Лощина
Шрифт:
Она снова озарила его чарующей ослепительной улыбкой и положила тонкую белую руку на его рукав.
– Дорогой мосье Пуаро, вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Полиция поохотится еще какое-то время за владельцем этих отпечатков пальцев, никого не найдет и в конце концов вынуждена будет закрыть дело. Но мне кажется, что вы этого так не оставите.
– Нет, не оставлю.
– Я угадала. Поэтому я и пришла. Вы хотите знать правду, не так ли?
– Разумеется, я хочу знать правду.
– Я вижу, что недостаточно ясно выразилась. Я пытаюсь
– Вы можете открыть мне правду, леди Энкейтлл?
Она кивнула.
– Значит, вы знаете правду?
Она широко раскрыла глаза.
– О да, я давно знаю. Я могла бы все вам сказать. И… и мы решили бы… что все закончено.
Она улыбнулась.
– Вы согласны, мосье Пуаро?
– Нет, мадам, не согласен.
Пуаро пришлось сделать немалое усилие над собой, чтобы сказать это. Ему хотелось… очень хотелось оставить все как есть… потому что об этом его просила леди Энкейтлл.
Секунду она сидела не двигаясь. Потом подняла брови.
– Хотела бы я знать, – сказала она, – хотела бы я знать, понимаете ли вы, что делаете?
Глава 28
Без сна, с сухими глазами Мидж лежала в темноте, беспокойно ворочалась.
Она услышала, как открылась дверь, послышались шаги в коридоре мимо ее двери. Дверь открылась из комнаты Эдварда, и шаги были его.
Мидж включила лампу у кровати и посмотрела на часы, стоявшие около лампы на столике. Было без десяти минут три.
В такой час Эдвард прошел по коридору и спустился по лестнице… Странно.
В этот вечер все отправились спать в половине десятого. Она не могла уснуть и лежала с болью в сердце и воспаленными глазами.
Мидж слышала, как внизу пробили часы… Под окном ее спальни кричала сова. Она чувствовала, как постепенно нарастает депрессия. «Я не могу больше, – стучало в висках, – я больше не могу… Опять наступает утро… И так изо дня в день!»
По своей воле она изгнана из Эйнсвика… самого прекрасного и самого дорогого места на земле, которое могло бы принадлежать ей. Но лучше изгнание, лучше одиночество, однообразное, тусклое существование, чем жизнь с Эдвардом и тенью Генриетты. До этого дня в лесу она не знала, что сможет ревновать так мучительно.
В общем, Эдвард никогда и не говорил, что любит ее. Привязанность, доброта, не больше; он никогда не притворялся. Она принимала такое положение вещей, пока не поняла, что значит жить с человеком, чье сердце и ум постоянно заняты другой. Тогда стало ясно: одной привязанности Эдварда ей недостаточно.
Эдвард прошел мимо ее двери, вниз по лестнице…
Мидж не могла больше оставаться в бездействии… Она набросила халат и, взяв фонарик, вышла в коридор.
Было довольно темно, свет нигде не горел. Мидж подошла к лестнице. Внизу тоже было темно. Мидж сбежала вниз и, секунду поколебавшись, включила свет в холле. Никого. Входная дверь заперта. Мидж нажала на боковую дверь… тоже заперта.
Значит, Эдвард не выходил. Где же он?
Вдруг она подняла голову и втянула воздух. Запах газа… очень слабый запах газа. Обитая сукном дверь в коридор слегка приоткрыта. Мидж вышла в коридор и увидела слабую полоску света у кухонной двери. Запах газа значительно усилился.
Мидж пробежала по коридору на кухню. Эдвард лежал на полу, сунув голову в духовку, газ был включен до отказа.
Мидж была девушкой быстрой и практичной. Она распахнула ставни, но не смогла открыть окно и тогда, обернув руку полотенцем, разбила стекло. Затем, стараясь не дышать, оттащила Эдварда от газовой плиты и закрыла кран.
Эдвард был без сознания, и дыхание его было прерывистым, но Мидж знала, что он потерял сознание только что. Ветер, врываясь через разбитое окно и открытую дверь, быстро рассеял газ. Мидж подтащила Эдварда ближе к окну, где струя воздуха была сильнее. Она села на пол, обхватив его сильными, крепкими руками.
– Эдвард, Эдвард, Эдвард… – звала Мидж, вначале тихо, потом с возрастающим отчаянием.
Он шевельнулся, открыл глаза и посмотрел на нее.
– Духовка, – чуть слышно произнес он, и его взгляд остановился на ней.
– Я знаю, дорогой, но почему… Почему?
Эдварда охватила сильная дрожь, руки были холодные и безжизненные.
– Мидж?! – В голосе Эдварда были удивление и радость.
– Я слышала, как ты прошел мимо моей двери, – сказала она, – я не знала… спустилась вниз.
Эдвард глубоко вздохнул.
– Лучший выход из положения, – сказал он и добавил: – «Ньюс оф де уорлд».
Мидж вначале не поняла, но потом вспомнила высказывание Люси в день, когда произошла трагедия.
– Но почему, Эдвард, почему… почему?
Он посмотрел на нее, и холодная пустота в его взгляде испугала Мидж.
– Потому что я понял, что никогда не был стоящим человеком. Вечный неудачник, обреченный на прозябание. Это люди, подобные Кристоу, умеют жить. Они добиваются успеха, и женщины восхищаются ими. Я – ничтожество, размазня. Я получил Эйнсвик, и у меня достаточно средств для жизни… иначе я бы пропал. Карьеры я не сделал… так и не стал приличным писателем. Генриетте я не нужен. Я никому не нужен. Тогда… в «Баркли»… я было подумал… Но получилось то же самое. Тебе, Мидж, я тоже безразличен. Ты не можешь принять меня даже ради Эйнсвика. Поэтому я решил, что лучше уж уйти совсем.