Лошадь смеется
Шрифт:
— А как ты думаешь, она встретилась с Вадимом?
— Думаю, что да.
— В Москве или в Таллине?
— Наверное, и в Москве, и в Таллине.
— И что? Они встретились втайне от Ники? Ника знала о встречах Вадима со стюардессой? — спросил Олег.
— Нет. Не знала.
— Итак, — сказал Олег, — Вадим встречается с Никой и со стюардессой, но ни та, ни другая об этом не знают. А?
— Скорее, со стюардессой было всего две встречи. Одна — в самом начале, ну, дня через три, через четыре после знакомства. И другая — совсем недавно. В самом конце.
— В каком отчаянии?
— Вадим был в отчаянии…
— Хорошо, но в ночь смерти Карина стюардесса была в Москве? Или ты исключаешь такой вариант?
— Нет, — сказал Ваграм, — не исключаю.
— И могла оказаться в его квартире?
— Могла.
— В ночь смерти Карина? — переспросил Олег. — Она могла оказаться в его квартире?
— Видишь ли, — ответил Ваграм, — я не могу проследить сейчас весь каринский поток боли.
— А Карина познакомилась со стюардессой? И в ночь смерти Вадима эти две женщины могли встретиться?
— Я не знаю, в какой степени боль Вадима распространялась на стюардессу. Но я могу тебе сказать, что Кариной было необходимо с ней встретиться. В эту ночь или накануне, но встреча должна была состояться и окончательно решить судьбу Карина. Убивать его или нет, — сказал Ваграм.
— А почему Карина лишь спустя годы решила проверить, насколько талантлив ее муж?
— А как бы ты реагировал, если в течение одной весны в твоей квартире появилось сто с лишним картин, целая галерея?
— Ты хочешь сказать, что натянутость их отношений подтолкнула ее на этот шаг? Стоит ли вообще дорожить таким мужем?
— Да нет!.. Все не так. Дело в том, что до сих пор Карин серьезно не занимался живописью… Что-то ему мешало… Ну, Ван Гог тоже стал серьезно заниматься живописью в двадцать восемь лет. А Поль Гоген… Так вот, когда в эту весну посыпались картины одна за другой, она растерялась. Она поняла, что с мужем происходит нечто невероятное…
— Ну, да, она выходила замуж за обычного инженера. А тут однажды вечером домой явился гений… Как с ним говорить? О чем? Она, привыкшая себя считать пусть не состоявшейся, но актрисой, должна была непременно уйти в тень… То есть, пока у него все было плохо, картины скупали за бесценок, она диктовала свои условия, предъявляла претензии, требования… И вдруг — неожиданное крушение всех иллюзий.
— Что-то в этом роде…
— Так вот почему ни у одной из картин нет названия. Он еще сам не был уверен… А я думал, почему картины не подписаны? Откуда такая застенчивость у художника? Наше время, по-моему, не страдает застенчивостью. А красивое, как и талантливое, редко бывает несовременным.
— Ты не сваришь кофе?
— Поедем ко мне? Пообедаем?
— Какой обед? Глубокая ночь. Так я в не позвонил на дачу.
— Я сделаю яичницу с сыром. Сыр у тебя есть?
— По-моему, есть в холодильнике.
— А ты будешь?
— Нет, Олег. Я выпью крепкий кофе со сливками.
— Между прочим, наш Карин очень смахивает на Дон Жуана. Раздает телефоны направо и налево.
— И правильно поступает.
— И все же, все же, все же… Психологических неясностей становится все больше.
— Тебя это удивляет?
— Да нет.
— Жизнь уже навсегда вырвалась из привычного логического кольца. Наше мышление бродит по лабиринтам неизвестного, в наши отношения уже не подчинены той логике, где можно все легко объяснить…
— Держу пари — сейчас мы услышим передачу на нашу тему. — Олег включил транзистор:
…Нет, нет, нет, нет — мы хотим сегодня,
Нет, нет, нет, нет—мы хотим сейчас…
Тигр захохотал.
— Понимает, что такое современная цивилизация. Все хотят сегодня. — Он погладил зверя.
— Всю жизнь мне приходится иметь дело с пространством, не обозначенным фактами, — сказал Ваграм. — Музыка, живопись, литература, — что в них является большей реальностью — наша повседневная действительность или воображение художника?.. В музыке Баха нет фактов… Но ты ее слышишь. И мир становится тебе конкретно ясен…
— И все-таки я думаю, хотя Вадим Карин и Дон Жуан, а любил он впервые.
— Вот сейчас ты сказал самое главное. Карин до сих пор никого не любил. А когда большой художник влюблен впервые, он видит этот мир таким, каким его до сих пор никто не видел. В его произведениях нет никакой осторожности… Мы столкнулись с тобой с явлением совершенного порядка в искусстве. Но беда в том, что совершенное беззащитно, как ребенок…
— Ты устал?
— Нет… Сваришь еще кофе?.. А что, много философствую? Да?
— Какую ты мне готовишь подножку?
— Я?.. Нет. Эту подножку нам подготовил Вадим Карин своим автопортретом… Все художники старались скрыть от людей свою нежность и ранимость. И старались написать себя суровее и даже более жестокими, чем они были в жизни. Автопортреты Леонардо, Микеланджело, Тициана и поближе к нам Ван Гога, Ренуара, Сезанна, Пикассо. Даже самый нежный из всех великих, Сандро Боттичелли, и тот нарисовал себя хмурым. Были, разумеется, меланхолические, спокойные портреты. Но ни Репин, ни Левитан, ни Тропинин, — никто из них не любовался собой… А Вадим Карин на автопортрете откровенно беззастенчиво влюблен в себя… Ты всмотрись в него — такая глубокая мятущаяся натура. Так себя любить может только очень жестокий человек.
— Но этого жестокого человека уже нет. И давай ему простим самовлюбленность. В конце концов, когда жизнь кончается так трагически, трудно провести границу между самовлюбленностью и иронией по отношению к себе.
— А ты мудрец, Олег… Хорошо, давай поговорим о его смерти. Что тебе известно?
— А ничего. Следствия-то не было… Обыкновенная процедура. Акт о смерти с приложением двух заявлений — врача и Елены Кариной. Вызвали «скорую помощь». Приехал врач. Сделал болеутоляющий укол анальгина. Тут же уехал. Елена Карина хотела посидеть с мужем. Он ее послал на все четыре перекрестка. Она ушла ночевать к подруге. Вернулась утром. А он мертв.