Ловчий в волчьей шкуре
Шрифт:
Вовсе граф не забыл об этой прелестной особе и принял все меры, чтобы максимально ограничить свободу ее передвижения. Но все же после вчерашнего пира он был вынужден буквально «исполнить последнюю просьбу умирающего» и предоставить герцогу Савойскому возможность проститься с заезжей принцессой.
Тотчас после этого и наш повелитель, и мессир Констан, как вы, несомненно, помните, отбыли из замка в сопровождении многочисленной свиты. Но не успели еще закрыться ворота за ними, как Алина развернулась и, опережая любые попытки остановить ее, зашагала к дверям часовни. Стража дернулась было преградить ей путь, однако ее надменный взор заставил наглых
– Мир тебе, дочь моя, – встретил ее фра Анжело.
– Я хотела бы исповедаться! – Алина через плечо кинула взор на приставленных к ней стражей, толпящихся у входа.
– Что ж, ступайте в исповедальню. Я сейчас приду.
Он заступил дорогу воякам.
– Остановитесь, еретики! Зачем входите в храм Божий, потрясая оружием? Или отступники вы, наподобие злодеев, умертвивших святого Томаса Бекета? Мир его праху. Ступайте прочь!
Услышав столь опасное обвинение, вооруженные люди попятились, но остались стоять в замковом дворе близ церковных ворот. А Алина через пару минут уже ворковала своим нежным голоском сквозь частую решетку исповедальни.
– Ваше преподобие, мой котик сказал, что вы такой приятный собеседник, и я не устояла перед соблазном послушать ваши речи.
– Сие не грех, – ответствовал фра Анжело, – ибо слушать божьих пастырей – прямая обязанность добрых христиан. Однако же мы в исповедальне, дочь моя, а здесь не место для досужих разговоров. Все мы грешны, дочь моя, кто более, кто менее, и всякому из нас нужно очищение души, щедро даруемое матерью нашей церковью.
– Да я бы и душ с удовольствием приняла, – хмыкнула Алина. – У вас тут, кстати, нигде нет?
– Нет, дочь моя. Но я обратился в слух, дабы вы открыли мне душу и выпололи греховную скверну, с тем чтобы оставить чистой почву для семян добродетели.
Алина покрутила головой.
– Это чересчур сложно, но мне и впрямь нужно посекретничать с вами.
– Для того мы здесь и находимся, – ободрил ее пастырь божий.
– Одним словом, – тут же перебила его Алина Сафина, – мне срочно нужна ваша помощь.
– Милосердие и сострадание к нуждам ближнего – добродетель всякого доброго христианина, – прокомментировал фра Анжело.
– Я не о том, – зашипела красавица, раздосадованная непонятливостью святого отца. – Мне нужно скрыться, уйти от наблюдения. Мой достопочтенный кот сообщил, что вы готовы помочь нам пресечь злодеяния Констана де Монсени.
– Это верно, – подтвердил капеллан.
– Вот и прекрасно. Мне нужно отсюда исчезнуть.
– Я не занимаюсь ворожбой, милое дитя.
– При чем здесь ворожба?! У вас же должен быть выход в замок, минуя двор.
– Так и есть. На хоры можно попасть из замкового коридора. Но у дверей со вчерашнего дня поставлена стража.
– А какой-нибудь потайной ход?
– Мне о таком не известно.
– Что же делать? – раздраженно бросила принцесса.
– Молиться, просить Господа о заступничестве. Пока же я могу принять вашу исповедь, а там, глядишь, стражники устанут ждать.
Алина со вздохом начала припоминать свои прегрешения. Спешить было некуда. Наши савойские парни обладают на редкость уравновешенным нравом, и если им было сказано дожидаться по ту сторону дверей, то могут стоять там и час, и два, и сутки напролет – чего уж там, приказ есть приказ! Поэтому Алине пришлось изрядно напрячь
– Что вы тут стали, точно идолы? Убирайтесь прочь!
Алина, к этому моменту дошедшая уже до признания в хищении конфет в пятилетнем возрасте, с облегчением вздохнула, ибо, по ее собственному выражению, она чувствовала себя уже неприлично очищенной, будто и не одетой. Поэтому когда его сиятельство ввалился в домовую церковь с криком: «Анжело, где тебя носит?», – будто гора свалилась с ее плеч.
Скороговоркой произнеся обычную формулу отпущения грехов и порекомендовав ее высочеству некоторое количество «Кредо», «Отче наш» и «Аве, Мария» на сон грядущий, капеллан поспешил на зов господина.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Мне нужна твоя настойка, тот самый «Корень саламандры».
– Непременно, монсеньор граф. Сейчас, я лишь поднимусь к себе.
– Давай, Анжело, поспеши. Бери настойку – и бегом в винный погреб. Я буду там.
– Как скажете, мессир, как скажете, – заторопился святой отец.
– Самое время поставить шах ферзем, – прошептала Алина. – Шах и мат.
Между тем охота продолжалась, удалая, обильная. Такой она всегда была в этих местах вплоть до недавних времен. Хотя выпитое поутру зелье давало о себе знать, скачка за благородным оленем и радостные кличи загонщиков будоражили кровь, заставляя сердце биться чаще.
Уже здесь, на Базе, как я прежде говорил, мне объяснили, что охота на дикого зверя – совсем не такое славное дело, как мне казалось прежде. А уж тем более непристойно радоваться мучениям ни в чем не повинного животного, терзаемого ради услады банды вельможных бездельников. Что тут сказать, может, оно и так. Людям нынешних времен, должно быть, виднее, хотя для меня охота по-прежнему самое любимое и самое желанное дело, и ничего прекраснее я не знаю.
Так что уж не обессудьте, я мчался на своем берберийском скакуне, ни на ладонь не отставая от герцога Филиберта, рядом скакал маркиз де Караба, впереди маячили ветвистые рога семилетнего красавца-оленя, и я чувствовал себя воистину счастливейшим из смертных, как бы кощунственно это ни звучало. Копыта взметывали землю на бешеном галопе, яростные псы лаяли слева и справа, не давая матерому зверю отвернуть в сторону. И в тот самый миг, когда цель была уже так близка, над лесом поплыл благовест, отдаленный, но вполне различимый колокольный звон. Я легко распознал гулкие тона Сен-Клемента, главного нашего колокола.
– Сейчас начнется! – крикнул я, поворачивая голову к Алексу.
И почти тут же началось…
Глава 24
О да, мои почтенные читатели, тут-то все и началось. Последние дни, с той самой минуты, как Алекс и дон Котофан открыли мне глаза на нелепость моих поисков и злодеяния, совершенные, пусть и против воли, но все же вот этими самыми клыками, я ждал этого мига. И вправду, кому, скажите, еще приходилось гоняться за самим собой, потом узнать о себе правду, от которой выть хочется, и примириться, принять себя таким, как есть. А как принять-то, когда вдруг ни с того ни с сего обращаешься в дикого зверя и бросаешься, на кого укажет хозяин, без всякого чувства, без единой мысли, горя одним лишь нестерпимым, неодолимым желанием убить, растерзать, ощутить на языке вкус горячей крови?!