Лошадь смеется
Шрифт:
— Я закурю…
— Курите… А я думала, пока я буду рассказывать про Арбат, вы вспомните…
— Так вы умышленно…
— Ха-ха-ха!.. Конечно… Вот и официантка… Вы что-то хотели?
— Нет. Это я вас собиралась спросить, вам что-нибудь принести? А то у меня сегодня очень много столиков…
— Не знаю. Принесите еще глинтвейна.
— По стаканчику?
— Да. Можно по стаканчику.
— А соленые орешки?
— Можно соленые орешки. Только глинтвейн, пожалуйста, мускатный.
— Хорошо. «Красный камень»?
— Приятное название. А почему так называется — «Красный камень»?
— Этого я не знаю.
— А вы здесь давно живете?
— Хм, как вам сказать? В общем, да. Я здесь вышла замуж.
— Как интересно! И за кого? Здесь можно выйти замуж?
— Можно… Да так, за одного человека. Значит, по стаканчику глинтвейна. Погорячее или теплый?
— Но обязательно мускатный.
— Хорошо.
— Слышите, опять говорят о войне…
— Сейчас принесу… Да! Сырные палочки?
— Сырные палочки? Можно.
— Ладно.
— А за какого человека она вышла замуж?
— Она сказала — за одного человека.
— Но так все говорят. А почему вы упомянули про войну?
— Я?.. Когда?..
— Только что.
— Ну, наверное, потому, что она была.
— Но она была, когда вас еще не было на свете.
— Меня? Вы меня с кем-то путаете…
— Да. Когда была война, вас еще не было на свете.
— А я не про эту войну… То есть не про ту…
— А про какую?
— Вообще, про всякую… Я кое-что про нее знаю…
— Про кого? Или про что? Про войну?
— И про войну… И про эту официантку…
— И про все на свете. Вы, наверное, знаете про все на свете?
— В тот раз, когда я летела в самолете…
— Она тоже летела?
— Да, нет! Понимаете, когда я вспоминаю про эту корзинку с черникой, я… я обязательно встречаю всех знакомых…
— Когда вспоминаете про корзину с черникой?
— Да. В это время мне встречаются люди… и как будто бы я их всех знаю…
— Ничего удивительного, когда все чужие…
— Ну, да. Ас вами так тоже бывает? Кого бы вы ни встретили, вам кажется, что вы… ну, что это ваш знакомый… Что вы его где-то уже встречали… А фашизм не останется на планете?
— Не надо задавать такие вопросы.
— А что? Очень глупо?
— Нет.
— Вы, наверное, любите женщин?
— Что?
— В эпоху Возрождения был такой Игнатий Лойола. Он был потомственный дворянин с хорошими светскими манерами…
— Да. Он был офицер.
— А зачем он создал инквизицию?.. У толстовского отца Сергия есть какие-то черты Игнатия Лойолы…
— Кошмарная параллель.
— Да? Это производит впечатление?.. Я ничего и ни о чем не знаю. И обо всем только догадываюсь. Это как называется?
— Не так уж плохо.
— Если об этом все знают, а я только догадываюсь…
— Ну и что? Так построены ваши воспоминания.
— Если у меня ничего не было? В ту ночь…
—
— Посидите с нами, когда будете посвободнее.
— С удовольствием… А почему вы меня спросили — за кого я вышла замуж?.. Я знаю, вы клоун… Я вас, кажется, видела на манеже?.. Я не перепутала?.. Я подойду попозже…
— Ха-ха-ха! Я же сказала, что вы клоун… Зачем же вы отказываетесь… Разве стыдно быть клоуном?
— Зачем вы ее пригласили?
— Но она очень хотела посидеть с нами. Вы же любите красивых женщин… Смотрите, какая-то лошадь бежит… Это не из вашего цирка?
— Да?.. Бежит?.. Где?
— А красивая лошадь, правда?.. По городу… лошадь… одна… без седока… По-моему, она оранжевого цвета… Это очень редкая масть… А глаза у нее зеленые…
— Скажите, вы кто?
— Как только оранжевая лошадь побежит обратно… назад в свою конюшню… Ведь где-то у нее есть своя конюшня?.. Неужели вы не любите звезды, вечерние звезды?.. А потом рассвет?.. Но сначала звезды, одни звезды… А кто она?.. Она любит звезды?..
— Она?..
— …Оранжевая лошадь… Она непременно побежит назад…
— Сейчас я вам расскажу, как мы с вами расстанемся… Это будет утром… Сегодня утром…
…Олег вздохнул.
— Ты говорил, что тебе ничего неизвестно о личной жизни матери художника…
— Ты думаешь…
— Я думаю, эта женщина — его мать. Она никогда не была замужем. Возможно, в этот вечер она почувствовала свое будущее одиночество…
— И все тот же костюм клоуна. Так грустно висит на вешалке в гардеробной винного погребка.
— Думаю, что мать не однажды рассказывала своему сыну об этой встрече. Вот почему его постоянно тянуло в Прибалтику.
— Таких картин у Карина больше нет…
— Да… Нет. Однако.
— Снова «однако»? Сколько у тебя этих «однако», «но», «все же»?
Олег взял репродукцию… На нижнем плане в ало-зеленых садах просыпался город, с распахнутыми настежь окнами. А в верхней части — над утренним городом в бирюзово-янтарном небе вились жаворонки.
— Радостное мышление. Да? — хитро спросил Ваграм. — А тебе известно, что птицы летают только над красивыми городами? Едва город становится невзрачным и грязным, птицы перестают над ним летать, они его огибают… Однако… где-то должна быть еще одна вещь…
— Какая вещь?
— В которой выражена запредельная печаль художника…
— Да что с тобой?
— Где эта вещь? Где эта вещь?
— Какая запредельная печаль может быть у художника в двадцать восемь лет?
— А страх? Страх потерять любимое существо? Тебе разве не печально, что когда-то все кончится. Таков человек. И тут никуда не деться. Даже в самых жизнерадостных произведениях у того же Моцарта, Рафаэля, Пушкина все равно есть пронзительные ноты печали. Как у каждого из них есть свой реквием…