позволила перенестись в Ванахейм, где Вождь обнаружил вполне себе живого Орма. Старого, но сохранившего удивительно ясный разум, все еще работающего над полукровками для армии инеистых великанов, но не в холодном и промозглом Нифльхейме, а в благословенном мире ванов. Полукровки турсов получались либо с асами, либо с огненными великанами и назывались в таком случае ётунами, но Орм искусственно вывел кучу гибридов, ранее науке неведомых. Своего прежде любимого воспитанника он не узнал, и Хагалар не стал ворошить прошлое. Он помнил Орма мужчиной в самом расцвете сил, а вовсе не стариком. Когда-то он искренне обнимал его, благодаря за очередной подарок, а сейчас предпочитал даже не дотрагиваться. И всё же он не удержался и сыграл злую шутку — рассказал, что Гринольв жив, причем в добром здравии и даже в молодости.

— Это лучшая весть за многие столетия, — тяжело проговорил Орм, и на глазах у него выступили слезы. — Мой друг, которого я предал и бросил, которого не нашел и оставил на произвол судьбы. Судьба милосердна к нему. И я буду спокоен.

Хагалару не казалось, что Орм как-то особенно переживал прежде из-за отсутствия известий о любимом друге, но язвить не стал.

— Мне передать ему что-нибудь? — спросил он доброжелательно.

— Нет, не нужно, — покачал головой Орм. — Пусть считает, что я мертвый. Ведь скоро и так помирать. Асы вечно не живут. Пусть будет счастлив с молодой женой и любимой армией. Эх, где мои три тысячи лет!