Лотерея "Справедливость"
Шрифт:
“Из моих пальцев вырывается яйцо и мчится, расталкивая воздух, к смертоносному линолеуму. От меня уходит женщина. Долго красит напоследок губы и проваливается сквозь землю. Утекает сквозь щели паркета. Оставив мне на память пустоту в шкафу...”
Кнопка диктофона нажата, медленно перетекает голос с одной половины кассеты на другую. Диктофон лежит на столе; иногда, на низких частотах, вибрирует:
дз-з. Дз-з. “...ушла женщина” дз-з... “попал в Лотерею” дз-з...
Забытый диктофон лежит на столе в пустом офисе, и
Утро
Он так и лежал на полу.
Только черное пятно на ковролане высохло и стало бордовым. Только первые капли солнца упали на стены и погасли.
Утро было неясным; небо заплевано полуоблаками.
Алекс пошевелился.
Снаружи доносился человеческий гул.
Алекс открыл глаза и увидел потолок. Потолок был белым.
Болезнь разрослась под утро и зацвела назойливыми цветами. Дрожали руки; тело отделялось от головы и уходило, посылая в пространство поцелуи.
Полседьмого.
Ночью он так и не уснул. То рождал какие-то величественные письма в МОЧИ, с длинными, уползающими за горизонт причастными оборотами. Эти письма тут же выбивались на мраморе, и Алекс ходил вокруг мраморной глыбы, нажимая то Delete, то Enter... В момент самых горячих жалоб появлялись родители, родственники, друзья и начинали покупать кефир, смесь “Малютка” и бублики с просроченными дырками. Иногда приходила Соат и начинала медленно, сплевывая кровь, вытаскивать изо рта цветы и ставить их в вазу. Все это шумело, где-то произносил свою исповедь диктофон. Алекс превращался в лед, и гренландцы вылавливали его сетями и несли в свой единственный в мире Музей льда.
Алекс поднялся и, держась за стены, пошел по офису.
“Прием, начинайте прием!” — кричали снаружи.
Зазвенели разбитые стекла. Он подполз к разбитому окну.
За окном, в пустоте, стоял крошечный лысый человек с камнем и кивал головой: “Это я разбил, я разбил. Зовут меня Александр Петрович, запишите себе, пожалуйста, в ваш главный компьютер. Александр Петрович, легко запомнить, почти как Пушкина...” Пятился, кланялся, отходил от окна.
Алекс, стоя на четвереньках, медленно выглянул в разбитое стекло.
Вся улица была в людях, больших и маленьких.
Кто-то даже лез на фонарный столб. Алекс узнал: это была беременная женщина-киллер. Живот свисал со столба, она кричала, что киллеров надо пускать вне очереди. Кто-то с ней снизу спорил и доказывал, что пенсионер — уважаемей, чем киллер, и если все пенсионеры мира вот сейчас в нее плюнут, то она на своем столбе улетит...
Но Алекс смотрел не на них.
К разбитым окнам подходили люди, которых он помнил.
Вот подошла его школьная учительница и стала поднимать очки, пытаясь увидеть
— Пенсию... Стыдно говорить такое, не могу на эту пенсию жить. Дети, подайте, кто сколько сможет вашей первой учительнице!
Вот приблизилась его первая девушка, та самая, у которой он обтирал сырые подъездные стены:
— Вышла замуж, почти счастливо... Муж в бизнесе, трое детей. Потом мужа посадили, какие-то налоги не туда платил. Как жили потом? Все продавали. Так и жили. Сегодня проснулась, а продавать больше нечего...
Вот подошла Ольга Тимофеевна; постояла, повертела портретом Марата, наклеенным на палку. Отошла. Вот машет рукой еще кто-то.
Звенели стекла; прибывавшая толпа требовала начать прием.
Кто-то выпускал в небо разноцветные воздушные шары, исписанные жалобами. “При-ем! При-ем!” Алекс сполз на пол. Над толпой поднялось огромное чучело: ведьма с завязанными глазами и базарными весами в руках. Ведьма мотала весами и кричала писклявым мужским голосом.
Кто-то выбивал дверь офиса.
Трясясь, Алекс добрался до своей сумки и стал двигаться к выходу.
“Спра-вед-ли-вость! Ад-алат! Ад-алат!”
— Ад... ад... — разлеталось эхо.
“Я только переводчик, — хрипел Алекс. — Господи, я ведь только переводчик”. Чиркнула спичка. Руки подхватили Алекса и вынесли к толпе.
— Я — Лотерея Справедливость! — закричало мужским голосом чучело с весами и загорелось.
Над толпой повалил дым.
— Вот он! Вот он... Видите, сумку держит, там у него все и есть. Что все? Да книга, книга, как правильно судить надо... Чтобы никто обижен не был... Доллары у него там, доллары... Доллары меняю по курсу, российские, золото, серебро... Вчера из тюрьмы привезли...
— Ой, горю, горю! — визжала ведьма; из дымящейся руки падали весы.
Кто-то смотрел на ведьму, кто-то на Алекса, кто-то стягивал трусы и показывал шрамы от побоев. Кто-то ел лепешку, тыча ею в ухо, но ухо не могло откусить лепешку: “Все зубы из уха выбили, сволочи... Беззубым стало ухо...”. Кто-то плакал.
Алекс посмотрел на толпу. Улыбаясь, достал из сумки маленькую металлическую колбу. Колба сверкнула на солнце. Он хотел что-то сказать о том, что сейчас произойдет. Что он похитил для людей у богов Любовь. Что он всего лишь переводчик.
Губы не слушались его. Язык не слушался его. Горло не слушалось его. Ложные друзья переводчика. Алекс пытался открыть колбу. И пальцы не слушались его.
Колба вырвалась из рук и полетела на землю.
Как яйцо. Как жетон. Как железный кокон.
Зазвенело по асфальту. Еще раз яростно блеснуло на солнце. Кто-то засмеялся.
— Ой, там у них говорящий компьютер, — закричал кто-то из окна офиса. — Всем судьбу говорит!
Алекс сполз на ступени. Над его лицом замелькали ноги.