Loving Longest 2
Шрифт:
Майтимо долго, молча смотрел на эту вещь.
— Хорошая, — сказал он с усилием.
— Что тебе не нравится? — спросил Амрод.
— Мне нравится, очень… Я просто…
С верхнего этажа сбежала Финдуилас, и Амрод поспешно спрятал подарок.
— Привет, — обратилась она к Амроду. — Я… я хотела вам сказать…, а где Маглор?
— Они с Нариэндилом уже уехали, — ответил Майтимо.
— Ладно… наверно, это не так важно. Просто хотела сказать… Я сегодня проснулась и вспомнила. По поводу того, что вы меня спрашивали вчера. Что я помню. Это не то, что я видела в Чертогах, просто вспомнила
У Майтимо в груди похолодело; он почувствовал, что ничего хорошего не услышит.
— Я говорила, что я в Ангбанде жила в башне. Там было не так плохо — у меня были две комнаты, туда никто не заходил, кроме Гватрена, — Майтимо заметил, как помрачнел Амрод, но он сам понимал, что Финдуилас не имеет в виду ничего дурного; к тому же, в отличие от них всех, у неё нет никаких причин ненавидеть Гватрена, который не причинил ей никакого зла, и даже напротив — оберегал во время пребывания в Ангбанде. — А напротив была такая же башня. И там тоже было окно. И я видела того, кто жил в противоположной башне. Мне его лицо показалось знакомым, а сейчас я вспомнила, кто это был. Это Тургон, король Гондолина.
— Не может быть, Фаэлин, — ошарашенно сказал Амрод. — Он погиб. Он точно погиб.
Майтимо молчал.
— Это был он, — настаивала Финдуилас, — я его хорошо разглядела.
— А… как он выглядел? — спросил Амрод.
— Я его заметила в первый же день, как туда попала. Он выглядел… плохо… очень грустно, и на нём была странная одежда.
— Почему странная? — спросил Майтимо. — Какая?
— Он как будто… я не знаю… Вроде обычная рубашка, но… он как-то всё время одёргивал её, как будто не привык носить.
— Он был там всё время, пока ты была там? — уточнил Амрод.
— Нет, — ответила Финдуилас, — я думаю, это продолжалось год или чуть меньше; потом он куда-то делся. Но в последние два-три месяца он выглядел лучше. Может быть, сначала он был ранен — там довольно высокие окна, я видела только его лицо и руки. Не знаю, в чём было дело.
— Если даже это был он, то его, наверное, уже нет в живых, раз ты перестала его видеть, — вздохнул Амрод.
— Не знаю… мне кажется, Гватрен… Он бывал там, и он хорошо к Тургону относился; я видела, как он помогает ему надеть верхнее платье и приносит еду. Мне кажется, Гватрен бы очень расстроился, если бы с Тургоном случилось что-то совсем плохое, а этого не было — он вроде повеселел даже.
— Ты, конечно, лучше его знаешь, — сказал Амрод, имея в виду Гватрена, — но…
— Фаэлин, а ты представляешь, что вообще было в той башне? Тюрьма? Лаборатория? — спросил Майтимо.
— Там… мне кажется, там покои лорда Маэглина, — грустно ответила Финдуилас. — Я даже… даже как-то не связала…
Майтимо молчал. Амрод выжидающе смотрел на брата.
Перед глазами у Майтимо стояли стеклянные цветы, которые только что показал ему Амрод. Амрод, конечно, ни о чём не подумал, но сам Майтимо видел работы Тургона раньше и ни с чем перепутать их не мог.
Он был хорошо знаком со всеми детьми Финголфина и часто бывал у них дома, но была одна странность: в комнату Тургона он никогда не заглядывал, — она всегда была заперта. Фингон со смехом говорил, что, в отличие от младших, Тургон поддерживает у себя идеальный
Однажды, придя к ним, Майтимо застал дома одного Тургона. Тот со своей обычной сдержанной любезностью предложил ему молока и печенья; Майтимо сидел напротив него в огромной белой кухне дома Финголфина, Тургон улыбался ему, и Майтимо набрался смелости спросить:
— Почему ты всё время закрываешь свою комнату?
— Если хочешь, — ответил Тургон, — я тебе её покажу.
Он протянул Майтимо узкую руку и повёл его по коридору. Тургон повернул ключ, и зашёл. Комната оказалась очень тёмной; за окном были густые кусты, усыпанные цветами, окно обвивал плющ. Тургон несколькими движениями зажёг огни.
Здесь были лучащиеся светом опалово-хрустальные цветы, медово-оранжевые сосуды с золотыми искрами внутри, полупрозрачные вазы, в стенах которых застыли серебряные колосья и странные изумрудные ягоды, письменный прибор, похожий на зелёную пенную волну, тонкостенные хрупкие, совершенно прозрачные лампы — казалось, ледяные узоры на них парят в воздухе вокруг огня.
— Это… это невероятно, — выговорил Майтимо. — Это всё ты сделал? Почему ты это никому не показываешь?
— Это всего лишь стекло, — улыбнулся Тургон. — Ничего особенного.
Однажды, через несколько лет после того дня, Майтимо увидел во время приёма в доме Финголфина на столе переливающуюся сиренево-золотую вазу — работу Тургона. Феанор и Финголфин подошли к ней; Финголфин что-то сказал, и Майтимо услышал, как Феанор ответил:
— Это подогретый песок и пепел, Аракано, — когда Феанор показывал своё недовольство, он называл Финголфина его материнским именем, — твоему сыну уже не десять лет, а он всё лепит куличики из песка. Не пойму, зачем ты ставишь это на стол. Это же всё не настоящее. — Феанор нервно тронул ожерелье у себя на шее.
Майтимо стало страшно неудобно; краем глаза он видел, как побледнел Тургон. Когда гости разошлись, он спустился в сад; ему хотелось попросить прощения у Тургона, сказать ему что-то ободряющее; он подошёл к окну его комнаты и понял — поздно.
Вся комната, полы, кровать, стены, стол — были усеяны сверкающими осколками; Пенлод и Фингон держали Тургона за руки, но всё уже было разбито. Майтимо страшно испугался за Фингона — в таком разгроме он мог бы опасно порезаться.
— Прекрати! Немедленно! — Фингон вцепился в руки младшего брата так, что Майтимо показалось — он вот-вот сломает ему запястья. Пенлод судорожно обнимал Тургона сзади, уткнувшись лицом ему в плечо. — Что ты делаешь! — Никогда до этого на лице Фингона Майтимо не видел такой ярости. — Ты не имеешь права так делать! Турьо!
Тургон молчал. Он дрожал не переставая, и единственный раз за всю их жизнь Майтимо увидел, как он плачет.
Майтимо любил Тургона. Любил, потому что он был братом Фингона — хотя он и знал об их тяжёлой ссоре, которую Фингон пытался от него скрыть. И он просто его любил, потому что понимал, что несмотря на свой величественный образ, который он создал себе здесь, в Средиземье, Тургон — светлое, хрупкое, такое же беззащитное и ранимое существо, как и его стеклянные цветы, и, думал Майтимо, одного удара достаточно, чтобы разбить его.