Ловушка
Шрифт:
— Нам нужно поговорить. Может, твой парень вернётся, когда я уйду? — произносит он, и каждое его слово сочится сарказмом.
У меня отвисает челюсть.
Нет. Он. Этого. Не. Сделал.
Призрачная улыбка приподнимает уголки рта Трента в улыбке, но его глаза сужены и арктически холодны.
— Так всё и будет? Ну, верь всему, что делает тебя счастливым. — Переключив внимание на меня, Трент спрашивает: — Хочешь, чтобы я остался?
Я энергично качаю головой.
— Нет, иди. Всё будет хорошо.
Челюсть Митча дёргается, и я практически
— Я не против, если мы обсудим это перед ним. Думаю, он уже слышал хорошие новости.
Понятно, куда всё грозит зайти, и я этого не хочу.
— Спасибо, что пришёл, Трент, — я не говорю, что позвоню ему позже, страшась начала Третьей Мировой.
Трент выдерживает взгляд Митча, пока воздух пульсирует от взрывного напряжения.
— Как-нибудь навредишь ей, и я…
— Пошёл ты! — рычит Митч, делая отчётливый шаг в сторону Трента. Я резко вклиниваюсь между ними, упираясь руками в грудь своего парня.
— Трент, просто иди, — прошу я настойчивым, паникующим голосом. Трент на четыре года старше Митча, и на дюйм выше. Я не знаю, кто из них двоих выйдет победителем, и знать не хочу.
— Я ухожу. Позвони, если понадоблюсь.
Митч склоняет голову к плечу, суженными глазами наблюдая за тем, как уходит Трент.
Когда дверь со щелчком закрывается, его внимание возвращается ко мне, а взгляд падает к руке, всё ещё покоящейся на его груди. Он отступает, как будто не в силах выносить моего прикосновения, и впивается в меня своим ледяным взглядом.
— Ребёнок вообще мой?
Я задыхаюсь, словесный удар приносит физическую боль в груди. Голова кружится, и на секунду мне кажется, что меня вырвет или я потеряю сознание.
— Как ты можешь спрашивать о таком? — сдавленно спрашиваю я, когда чуть отхожу от шока. От оскорбления.
— Ты обманщица, Пейдж. Откуда мне знать, чёрт возьми, что ты не солгала мне в чём-то ещё? Я знаю только, что он здесь, когда меня нет — что даёт ему дьявольски хороший старт. Вся эта дружба семьями может быть удобным прикрытием.
Вслед за болью, на поверхность эмоций выбирается пузырящийся гнев.
— Ты же знаешь, что между нами ни черта нет.
— Нет. Нет, не знаю. Знаю только то, что ты говоришь мне. И мы оба помним, чего стоят твои слова.
Я даже не понимаю, что сказать. Сейчас он не тот, с кем я могла бы спокойно поговорить. Неважно, какие слова я произнесу, что сделаю, он найдёт способ повернуть всё против меня же самой.
— Ты об этом пришёл поговорить? Об отношениях между мной и Трентом, которые существуют только в твоей голове? — интересуюсь я слишком спокойным, уравновешенным голосом. Я ограждаюсь, закрываюсь от него. Сама чувствую.
По какой-то причине, мой вопрос словно выводит его из себя даже больше. Его губы сжимаются, когда он стискивает челюсть. Ноздри раздуваюсь, когда он глубоко втягивает воздух.
— Я хочу тест на отцовство.
Не знаю, как я осталась
— Ты серьёзно? — спрашиваю тихо, с таким недоверием и горем, что не узнаю собственный голос.
Какие-то неопределённые эмоции мелькают на его лице, пока их вновь не скрывает холодная маска.
— Знаешь, хорошая работа. Ты нарочно залетела, перевернула мою жизнь с ног на голову, ещё и оскорбляешься на мою просьбу сделать тест на отцовство, когда всё выглядит так, будто ты развлекалась с другом семьи?
Никогда не видела Митча таким. Никогда. Как никогда и не думала, что на меня будет обращена такая ярость. Но я точно знаю, что он делает. Что пытается сделать.
Я выпрямилась, складывая руки на груди.
— Ты знаешь, что это твой ребёнок. Знаешь. — Мне плохо, и я устала играть роль его боксёрской груши.
— Я нихрена не знаю. Как и, очевидно, никогда не знал тебя. Настоящую тебя. — По тону его голоса ясно слышится, что он думает о «настоящей мне».
Жизненно важная часть внутри меня медленно умирает.
— Почему ты просто это не скажешь, Митч, вместо того, чтобы притворяться, будто дело в Тренте или ком-то ещё? Ты не хочешь этого ребёнка и теперь, когда я беременна, ты не хочешь меня.
— Я когда-то делал вид, будто хочу стать отцом в девятнадцать лет? Ты видела, чтобы я прыгал от радости, когда ты сказала мне? Давай на секунду перестанем притворяться, будто ты не знала, что я не буду от этого в восторге. И раз уж мы начали, прекрати делать вид, будто не распланировала всё до последней грёбаной детали. Ты этого хотела. Ты хотела привязать меня к себе до конца моей Богом забытой жизни. Что ж, надеюсь, ты счастлива.
Я перевариваю. Перевариваю каждое слово, брошенное мне. Когда я моргаю, — в миллисекунду до того, как поле моего обзора заполняется им, — выражение его лица, презрение и отвращение, написанные на нём, выжигаются на внутренней стороне моих век. Вот, что я буду видеть, каждый раз закрывая глаза.
— Убирайся, — говорю я тихо, резко опуская руки по бокам и стискивая их в кулаки.
Его брови сходятся на переносице, и он смотрит на меня, как будто у меня поехала крыша.
Я повторяю снова. Нет, кричу:
— Убирайся!
Удивление заглушает его на несколько мгновений, и он погружается в тишину.
— Не желаешь ребёнка — отлично. Ты мне не нужен. Я прекрасно справлюсь без тебя. Тест на отцовство не понадобится, я ни о чём не попрошу. Не хочу ни копейки твоих денег. Не хочешь этого ребёнка? Хорошо, потому что я не хочу тебя.
Я прохожу мимо него на трясущихся ногах — по крайней мере, такими они кажутся. Распахиваю дверь и поворачиваюсь к нему. Мне всё равно на слёзы, струящиеся по лицу, или на горло, по которому будто прошлись наждачной бумагой.