Ловушка для Адама и Евы (сборник)

Баженов Георгий Викторович

Они танцевали, она все так же смотрела на него, потом спросила:

– Почему вы не целуете меня? Поцелуйте меня.

– Милая девочка, – усмехнулся Гаврилов. – Ты не даешь мне времени хотя бы прийти в себя.

– Трусите?

– Это что, любовь с первого взгляда? – продолжал усмехаться Гаврилов. – Или с тобой что-то случилось?

– Не бросайте меня, я вас только об этом прошу. Поцелуйте меня.

– А в кого же ты влюбилась?

– В вас. Поцелуйте меня.

Гаврилов послушался, но тут же отстранился от нее: она дрожала, как дрожит в руке пойманная птица.

– Вот что, – сказал он, когда мелодия смолка и он сел на тахту, – даже если ты влюбилась, то влюбилась совсем не в того человека. Что ты смыслишь в жизни, глупышка? И вообще, что с тобой происходит? Хочется поскорей взрослой стать?

– Вот видите, – сказала

она, – вот и плохо, что вы не верите в случайности. А для меня важней случайности нет ничего на свете. Я вам кажусь глупой, а я совсем не глупая. И не маленькая. Вам кажется, вы что-то пережили в жизни, а может, вы пережили в десять раз меньше моего? Не перебивайте, я ведь знаю, что говорю… У меня был знакомый один мальчик. Звали его, – она сделала паузу и вздохнула, – его звали Миша. Он был отчаянный хулиган, – улыбнулась она, – он никогда никого и ничего не боялся. Уж будьте спокойны, с ним всегда как за каменной стеной. Но любил Миша не только драться, еще он любил мотоцикл. Фанатик был. Гонки, гонки и гонки на уме. Он и меня любил, но я это поздно поняла. Он меня сажал на заднее сиденье и увозил куда-нибудь далеко, несся как бешеный. Привезет, а там поле или речка, или лес, или луг в ромашках… Он все умолял меня, он все просил меня, он клялся в любви, а я, дура, ни разу, никогда ни в чем ему не уступила. Я думала, мне всего пятнадцать лет, страшно было – а разве это важно, сколько лет, если это любовь? Он любил ходить в «Жигули», пить пиво, часто меня брал с собой и все время твердил одно: Машка и мотоцикл, мотоцикл и Машка, ты да он, он да ты, только и было у него на языке, – она опять улыбнулась. – Он говорил: я стану чемпионом мира, и тогда ты полюбишь меня. Я буду самый отчаянный чемпион мира, а прежнему чемпиону набью морду, – улыбнулась она, вспоминая, – я ему скажу: «Эй ты, фрайер, ты, что ли, был до меня чемпионом?» – и если он промолчит, его счастье, а скажет слово – возьму глаз на анализ! Знаете, он дурачок, конечно, был, но разве это имеет значение, если он самый лучший на свете?.. И вот однажды он посадил меня на свою «Яву» и погнал, погнал… ветер… такой ветер был в тот вечер! А за Москвой, на тридцатом километре, нелепая случайность – из-за поворота откуда-то КрАЗ; мне – хоть бы хны, а Миша насмерть. Он как сидел за рулем, так и остался сидеть, а меня отбросило в сторону метров на пять… Это было, – сказала она с дрожью в голосе, – ровно год назад, триста шестьдесят пять дней назад… – Она помолчала, и Гаврилов тоже молчал. – И вот сегодня я пошла в «Жигули»… Знаете, я живу как в спячке какой-то, ничто не мило, ничего не надо… Я училась как будто в этом году, а как училась – не пойму. Не пойму, как школу окончила… Было ли это? И со мной ли? Не знаю. Не чувствую. Я, знаете, хожу вот в этих брюках и в этой кофточке все время – ничего больше не надо, не в смысле нарядов – а в принципе: зачем что-то еще? к чему? С мамой у нас война, то есть воюет она, а я молчу… Бедная, несчастная мама! Разве может она понять меня? Ей с высоты опыта кажется, что все в жизни проходит, любое горе, все имеет свое начало и свой конец, а кроме того, как и вы, она думает, я еще маленькая, глупая… Даже если и так – я все равно страдаю, я страдаю сию минуту – разве чей-то опыт может здесь помочь? И вот сегодня я пошла в «Жигули», я пришла и увидела вас… Вы не верите в случайности, но почему же эти случайности всегда у меня на пути? Вы знаете, я вам вот что скажу… Я когда зашла, даже не поверила, что это правда, что вижу… издалека, понимаете – особенно издалека, вы очень похожи на Мишу, ну он только помоложе был, конечно… У него, как и у вас, были усы, вот такие же точно, английские, он их называл «масташез», это по – английски, кажется…

Гаврилов, когда Маша сказала про усы, даже вздрогнул как-то внутренне. Вот оно что – пронеслась в нем догадка, совершенно безотносительно к этому рассказу, – вот, наверное, почему так странно сказала ему Мила: «Мне у вас усы очень понравились»! А он-то засмеялся тогда, а ведь вся странность ее и вся непосредственность были, видимо, от этого – он кого-то тоже близкого напомнил ей. Так или не так? Черт бы побрал эти усы, – всем он кого-то напоминает, ну а сам-то – где он? – в чем он? – кто о нем, о Саше Гаврилове как таковом вспомнит? А еще хуже, он прошел мимо Милы, не понял ее и не старался понять.

