Лоскутная философия

Олен Игорь

Я сужу себя; я признался: я недорусский, даже весьма. Я - нечто в экстерритории. Я в России? Нет, я в искусственном интерфейсе. Здесь не страна теперь, но анал с жёстким сфинктером. Мы чужие здесь, вы и я. Тот, кто видел Монэ, предпочёл "вольво" "ВАЗу", кто слышал Баха, кто дышит Богом - больше не русский.

301

О, я любил её, стервь в "берёзовых ситцах"! Я ль не ходил по ней с октябрятским значком, с партийным? Как я трудился, строил карьеру! Долго и веруя, камень к камешку. А итог каков? Все поют про "берёзовый ситец" - весь СеСеСеР поёт! а я слышу: кто-то своё ведёт, рушит хор. Я просёк: "ситец" кончился и пошли братки в бескозырках. Но чуть ошибся: эти братки - криминал был, как уголовный, так и кремлёвский. Я слился в Швецию. Когда начали здесь рвать собственность,

когда честных снесли на свалку, а пакость вспухла, я был в Европах. Что там в Европах? Там жизнь, достойная хомо сапиенс. Будь доход, не вернулся бы... Нет России! Есть лишь Татария, а Россия - кайма её. Вся Россия, - та самая, дескать, донная и исконно-посконная, - вся войдёт в саквояж... Да, чт'o она? Томик Пушкина плюс Гагарин и водка?.. Чёрт! Любишь "ситцы" и эту "синь в реке", привыкаешь к сумбуру, мнишь - это лучшее. А подымешь взор - видишь, где держал голову: под коровьим хвостом... Пардоньте! Я б, раз в год, умилялся Россиюшкой как турист. Хлеб-соль, пляс под водочку - в'eри гуд! Но срок кончился - к чёрту, судари! У Эуропы! к их, так сказать, неподдельным глубинам, к их просвещённости! к живоносным сосцам! В культурные, так сказать, отношения, а не в русские шири, где казакуют, давят разумное, где в сто пятый раз сериал "Тихий Дон", ибо всё не наелись хаоса, плети, дурости и расстрельных забот!

302

Се русскость. Нет любви к родине! Заплевали реликвии, обсыкают красоты. Все это делают. Мы не можем ценить своё. Мы на поисках Шамбалы и Америк, мы вечно в грёзах, слепы на данность, ищем поверх её, в воздусях, где, мол, Дух Святой. Мним, что нет его ни в одном ином в ином месте, лишь над Россией, мол, штаб-квартира этого Духа... Дух навис и довлеет, как выражаются. Есть Святая Земля, Палестиной звать, - а в Руси, дескать, Дух Святой. Там-де прах - а тут истина... Разве это не образ мыслей безумцев? Меньшее давит, взять полнолуние, - а тут Дух Святой в постоянной Своей полноте над нами?!

Как я впал русскость? в сброд астигматиков ко всему, что норма? Мне бы работать в сытенькой радости; ведь я made себя! Мне бы сесть в самолёт - и в Лондон, и на Монмартр к веселиям. Но я здесь вдруг. Смысла ищу, глянь, маюсь. И ведь тоска во мне прямь славянская, как у Ницше, всё счастье Запада отдававшего за дар русской печали... Где б мне быть? Да не с вами здесь, а с людьми из правительства или бизнеса сеть плести, как добыть много денег, планы сговаривать, как и что оттянуть себе. Отдыхать бы мне в казино с VIP-залом, где афродитки, или в театре. А я здесь, с вами... Ибо я сам такой, непомерный. РУССКИЙ!

303

Чувствуют не как мы? Тогда вопрос: кто они и кто мы? Чьи мысли, чувства и цели правы? Кто человек: их сонмы или наш род? Кто выродки: мы? они? В ком истина? Кто ответ даст? Некому... Правда, есть судья. И он в том, что они вечно всюду, ими заполнен мир и творится мир, обречённый распаду. Нас же не знают. Наша ментальность, наша перцепция всем в насмешку. Это пока. В день гибели человечества они с волосом, с кровью скальпа будут срывать с себя бутафорские маски, слепнущим взором, порванным слухом, гнутой рукой стремясь к нашим мерам, к нашим восторгам, к нашим величиям!

304

Всё, что сложно понять, бесславят и оглупляют.

305

Пращурам "зло" с "добром" не пришлось искать долго: "зло" с "добром" были в древе познания.

