Ложная слепота
Шрифт:
– Темно там, – заметила Джеймс.
– Зато тепло, – ответила Бейтс.
Двести восемьдесят один кельвин [41] . Выше точки замерзания.
Эндоскоп нырнул во тьму. В тепловом спектре прорезалась зернистая черно-белая картинка – что-то вроде тоннеля, заполненного туманом, с причудливыми каменными наростами. Стены гнулись как соты или окружности окаменевшей кишки. Тут и там от центрального прохода ответвлялись тупички и боковые коридоры. Судя по виду, основным материалом служило плотное
41
281° К = плюс 8° по Цельсию.
– Дамы и господа, – вполголоса произнес Шпиндель. – Кушать подано – чертова пахлава.
Я был готов поклясться, что заметил какое-то очень и очень знакомое движение.
Камера сдохла.
Роршах
Матери любят своих детей больше, чем отцы, так как они более уверены в том, что это именно их дети.
Попрощаться с отцом я не смог; даже не знаю, где он был в то время.
Прощаться с Хелен я не хотел, не желал туда возвращаться. Только проблема была в том, что теперь я мог вообще никуда не ехать: на планете не осталось места, где бы гора не взяла и не пришла к Магомету. Небеса были лишь очередным районом глобальной деревни, и та не оставляла мне выбора.
Я связался с матерью прямо из своей квартиры. Новые имплантаты – заточенные под экспедиционные нужды и всего неделю назад вставленные под череп – навели мост в ноосферу и постучались во врата рая. Некий ручной призрак, столь же бесплотный, как Петр-ключник, хотя более правдоподобный, принял записку и умчался.
Меня пустили внутрь.
Ни передней, ни комнаты свиданий: Небеса не предназначались для досужих зевак; любой рай, в котором бы себя уютно чувствовали скованные плотью, оказался бы нестерпимо прозаичен для бестелесных душ. Гость и хозяин могли видеть совершенно разные обстановки. Если бы я захотел, то мог бы снять с полки любой стандартный пейзаж и обставить это место как мне заблагорассудится. Сами взошедшие, конечно, не поддавались изменению. Хотя одно из преимуществ посмертия – возможность самому выбирать себе лица.
То, чем предстала моя мать, лица не имело. И, черта с два, я стану прятаться перед ней за какой-то маской.
– Привет, Хелен.
– Сири! Какой чудесный сюрприз!
Она была абстракцией абстракции: нереальным пересечением десятков ярких стекол, словно засветился изнутри и ожил рассыпавшийся витраж. Она кружилась передо мной, как стая рыбок. Ее мир был отдаленным эхом телесного существования Хелен: огоньки, острые углы и трехмерные эшеровские парадоксы, громоздившиеся сияющими тучами. И все же почему-то я узнал бы ее в каком угодно виде. Небеса – это сон: только проснувшись, понимаешь, что люди,
В сенсорном поле я нашел лишь один знакомый ориентир – рукотворный рай моей матери пропах корицей.
Я смотрел на сияющую аватару и представлял себе тело, отмокающее в чане с питательным раствором глубоко под землей.
– Как поживаешь?
– Прекрасно… Прекрасно! Конечно, не сразу привыкаешь к тому, что твой разум принадлежит не тебе одной. (Рай не только питал мозги своих обитателей, но и кормился ими – использовал резервные мощности незадействованных синапсов, поддерживая собственную инфраструктуру.) Тебе обязательно надо сюда перебраться, и чем быстрее, тем лучше. Ты не захочешь уходить.
– Вообще-то я улетаю, – отозвался я. – Завтра старт.
– Улетаешь?
– Пояс Койпера. Ты знаешь. Светлячки.
– Ах да… Кажется, я что-то слышала. Понимаешь, новости из внешнего мира к нам почти не поступают.
– В общем, я хотел попрощаться.
– Я рада. Надеялась увидеть тебя без… ну ты понимаешь…
– Без чего?
– Ты знаешь. Не хочу, чтобы твой отец подслушивал.
Опять…
– Хелен, отец на задании. Межпланетный кризис. Может, ты слышала хоть какие-то новости?
– Разумеется. Ты знаешь, я не всегда терпеливо переносила длительные командировки твоего отца. Но, вероятно, все к лучшему: чем меньше времени он проводил с нами, тем меньше мог сделать.
– Сделать?
– С тобой, – призрак застыл на несколько секунд, изображая неуверенность. – Никогда тебе этого прежде не говорила, но… нет. Не стоит!
– Не стоит что?
– Вспоминать… старые обиды.
– Какие обиды?
Точно по звонку, привычка въелась слишком глубоко. Я ничего не мог с собой поделать – всегда тявкал по команде.
– Ну, – начала она, – иногда ты возвращался – когда был совсем маленький, – и у тебя было такое лицо… напряженное и застывшее, что я думала: почему ты так сердишься, малыш? На что может злиться такая кроха?
– Хелен, о чем ты? Возвращался откуда?
– Оттуда, куда он тебя водил, – на ее гранях мелькнуло что-то вроде дрожи. – Тогда твой отец еще не так часто уезжал, не был такой важной персоной – просто помешанным на карате бухгалтером, готовым болтать о криминалистике, теории игр и астрономии, пока не вгонит собеседника в сон.
Я попытался себе представить: мой отец – болтун.
– Это не похоже на папу.
– Само собой! Тогда ты был слишком мал, чтобы запомнить, а он был просто маленьким человеком. Им и остался, несмотря на все тайные задания и засекреченные инструкции. Никогда не понимала, как люди этого не замечают. Но даже в те времена твой отец предпочитал… ну это все же не его вина, наверное. У него было трудное детство, он так и не научился решать проблемы как взрослый. Предпочитал давить и использовать свое положение, можно так сказать. Я узнала об этом после того, как мы поженились. Если бы раньше, я… но я приняла этот груз и не бросила его.