Локки 7. Потомок бога
Шрифт:
Мужчины наперебой начали уверять меня, что они тут катаются как сыр в масле. Мол, их чуть ли не в задницы целуют.
— Вот видите! В нашем учреждении всё замечательно! — выдала рыжая, подойдя ко мне и укоризненно покачав головой.
— Господа, если вы, скажем так, темните, то этим самым делаете хуже тем, кто прибудет после вас, — строго посмотрел я на дворян.
А то, что это были дворяне, сомнений не вызывало. Правда, вряд ли они имели титулы.
Один из них бросил быстрый взгляд на рыжую. А та на миг сделала страшные глаза.
— Все хорошо, —
— Мы обязательно сделаем для вас всё, что в наших силах! — жарко заверила его рыжая и поторопила меня: — Рука императора, прошу вас, дайте больным возможность отдохнуть. Мне думается, что вы уже убедились, какой у нас замечательный госпиталь.
Она поспешно закрыла дверь комнаты. А я решительно двинулся по коридору.
— Куда же вы, господин Громов?! — вскричала за моей спиной рыжая и бросилась следом.
— Меня не обманет этот цирк. Обычная вип-палата, и двое бедолаг, готовых покрывать вас за хорошее к ним отношение, — процедил я и подошёл к той двери, которую своими могучими телесами прикрывала тётка, говорившая с Альфредом Георгиевичем. — Прочь!
Та испуганно пискнула и отскочила в сторону. А я толкнул дверь и включил в комнате свет. Моргнула тусклая лампочка, осветив простенькую палату с кафельным полом и потрескавшимися голубыми стенами, навевающими желание умереть.
Воздух здесь пах лекарствами и крепким мужским потом. А на панцирных кроватях обнаружились двое хмурых парней. Один мрачно взглянул на меня глубоко запавшими глазами, держа поверх одеяла культю правой руки.
А в другом парне я не сразу признал Румянцева. Здоровяк сильно сдал: исхудал, глаза потеряли блеск, а на лице царила непроглядная апатия. Кажется, потеря ноги вогнала Доброслава в чернейшую депрессию. Оно и понятно. Ещё вчера он был юным, сильным и здоровым магом, любимцем девушек, а теперь Румянцев явно считал себя ни на что не годным калекой.
Он смотрел во тьму за окном, будто не замечая меня.
— Румянцев, — проговорил я, сглотнув ком, вставший в горле. — Дружище.
Тот никак не отреагировал. Зато подала голос рыжая. Она судорожно выдохнула, явно обращаясь к Петру, замершему в коридоре:
— Господин Громов знает Доброслава Румянцева?
— А вы думаете, он просто угадал его фамилию? — иронично выдал простолюдин.
— Бо-о-оги, — донёсся до меня шёпот женщины, понявшей, что уж мой знакомец Румянцев точно расскажет обо всём, что тут происходит. Вот только бы расшевелить его.
— Доброслав, — взял я его за безвольную исхудавшую руку. — Это я, Александр Громов. Посмотри на меня, боец. Отбрось хандру и уныние! Я клянусь всеми богами, что верну тебе ногу. Твоя новая нога будет ещё лучше старой!
Парень будто нехотя повернул голову, и в его тусклом взгляде что-то замерцало…
Глава 8
По окну снова барабанил дождь, а мрачное ночное небо чуть
Я восседал за этим самым столом, нагло закинув на него ноги. А сам хозяин кабинета скромно устроился на краю резного стула, обосновавшегося перед столом. Альфред Георгиевич всеми силами старался быть незаметным. Кажется, он пытался изобразить из себя пиджак, накинутый на спинку стула. Но ему мешал яркий свет из настольной горбатой лампы, которую я направил прямо в его бледное толстощёкое лицо, потеющее от ужаса. Маг весь сжался. Даже его сальные светлые волосы будто бы стали короче.
А вот когда он вошёл в госпиталь, то выглядел иначе. Уверенный, с властными движениями и надменной улыбкой высокородного мага из известной семьи.
Да только всё изменилось, стоило рыжей Марии Юрьевне взволнованно сообщить ему, что Рука императора в палате Румянцева, оказавшегося его боевым товарищем. Это мне уже потом сказал Пётр, который был в коридоре. Он-то и увидел разительную метаморфозу, произошедшую с Альфредом Георгиевичем.
Я же в тот момент наблюдал другую метаморфозу, не менее разительную. Румянцев сперва будто не узнал меня, но чем больше я с ним говорил и убеждал, что верну ему ногу, тем больше он пробуждался.
Доброслав словно медленно-медленно выбирался из чёрного болота, утянувшего его на самое дно. К его глазам постепенно возвращался блеск, взгляд снова наполнялся жизнью, а страдальческие морщины на юном лице разглаживались. В итоге он крепко обнял меня и чуть не расплакался. В те мгновения даже моё чёрствое, как прошлогодний снег, сердце дрогнуло.
— Ты снова будешь ходить, — заверил я его, чувствуя, как от медвежьих объятий здоровяка воздух застрял в груди. — Только отпусти, пока рёбра не сломал.
— Спасибо, спасибо! Век буду помнить! — прочувственно выдал он и откинулся на подушку.
— Я не понимаю, почему ты сразу не воспользовался моим именем и не потребовал, чтобы тебе вернули ногу, угрожая тем, что Рука императора открутит им головы, — недовольно проговорил я, поправив пиджак.
Тот даже не скомкался, словно Румянцев и не тискал меня.
— Нет. Не в моих правилах так поступать. Это не по-дворянски, — убеждённо сказал парень, проведя рукой по лысой голове.
— Знаешь, многие аристократы не согласились бы с тобой, — насмешливо произнёс я.
— Верно, господин Громов, — вдруг поддакнул второй боец, лежащий в палате.
— А чего ты, Румянцев, не дал на лапу местному главному врачу? У тебя же есть деньги, — полюбопытствовал я, попутно благодарно кивнув бойцу.
— Ненавижу мздоимцев. И родственникам сказал, чтобы они ни копейки ему не давали. Мой отец хотел пристыдить этого Альфредика, даже опустился до брани. А этот мерзавец лишь эдак высокомерно улыбался. И его улыбочка не пропала, даже когда отец пообещал пожаловаться на него в министерство и подать в суд.