Ловушка Пандоры
Шрифт:
— Тише-тише, Нюточка! Спи, моя кроха, усни! Мама не даст тебя в обиду. Спи.
Под боком у мамы тепло. Мама пахнет зубной пастой и кедровыми орешками. За ней так легко спрятаться от всех бед.
Сосны вонзились кронами в серое небо. Ленивый свет обнимает их стройные стволы. Земля отталкивает нависающую сталь небес, источает могильный холод.
Как она оказалась в земле?
Смерть. Аня давно должна была уйти с ней. Она с детства знала, что ее судьба умереть ребенком. Но мама не отдала ее смерти. Мама решила, что Аня
— Ты будешь жить, Нюточка. Тебе сделают операцию, и все будет хорошо. У нас с тобой идеальная совместимость. Я стану донором.
Аня не выбирала, ей было только шесть. Она не могла выбирать.
— Ты — мое солнышко. Главное — ты будешь жить!
— Она умерла из-за тебя! Дитя смерти! — бессвязно бормочет отец, когда Аня пытается затащить его в дом, чтобы он не замерз пьяный на улице.
Он просто пьян. Не слушать его. Но слова забираются в душу, ранят навсегда.
— Она бросила меня одного! — пьяно цедит отец. — Лучше бы ты умерла! От тебя одни неприятности! Ты, как Екатерина Медичи — несешь за собой смерть.
«Да, от меня одни неприятности. Я несу смерть».
Жжет. Горит голова. И больно в груди.
Старик Егорушка наползает из темноты.
— А ты, деточка — должна страдать! Судьбинушка у тебя такая!
Нет. Не хочет Аня такой судьбы.
Она пытается быть счастливой. Отталкивает от себя старика. Он навис над ней. Его губы, сухие и тонкие, проваливаются в черноту зева. И лик перед ней уже не стариковский, а тот, что древнее всякого слова, всякого имени. Она не может вынести его истинного облика.
Голову жжет. Тишину пронзают крики. Её крики.
— Губит людей не пиво, — поет старик на кухне, а отец вторит ему: — Губит людей вода.
— Твои страдания способны зажечь свет в пустоте.
Это она несет смерть. Из-за нее они все погибли. Все, кого она любила в этой жизни, их больше нет. Мама, Матфей, Вадик, отец, Аришка… Она несет за собой лихо. Она виновата.
— Солнышко моё!
— Мама, зачем ты умерла вместо меня? Ты нужна мне.
Горит в голове. Горит пламя. Пожар. Ее тело в пожаре. Крики! Крики разрывают голову.
— Ну, что ты, доча? Не убивайся так, солнышко моё.
— Мама, — шепчут пересохшие губы. — Мамочка.
— Я здесь. Я с тобой! Ты справишься и всех нас спасешь!
А на губах соль, как после купания с мамой в соленых озерах. В тех водах, где нельзя утонуть.
***
— Рили, собираешься валяться, притворяясь больной?
Аня вся мокрая лежала на больничной койке. Волосы налипли на лицо. Дышать было больно. Голова тяжелая. Она силилась осознать происходящее, но смысл ускользал от неё.
— Ты меня вообще слышишь?! Камон. Нервная горячка — это диагноз, выдуманный истероидными дамами 19 века из-за недостатка мужского внимания. От твоей банальной истерики я бы прописал пару оплеух.
Аня
— Довольно живенько твой Федор Михайлович рассказывает о совращении девочки в главе «У Тихона». Я даже слегка возбудился. Мастер слова, что тут сказать! Хочешь, почитаю вслух?
Во рту сухо, от чего язык кажется большим, неповоротливым булыжником.
— Уходи, — получается хрипло и едва слышно.
— И как такая правильная девочка может любить такого неправильного дядю? — продолжал Илья. — Дядю, сублимирующего в романе наклонности к педофилии. Ай, как не хорошо. Неспроста современники, типа Тургенева, не любили этого хуманиста за грязные шуточки.
Тело Ани ломало. Оно ныло. Мешались раскосматившиеся влажные волосы. И очень хотелось воды.
— Уходи, — как будто ворона каркает где-то над ухом.
Хочется пить, но нет сил подняться, а Илью просить она ни за что не станет.
— Да изи. Вот только, знаешь ли… — он встал и подошел к окну, загораживая собой тусклый серый свет. — Тебе тут недолго валяться в комфорте, — он брезгливо поморщился, осмотрев палату. — Ну, ок, в относительном комфорте. В любом случае, не в общей палате с другими психами. Ведь за тебя главврача умоляла… Как ее? Старуха здесь шастает?
— Ольга Егоровна, — прошептала Аня и закашлялась.
Илья взял стакан с тумбочки и поднес его к её пересохшим губам. Аня жадно припала к воде.
— Она самая, — согласился он. — Но главврачу эта каморка самому нужна, сама понимаешь. Долго он на уговоры бабуськи вестись не будет. Сколько на общую палату приходится психов? Ты ведь, насколько мне известно, тут работала, знаешь, что психи любят делать с другими психами по ночам? И действие нейролептиков тоже, надеюсь, знакомо. Чувствуешь же, как феназепам с тобой хорошо поработал. А дальше больше.
Аня поперхнулась и закашлялась. Вода изо рта брызнула во все стороны. Илья отпрянул и, морщась, стал старательно вытираться салфетками.
Она знала все прелести психушки и лекарств, которые скорее добивали психику больных, чем лечили её. Но деваться ей было некуда, да и незачем. Какая теперь разница, что будет? И будет ли что-то вообще?
Может, пока за ней нет присмотра, стоит покончить с этим? Покончить, пока не поздно, пока еще кто-нибудь не умер из-за неё? Ведь она проклята.
— Уходи.
— Ну, как же я могу бросить даму в беде, — ухмыльнулся Илья.
Её больше ничего здесь не держало. Главное сделать все правильно. Резать вены нужно вдоль, а не поперек. Кровь будет капать на холодный кафель. Отключится Аня быстро, осядет на посеревший от времени кафель. Её тело найдет санитарочка, поднимет крик.