Древо, выложат, лишь метафора, а "добро" и "зло" натуральные. Может быть. Но, скорей, древо не было символом, а, скорей, было в той мере символом, как равно и несимволом. Всё в раю было сущностным - значит, символом в виде истинных первозданных реалий без девиаций. Важно другое. Так как в раю нужд не было, в нём имелось и "зло", звено всего, раз в раю было всё и ни в чём нужды не было. Сходно, вспомнив о Боге, думаем, что Его Произвол мог всякое: даже встроить в рай пагубу, потому что хотелось. Бог - Всемогущий - вольно и рай творил. Оттого там имелись все-все свободы, в том числе на запретное. Поломать запрет - было актом свободы. Ева с Адамом это и сделали. Они прыгнули в бездну знания "зла" с "добром". Пристрастившись к "добру", "зло" кляли, отгородившись так от пол-мира. Стали в мышлении, следом в действиях, исходить из удобного и желанного "доброго" и

гнать "злое".

Вывод же, что царила свобода - после нужда пришла выбирать из "добра" и из "зла".

306

Понять не мог крайней нужности в этом мире одних, проявляемой в разных, щедро спонсируемых деяниях, и никчёмности прочих, как бы не надобных. Пусть у всех две руки и ноги - но у нас, врут, талант не тот, не такие нужны, "не справимся", место занято, а мы лишние; мы взялись по случайности, от бездумной горячности чьих-то тел, и наш долг - слушать этих, так сказать, знающих, креативных, умелых, строящих бизнес и даже жизнь саму ради нечто великого... Как не так! Дважды два не четыре! Может быть, жизнь творится без людных суетных сонмов; может быть, и без знающих, - а творится ничтожным, кой на обочине. Может - мною творится жизнь. Оно как ведь порою: есть, скажем, лидеры и стилисты дум, путеводцы-вершители, о каких СМИ всечасно как о титанах дела и духа, призванных изменить мир, - и вот вдруг нет их, а жизнь вперёд идёт как ни в чём не бывало, и не понять, где схлопнулись светоносные подвиги планетарных масштабов. Мелкое же, ничтожное, в что плюют и что хается, между тем всё растёт до звёзд.

307

Некий гладенький краснобайный "едрос" с горячечной патриотской риторикой и щетиной-"мерзавчик" правил нас смыслами, жить учил, - пока спьяну не обблевался. Мыслите, он исчез с тех пор из "учителей жизни"? Нет! шумит про мораль по-прежнему. Можно чад учить за границей, но клясться родиной; можно пить, как свин, но с моральной слюной у рта воевать с русским пьянством; можно хвалить народ, но держаться от бед его за сто тысяч вёрст по Рублёвке. Многое можно в мутной затурканной и циничной Россиюшке!

308

Амплитуда чувств: Бог в одном конце - Бах в другом конце. К остальному был глух и слеп. Остальное не чувствовал.

309

Сострадание как стервятник, что, где ни есть кровь, мчит туда со-страдать. Где ни есть кровь, тут же там толпы, свечи и фразы. Мёртвым - наш плач, сантименты, скорбные лики? Нужно им? Сердобольность для трупов? Трупы не чувствуют. А вот нашей бездушности, нищете восприятия, рефрактерности, мимикрии и чёрствости - это мёд, со-страдать. В бытии, трусоватом, бездельном, пошлом и дюжинном, холощённом донельзя, столь неестественном, что мы скудость эмоций полним искусством, словно наркотиком, возбуждающим страсти, - нам сама Жизнь порой излучает импрессии мировой интенсивности, поставляя трагедии. И мы чувствуем, видя сгинувших, что они - не как мы, что мы как бы живые есмь. Мы спешим на кровь испытать возбуждение, ведь чужая смерть - как реалити-шоу для ажитации.

Со-страдание - оттого что безжизненны; в нас ни чувства, ни мысли; мы их извне сосём, как вампир; мы творить их не можем, ибо тогда мы бы стали как полубоги и основали бы мир инакий, мощный и светлый, мир не ре-акций, но властных акций.

310

Бог сострадающий нам даёт утешителей. Но Бог любящий убивает нас, забирая к Себе из скорбей.

311

В чём апокалипсис, в чём конец человека? В том, что, приди Бог - Бога не примут, вздумай быть ласков, нежен, участлив. Бога не примут, если не станет давить всех. Тут все падём ниц петь "алилуйю".

312

Чаянье "Потолкись, Бог, в душе моей,

попинай меня ножками!"...

Так, наверное, Моисей

Богу в рот лазал ложкою.

Просто так - Бог не даст тебе,

Он даёт лишь стучащим.

А тебе нужен взрыв в судьбе,

чтоб восстать из лядащих.

Лучше Бога распять вообще,

запереть Его в храмах -

и тогда вмиг из горьких тщет

впрыгнешь в Боговы замы.

313

Кажимость.

На Тверской-Ямской, в полдень, - два человека с банками пива. Лет тридцати NN говорил тоже просто одетому и похожему на него субъекту, разве постарше. Слушая, тот следил за старушкой, согнутой, в драповом, несмотря на июль, пальто, что с клюкой брела в отдалении. Прервав младшего, он подался к ней через траффик, но не мешал авто странным образом. Младший видел, как он, приблизившись, что-то молвил старушке, и та упала. Старший вернулся.