– Ну ладно, положим, вы похожи на Мишу, бывает, что люди похожи… Но самое удивительное, вы сидели за тем же столиком, где любил

сидеть Миша… и главное, как раз в тот день и час, когда пришла туда я. Ну как после этого не верить в случайности? И я сегодня поняла все, я сегодня поняла и решилась… Не оставляйте только меня, не бросайте, пожалуйста, не бросайте… Ну что для вас сделать? Поцеловать вас? Что? Ну что хотите, то и сделаю, только не бросайте меня…

– Да что ты, что ты… – забормотал Гаврилов.

– Ну почему же вы тогда не целуете меня? Ну целуйте же меня. Ну любите же меня! Ведь я не могу больше так жить, не хочу я больше так жить. Слышите, целуйте меня! Ну я же вам говорю! Что вы на меня так смотрите?.. A-а, да вы, наверное, брезгуете мной? Брезгуете, да?

– Глупенькая, – сказал Гаврилов. – При чем здесь это. Ты просто побудь со мной, поговори, тебе легче станет…

– Не хочу я никаких этих слюней… Слышите, что я вам говорю? Вы слышите меня или нет?

– Маша, глупенькая, – сказал он, – да разве так можно? Ну что ты, в самом деле, успокойся…

– А-а, да вы просто трус! – вдруг как будто даже радостно воскликнула она. – Вы же трус, трус! Да, да! Ведь вам ничего это не стоит, а вы боитесь… Чего вам бояться? Я же сама, сама этого хочу, понимаете?

– Это с отчаяния, ты погоди… – сказал Гаврилов. – Ты успокойся… Ты же ненавидеть потом меня будешь. И себя тоже…

– Вот оно что… Вот оно, значит, как… Ах ты, трус несчастный, ах ты, трус…

– Да ты просто не в себе сейчас, – сказал он.

– А ну проваливай давай отсюда! Благодетель! А ну давай катись отсюда!.. – Она вышла в коридор и распахнула дверь квартиры.

– Дура, – сказал он и поднялся с тахты. – Сама же потом благодарить будешь. Скажешь…

– Даже и вспомнить ни разу не вспомню. И забудь раз и навсегда, что я тебе тут рассказывала. Не для такого рассказывала…

– Ну и ладно, – сказал он. – Ладно. До свиданья. – И вышел из квартиры.

А она, прежде чем захлопнуть дверь, сказала ему с презрением:

– Пока, учитель! – а после того, как дверь захлопнулась, он услышал, как она зарыдала.

5. Второе письмо Гаврилова

Милые мои Света и Аннуля, здравствуйте!

Пишу вам прямо на почте. Только что ходил по магазинам, сделал довольно много покупок; хорошо еще, портфель со мной, а то и не знал бы, куда все сложить. Колготки Аннуле купил всех расцветок – очень правятся.

Купил ей теплый пижамный костюмчик – брючки и рубашку; ночью она у нас всегда скидывает одеяло, ну а в пижамке ей будет тепло, правда? Чешки в Москве только темные, но одну пару я все-таки купил – в чем-то же нужно Аннуле ходить в садик? Цвет бордовый. Купил ей очень приятный выходной костюм-матроску, главное цвет – под бирюзу, нарядный такой, радует глаз. А самое главное, Света, знаешь, что купил? Валенки. Они не простые, а сделаны сразу на прорезиненной подошве, так что весной или когда сыро, совсем не нужны галоши; здесь в Москве такие валенки нарасхват, не успел в очередь встать – а они уже кончаются.

Общие мои дела неважные; сегодня опять был в министерстве, но меня никто не слушает. Я теперь сам понимаю, что надо было этот вопрос поднимать раньше – когда только начинался разговор о строительстве пильгер-стана. Но ведь все равно нужно как-то решать проблему, просто так от нее не отмахнешься. У нас тридцатки, даже двадцатки толком еще не освоены, технология не налажена, а что будет, если трубы пойдут большего диаметра? Да и людей пока нет для пильгер-стана. Но пока на все эти вопросы один ответ: поезжайте домой и не морочьте нам голову. Мы, мол, еще разберемся, кто это вас в командировку послал, нужно работать, а они посылают людей баклуши бить в Москве.

Так что может случиться, что вместо недели-двух я пробуду здесь еще несколько дней, а там и домой. Тут мне намекнули, что я могу хоть завтра уезжать, но я еще повоюю. Они, конечно, правы, но и мы тоже правы. Вот и буду на этом стоять.

Да, Света, совсем забыл. Тебе я купил пеньюар, нежного розового цвета. Представляю, какая ты в нем будешь красивая.

Ну, а как Аннуля? Слушается? Смотри, накажи ей, слушаться не будет, папка зайца не привезет, а подарит его какой-нибудь хорошей и послушной девочке в Москве.