Ложь

Краснов Петр Николаевич

– Твой папа говорит по-немецки?..

– Ни бум-бум… И потому я и должна была быть неотлучно при нем. Они вместо «guten Tag», или «guten Morgen» [30] , говорит «gesund»…

– Что же это должно обозначать?..

– Он просто переводит, и так неумело, русское «здравствуй», «здоровы»… Это единственное слово, которое он выучил, он так и приветствовал моего дядю Отто: «gesund»… Тетка в хохот, а дядя глаза вылупил, как бык и мычит, как корова…

– А как ты заговорила с ним, – спросила Верховцева, – на ты, или на вы?..

30

Добрый день…

доброе утро… (нем.).

– На ты… Так вышло, и потом, мы переписывались всегда на ты… И, правда, я сама даже удивилась, так все сразу просто и по-родственному у нас пошло… Хорошо и сердечно…

– Ты ему понравилась? – спросила Эльза.

– Ну, еще бы! – воскликнул Игорь и покраснел.

– Молчи, уж, – сказала брату Соня Верховцева.

– Почему, Лизе, отец вдруг так и решил увозить вас? – спросил барон.

– Работать надо, – вздыхая, кротким голосом сказала Лиза… – Ну, и еще… Или замуж… или?..

– Но вы могли бы работать здесь…

– Здесь?.. Сложно очень… Доктор философии!.. Не знаю, барон… Но мне и самой стало казаться: лучше, и правда, мне уехать. И куда же, как не к отцу?..

Голос Лизы прозвучал грустно-грустно. На несколько мгновений в столовой все примолкли. Игорь внимательно, не скрывая влюбленности в глазах, смотрел на Лизу. Та не видела его взгляда. Она опустила глаза. Все молча и сосредоточенно ели.

– Ну, – сказала Лиза, встряхиваясь, – «Лейтенант платит долги»… Стоит говорить об этом. Нужно, и нужно… Отец нашел, что я стала немкой, совсем немкой. Он мне сказал даже, что ему неприятно, что я так хорошо и красиво говорю по-немецки. Он хочет снова сделать меня русской.

– Ты, Лиза, русская, – сказал Игорь, – и ты должна быть русской…

Лиза пронзительно посмотрела в глаза Игорю. Злой огонек горел в ее глазах:

– Это говорит мне немецкий подданный, матрос германского флота, и говорит… по-немецки…

– Что это значит, Лиза?..

Лиза пожала плечами:

– Подумай… Может быть, поймешь…

Барон разлил по светло-зеленым высоким, на тонких ножках, рюмкам бледно-золотистый Мозель.

Костер разговоров угасал. Точно водой на него плеснули. Все знали драму любви Лизы; никто не хотел говорить о ней. Надо было подбросить сухих сучьев в костер, заглушить сердечную тоску молодых душ. Барон постучал вилкой по хрусталю, и запел своим почти женским контральто:

Trink, trink, Br"underlein, trink!..

Дружно приняли от него все гости:

Lasset die Sorgen zu Haus,Meidet den Kummer und meidet den Schmerz,Dann ist das Leben ein Scherz! [31]

– Ни тоски, ни забот, ни печали, – сияя блестящими, темными, увлажненными, хмельными глазами, воскликнула Соня Верховцева и протянула Лизе свою рюмку.

– Клинг… клинг… клинг… – мелодично звонко зачокались, сталкиваясь, рюмки. Жидкое золото взблескивало в них, отражая огни люстры.

31

Пей, пей, братец мой, пей…

Дома заботу оставь,

Горю не внемли и боль прогони, —

Шуткой всю жизнь живи! (Перевод А.Ф. фон Шлиппе).

– Наполните ваши бокалы…

– Prost!..

– Prost!..

Секендорф разливал вино. Его некрасивое лицо было красно, волосы на темени стали дыбом. За толстыми стеклами круглых очков счастьем сияли добрые, хмельные глаза.

– Барон, – сказал он, – споемте нашу обычную, нашу любимую… Начинаем…

– О, только не ты, милый Ральф, – воскликнул Клаус, – у тебя

слух, как у крокодила…

– И голос, как у дикой кошки, – сказала Эльза.

– А чувство ритма, как у пьяного велосипеда, – сказала Кэт Бланкен.

– Э, полноте, meine Volksgenossen und Volksgenossinnen, дело не в крокодиле, и дикой кошке, и даже не пьяном велосипеде, хотя я и позволю себе усомниться, чтобы велосипеды пьянствовали. Дело в душе, в душевном настроении в переживании песни, а этого всего я дам в песне в изобилии…

Секендорф встал, взмахнул вилкой, как дирижерской палочкой, и все запели в унисон, молитвенно строго и стройно. Вел песню барон, ему вторила Лиза. Секендорф гудел низкой октавой, и не портил хора:

Verschleucht die Sorgen, trink, liebet und singt,Wen k"ummert, was morgen das Schicksal bringt,Die Stunden verinnen, kommt keine zur"uckRasch fieht von binnen mit ihnen das Gl"uck…

Легло, уносилось безвозвратное время. Лизе, – пьяненькая она была после водки и вина, – казалось: ощущает она неудержимый полет в вечность… Не остановить времени!.. Нельзя управлять событиями. К отцу, так к отцу!.. В Париж, так в Париж!.. Стряпать на кухне, чинить белье стареющему отцу, ходить за ним…

Звонким, чистым голосом пела Лиза, смотрела на Курта блестящими пьяными глазами, в них дрожала слеза, и, сквозь песню, думала: «Неужели он не понимает, что, если не теперь, не сегодня, то уже никогда!.. И, если сегодня, сейчас, этого не случится, то что остается ей делать, как не уехать от своей любви, от счастья, которое все равно прошло мимо, лишь поманив за собою?…». Она взглянула на золото вина в бокале, и, почти не думая о том, что поет, продолжала петь, покрывая сильным голосом весь хор:

Ich kenne eine Bl"ute mit goldenen ScheinDass Gott sie h"ute, sie heisst der Wein,Er funkelt im Becher, er perlet und sch"aumt,Nun trinket den Becher, nun trinkt und tr"aumt…Die Tr"aume, sie steigen und schweben empor,Sie tanzen den Reigen der Elten uns vor,Sie bringen die Tage des Fruhlings zur"uck…Da schweigt jede Klage, da jauchzet das Gl"uck [32] .

Лиза пела, мечтала, надеялась, ждала, и быстро, быстро билось ее юное сердце…

32

Гони заботы, пей, пой и люби,

Нам завтра нет дела до нашей судьбы.

Минуты летят все одна за другой,

И счастье берут безвозвратно с собой…

Есть цвет золотистый, – я знаю его,

Сам Бог на радость нам дал вино,

Шипит и играет в бокале на дне.

Ты лей, – и горе пройдет, как во сне…

Волшебные сны будут сниться тебе,

Все сказки и тайны увидишь в вниз…

Весну тебе дарит волшебный тот сон,

И горе замолкнет… И счастье кругом… (Перевод А.Ф. фон Шлиппе).

XXI

Молчаливый лакей барона, бесшумно ступая, собрал со стола опустошенные блюда с закусками и бутербродами и пустые тарелки. Остались большие сладкие пироги: зеленый, уложенный виноградом и покрытый прозрачным желе, и нежно-розовый, земляничный. Лакей принес тяжелые серые, с синими узорами, каменные кружки и громадные зеленые пузатые кувшины с пивом.

– Неужели, господа, еще будем пить? – сказал Игорь Верховцев.

– А ты не можешь, – насмешливо сказала Лиза. – А еще матрос германского флота!