Ловушка. Форс-мажор
Шрифт:
Проверив паспорт у чернявенького, Батя, разумеется, увидел, что документ настоящий, но не его. Фотография схожа, но не более. Ладно, поищем другого. Другой нашелся и показал паспорт на имя Дорофеева Евгения, однако искусственно раздражался, переигрывал.
Он!!!
Батя порассуждал о проходной парадной, об обманутой женщине и без спроса хлебнул из стоявшей на полке открытой полуторалитровой кеги явно позапозавчерашней «Балтики». Тем самым слегка успокоив двоих настороженных мужчин. Он подошел к открытому окну кухни и громко стал показывать,
«Серпухов энд компани» его сигнал поняли и крадучись метнулись. Однако дверь со двора в парадную оказалась закрыта – какая, блин, неожиданность! Пришлось оббегать дом, который был впритык подогнан к соседнему. Между прочим – метров триста с гаком. Но, добежав до конца «гака», выяснилось, что парадные с Сампсониевского устроены, мягко говоря, странным образом. Короче, полминуты тыркались.
Батя тем временем пытался очень медленно, упираясь надуманными вопросами, не уходить из квартиры. Краем глаза он заметил, как Дорофеев сжался, – похоже, о чем-то таком догадался. Тогда Батя решительно промаршировал коридор и скомандовал:
– Дорофеев, собирайся, ты задержан… И я тебя умоляю: только давай без «на каком основании»… Когда последний раз откинулся-то?
– Мне надо собрать вещи.
– Потом. Успеешь кули на подводы кинуть.
Тут в дверь позвонили. Однако Вика открывать не собиралась и приготовилась к истерике. Посмотрев на нее, Батя понял, что сейчас приказывать Вике бессмысленно.
– Я тебе говорю, успокойся. – Батя подошел к Дорофееву вплотную.
– Мне надо собрать вещи, – повторил тот, зло глядя в глаза.
– Стой ровно.
– Руки убери, – ощерился Дорофеев.
Батя чуть пропустил его вперед, после чего захлестнул шею и повалил Дорофеева на пол, оказавшись наверху. При падении перевернулся стул, на котором стоял пластмассовый таз с замоченным бельем: вода и мокрые шмотки вмиг оказались на Бате. Соответственно, стекало и на Дорофеева.
На вполне прогнозируемые Викины: «Козел, что ты делаешь?!» – Батя внимания не обращал. Сейчас его куда больше занимал тот факт, что в полуметре от них стоял и пристально вглядывался двухгодовалый ребенок в одной майке. Однако пупс, похоже, в своей недолгой жизни видал всякое, а потому не заплакал.
Внезапно вспомнив про второго, Батя краем глаза покосился на чернявенького. Тот сидел в глубоком кресле и равнодушно наблюдал из комнаты. И это очень не понравилось Бате.
– Чего творишь – я не сопротивляюсь! – проскрипело снизу.
– Спокойно.
– Это ты успокойся. Мне надо собрать вещи.
– Я тебе обещаю, что разрешу привезти вещи. А курево сам тебе куплю.
– Хорошо, хорошо…
Оба, кряхтя, встали. Мокрые рубашки и штаны прилипали к телу.
А в дверь продолжали долбить – теперь уже ногами. Оценив бесперспективность, Серпухов убежал на исходный рубеж, подставил ящики с помойки и попытался залезть в открытое окно кухни. Ящик под ним подломился, и Леха тут же разодрал до крови голень. Тогда он отчаянно заорал:
– Вика,
Та, наконец очнувшись, испугалась сама и теперь дрожащими пальцами пыталась провернуть истрепанный французский замок. Его, разумеется, заело. Естественно, из-за двери этому не верили и добавляли к серпуховским воплям:
– Вика, дверь к ебеням разнесем. Потом пыхтеть будешь, чинивши!
Батя прижимал Дорофеева к двери грамотными уговорами. Тот, уже не пытаясь бежать, порылся в спортивной сумке, вытащил пачку денег и протянул Вике, вопросительно глянув на Батю. Он кивком разрешил, держа в фокусе руки Дорофеева и спокойного такого парня в комнате.
– Матери отдай, – потребовал Батя.
– Вика сдала? – прошептал Дорофеев.
– Вика здесь ни при чем. Просто матери больше пригодятся, – так же тихо ответил Батя.
Дорофеев отдал деньги Вике. Это потом мужчины жалеют, а поначалу все «Викам». Батя, продолжая фиксировать взглядом руки, с первого раза открыл дверь сам, и всех троих чуть не снесли сыщики.
– …Ша, народ, похоже, со всеми договорились, – на правах старшего закончил разруливать Серпухов. – Забираем Дорофеева и… – он вчитался в документы второго, – гражданина Дортюка.
Вика зачем-то требовала взять ее с собой. Но ее послали. Тем более, что пупса оставить тогда было бы не с кем.
В машине Дорофеев несколько раз переспросил, почему Батя велел ему отдать деньги матери.
– Слышь, хоть теперь-то скажи – Вика сдала?
Батя хотел было объяснить, но ему вдруг стало грустно, и он лишь отмахнулся.
По приезде в отдел, дистанцируясь от неизбежной в такие минуты канцелярской рутины, Батя пошел в магазин. Купил на свои блок сигарет и бутылку пива («Вот, держи, черный „Петр“ и синяя „Балтика“ – я вроде бы ничего не перепутал?»), чему Дорофеев искренне удивился:
– Благодарю душевно, не ожидал! Возьми деньги.
– Не надо. Я обещал.
– А с Линчевским что делать будете?
– С каким Линчевским?
– Которого со мной привезли.
И только теперь Батя, вспомнив различие в фотографиях, окончательно врубился. Он подскочил со стула, метнулся к двери и громко прокричал в коридор:
– Народ, а где Дортюк?!
– Отпустили, он чистый. Проверили уже, чего отвлекаться-то? – со знанием дела доложил «молодой».
– Н-да! – почесал в затылке Батя. – Лажанулись, однако…
Дорофеев заулыбался:
– Не всё коту масленица – иногда и под хвост… Начальник, будь человеком, скажи – Вика сдала?
– Нет, не Вика.
– Слушай, откуда ты такой характерный взялся? Один на меня попер. А ведь немолодой уже.
– А ты что, Алеша Попович, что ль?
– А ты биографию мою знаешь?
– А ты что, писатель великий, чтоб я биографию твою изучал?
– Я бы мог…
– Проломить мне голову?
– Где-то да, – признался Дорофеев.
– Я бы тебе тоже что-нибудь проломил. Лежали бы сейчас в соседних палатах, через твой конвой переговаривались…