Ловушка для Инквизитора
Шрифт:
– Спойте мне, Тристан, - попросила Софи вдруг, глядя, как Тристан снова склоняется над инструментом. - Я, конечно, не ваша возлюбленная… я знаю, вы пели только тем, кого любили… но все же. Хотелось бы послушать. Говорили, вы хорошо поете. Жаль, отец умер, и записи о вас прервались. Читать было интересно. Как о рыцарях древности.
Тристан исподлобья глянул на Софи и чуть качнул беловолосой головой:
– Хорошо. Спою.
– Вы часто любили?
– Влюблялся часто. Любил - нет. Пожалуй, только дважды в жизни. Но серенады пел я чаще.
Софи
– А каково это - быть инквизитором?
– спросила Софи. Тристан задумался, наигрывая легкую тихую мелодию.
– Страшно? Тяжело? Больно? Все-таки, вас растили и воспитывали совсем не для того, чтобы вы размахивали мечом и дрались с чудовищами. Вы могли стать важным, богатым графом. Или блестящим придворным.
– Двор не для меня. А дрался я всегда. Для меня это естественно - быть инквизитором, карающим мечом, - ответил он, наконец.
– Я не хочу ждать, когда найдется кто-то, кто поймает и накажет мерзавца. Я делаю это сам. Я - закон, я - власть, выше королевской.
– В этом много тщеславия, - улыбнулась Софи.
– И никогда не бывает страшно? Никогда не наступает отчаяние?
Тристан снова задумался.
– Ваш отец, - мягко произнес он, наконец, - дал мне совершенное сердце храбреца. Даже не знаю, что он привнес своей магией в мой характер, а что было заложено природой. Я не ведаю отчаяния и страха. Я знаю - я могу изменить все. И даже смерть меня не остановит. Я верю в это. А с верой жить легче.
– Я помню, - прошептала Софи, сбиваясь в комочек, грея дыханием замерзшие руки.
– Я читала. Вас убили за то, что вы мстили за свою возлюбленную. Годы, десятилетия проклятья. Отец тогда был в отчаянии; он вас очень жалел и переживал. И, наверное, даже был в трауре. Все-таки, вас он считал своим самым совершенным творением.
Тристан рассмеялся, мотнув светловолосой головой.
– У вас редкий дар, - сказал он.
– Вы умудряетесь словом ткнуть в самое чувствительное и больное место в душе, как иглой в глаз. Это больно, но боль приятная. Воспоминания - это единственное, что у меня в жизни осталось… теплого и живого.
– Многое еще впереди, - сказала Софи, трясясь, как в лихорадке.
Тристан кивнул.
– Да, - согласился он.
– Боль уйдет, многое забудется, и надо будет жить дальше. Холодно вам?
– Да, - трясясь, как в лихорадке, ответила Софи.
– Что за странная магия у этого Зеркальщика! Как он думает оживлять свои творения, если они будут холодны, как лед? Отец, насколько помню, всегда работал в горячо натопленной комнате, полной света. И ручки у его кукол были горячие…
Тристан вдруг поднял голову, резко поднялся и отложил гитару.
– Я согрею вас, - произнес он твердо, голосом, не принимающим возражения.
Софи задохнулась от смущения, когда Тристан освободился от одежды и, обнаженный, белоснежный, как фарфор, скользнул к ней под одеяло. Рука, обнявшая ее, была горяча, как огонь, грудь, к которой Софи прижалась, дышала жаром. Софи стыдливо
Софи прижала руки к груди, закрываясь от Тристана, и это показалось ему забавным. Он тихо рассмеялся, поблескивая глазами, на его белоснежных щеках заиграли обаятельные ямочки.
– Запоздалое стеснение, - сказал он, - если учесть, что я вас и раздел, и несколько раз обтер целебным отваром. Всю, со всех сторон, не пропуская ни кусочка кожи. Теплее вам?
Софи, дрожа, только кивнула головой.
– Сейчас станет горячо, - шепнул Тристан. Его губы прижались к ее губам, и жар его дыхания прокатился по ее легким, наполнил замерзшую грудь.
Его губы прихватили ее нижнюю губку вместе с мягким, расслабленным языком. Его язык коснулся ее языка, обласкал чувствительную мякоть ее рта, а затем проник в него, глубоко, интимно, нежно, но так приятно и чувственно, что Софи застонала. Никогда еще поцелуи в ее жизни не были такими волнующими и сладкими. Губы Тристана были мягкими, живыми, горячими - не то, что губы ее мужа. Деревянные, жесткие. Неприятные и неудобные. Поцелуи его - словно щипки деревянных прищепок. От таких скорее хочется избавиться.
А Тристан, с его золотым сердцем, был жив и горяч весь. Он двигался мягко и гибко, приникая к ее коже, накрывая ее стонущий рот своими жаркими губами, ласкаясь всем телом о ее тело, поглаживая ее живот своим животом, ее мягкий треугольничек меж плотно сдвинутыми ногами - своим жестким мужским естеством, так вкрадчиво, так маняще и так ласково, что Софи стонала, едва не рыдала от его нежности. От такой непривычной нежности, которой не испытывала никогда.
– Я же говорила, - прошептала она, пытаясь защититься от разгорающейся страстности Инквизитора, - что вы нежный и внимательный любовник…
– Не как ваш муж?
– поинтересовался Тристан, тяжело дыша от возбуждения.
Воспоминания про Ричарда взволновали ее, она с криком попыталась отпихнуть от себя Тристана.
Но он, нависнув над ней, целовал и целовал ее, касаясь ее губ осторожно, мягко и часто, так соблазнительно и сладко, что Софи не нашла в себе мужества отказаться от этого наслаждения. Она принялась отвечать ему - неумело, но порывисто и страстно, - и поняла, что в этом и есть наслаждение. В желании и в порывистости. В прикосновениях, которые были так желанны и нежны.
Их губы слились в поцелуе, и Софи выкрикнула свое возбуждение и желание, чувствуя, как его ладонь касается и поглаживает ее плотно сдвинутые бедра. От возбуждения у нее зашумело в голове, она крепче сдвинула ноги, но лишь затем, чтобы его ласка стала чувствительнее и настойчивее.
Она несмело, словно таясь, провела ладонью по его горячему плечу, по шее. Пальцы ее забрались в его белоснежные волосы, и она замерла от сбывшегося невероятного чуда.
– Тристан, - простонала она, блаженно прикрыв глаза, когда он горячими губами наставил теплых пятен на ее шее.
– Это ведь не видение? Не сон?