Лондонские тайны
Шрифт:
А серенький домик принадлежал графу Вейт-Манору.
Глава третья
СЛУГА И ГОСПОДИН
Два дня тому назад несчастная девушка проснулась в этом домике, в комнате, из окна которой был виден только задний фасад дома маркиза Рио-Санто и несколько ветвей полузавядших деревьев. Два дня как она не видела Клары, своей доброй тети
Большие великолепные зеркала и роскошная мебель составляли убранство комнаты. Над кроватью висели прекрасные шелковые занавесы, отливавшие в несколько цветов. Драгоценные материи и ткани были разложены на софе, а на туалете лежали разные драгоценные безделушки.
Но бедную Анну нисколько не занимала окружавшая ее роскошь. Ею владел один безотчетный страх — и когда входили прислуживавшие ей женщины, и когда она оставалась одна. При воспоминании о Кларе и Стефане она много и долго плакала. Она горячо молилась Богу за этих драгоценных для нее существ. Одна молитва только и подкрепляла ее.
После этого утра и кавалер Бембо частенько посматривал в окошко из коридора. Он еще не мот защищать свое сердце от внезапных и нечаянных впечатлений. Ни разу в жизни никого глубоко не любивший, он всеми силами горячей души привязался к маркизу. Но теперь его сердцем овладело что-то трепетное, томительное и неясное… Он полюбил.
Однажды в сумерки кавалер усмотрел нечто странное в окне серенького домика. Анна спала. Через отворившуюся дверь в комнату вошли двое людей. У одного в руках была свеча. Другой, закутанный в теплый плед, шел следом. На лице первого выразилось удивление, когда он рассмотрел Анну. Анджело впился глазами в обоих и жадно следил за всеми их движениями.
В комнате же, куда вошли Патерсон и граф Вейт-Манор, произошло следующее. Управляющий заговорил первый:
— Милорд, это, право, сокровище! И вы здесь так безопасны.
Граф с печальным видом покачал головой в ответ и, показывая на окно, сказал:
— Мне бы хотелось, чтобы в эти окна были вделаны не проволочные сетки, а крепкая железная решетка.
Патерсона изумили эти слова и он спросил:
— Ради чего, ваше сиятельство?
— Чтобы вместо глупенькой девочки запереть в эту комнату сына моего отца! И клянусь, я бы не выпустил его отсюда живым!
В голосе графа слышалась непреклонная энергия.
— Опять этот проклятый Бриан! — промелькнуло в голове управляющего.
— Рассветает!.. — вяло произнес граф. — Иди со мной, Патерсон! На крыльце, быть может, уже поджидает меня мой смертельный враг. Идем!
Граф сильно побледнел и скорыми шагами направился к двери.
— Но ради Господа, хоть посмотрите на нее, милорд! — воскликнул управляющий, причем в его голосе слышалось отчаяние. — Ручки! Волосы! Есть ли на свете еще такая прелестная талия? А цвет лица! Цветок, настоящая роза!
Люди, в обязанности которых входит доставление наложниц в гарем всемогущих сластолюбцев, всегда по необходимости пылкие поэты.
Граф машинально повернулся
— Не дурна, — лениво проговорил он, — но в другой раз, после, Патерсон, в другой раз.
И оба вышли из комнаты.
Бембо едва дышал: он понял все. Ему сделалось легко, когда эти люди ушли. Закутанный человек с лорнетом на глазах был ему теперь ненавистен. Воображение и ум Бембо заработали, придумывая средства освободить молодую девушку, ставшею, как ему казалось, жертвой самых гнусных замыслов.
Глава четвертая
СТРАЖ ГРАФА ВЕЙТ-МАНОРА
Прошли два дня. Бембо сидел у окна в коридоре. Анна спала. Дверь в ее комнату отворилась и вошли люди, которых Бембо уже видел.
Патерсон молча подошел к кровати и снял с Анны одеяло. Протянув руки, он, по-видимому, готовился поднять Анну. Лоб Бембо оросился холодным потом. Но граф Вейт-Манор повелительным знаком остановил Патерсона, который с почтительным поклоном вышел. Граф, наклонившись, поднял с пола какую-то бумажку, которая упала на пол, когда Патерсон снимал с Анны одеяло.
Неодолимая сила тянула Бембо в этот дом, где, как он был убежден, готово было совершиться ужасное преступление. Лишь боязнь оставить одного маркиза Рио-Санто сдерживала Бембо. Он бросился к двери и заглянул в замочную скважину. Рио-Санто сидел в кресле, а больной спокойно лежал.
В комнате Анны между тем происходило следующее. Без внимания бросив на стол попавшуюся ему бумажку, граф рассеянно смотрел на Анну.
— О! Если бы она полюбила меня… — сказал он тихо.
Немного спустя в его голосе послышались горечь и раздражение:
— Полюбить меня! Я богат и знатен, был молод. Слышал я, как говорили, что я и хорош собою, но кто любил меня? Единственная женщина на свете, которую я любил, обожал, которой дал имя, отдал сердце, все, обманывала меня! Я не мог назвать ее дочь моею дочерью, и, прогнав от себя мать, прогнал и ребенка.
Бледное, усталое лицо графа исказилось неприятной улыбкой.
Он продолжал:
— Шестнадцать лет тому назад я отдал ребенка этому бессердечно-безжалостному человеку, который каменной стеной стал между матерью и дочерью. Она страдает, плачет, горюет, тем лучше!
При этом его глаза упали на Анну.
— И она была молода и счастлива, когда я увидел ее в первый раз. Я похитил ее. Я, лорд Вейт-Манор, предлагал руку дочери ничтожного ирландца. И она не полюбила меня, а предпочла мне какого-то презренного нищего. И почему я не встретил этого несчастного и не раздавил его как червя!
Граф судорожно заломил руки назад. Лицо его побагровело от прилившей крови. Сильное волнение овладело им, и он, сделав несколько шагов по комнате, остановился у стола.