Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки
Шрифт:
Опытный «стражник» не ошибся в расчетах и методах, и в начале сорок второго я увидел его в числе освобожденных из лагеря.
Пока государство остается тоталитарным, и его полиция сохраняет свои особенности. В первую очередь она призвана охранять интересы государства, подавлять любое недовольство грубой силой, а жалобы населения обслуживает кое-как и в последнюю очередь.
Когда из заключения убегал «контрик» — объявлялся «всесоюзный розыск», когда убегал уголовник — ограничивались местными поисками, ибо первый был опасен для государства, а второй — лишь для населения и государство от этого не страдало.
Когда убивали милиционера или чекиста, на розыск кидали большие силы и обязательно находили виновника, если не действительного, то мнимого. Когда убивали кого-то из населения, следствие велось вяло, формально, безынициативно.
Я не могу в этой связи не рассказать о преступлении, совершенном уже в 1966 году в городе Дубна Московской области. 3 января утром десятилетний мальчик, приехавший с матерью на школьные каникулы, был сброшен в гостинице с четвертого этажа в пролет винтовой лестницы и скончался не приходя в сознание.
Обстоятельства убийства явно указывали на оказавшегося в той же гостинице только что вернувшегося из заключения бандита, которому беспечная администрация предоставила ночлег. Накануне, устроив пьяный дебош на этаже, он блатной руганью угрожал матери мальчика, пытавшейся его утихомирить.
Следствие по начатому уголовному делу безобразно задержали, вели крайне халатно, спустя рукава. Перепуганные свидетели плели околесицу и были озабочены только тем, как бы не впутать себя. По прошествии трех месяцев советник юстиции третьего ранга Белов, приехав к матери погибшего мальчика домой, потребовал её подписи — согласия закрыть дело на основании якобы того, что мать подозреваемого бандита сообщила, что он отправился путешествовать по Советскому Союзу. Объявить всесоюзный розыск убийцы советская прокуратура не сочла нужным. И здесь следователь рассуждал не как представитель власти, обязанный найти и наказать преступника, а как его пособник, заинтересованный, чтобы беглеца оставили в покое. Сказалось выработанное за годы тоталитаризма презрение к рядовым людям — тратить на них время и деньги не обязательно, достаточно выполнить необходимые формальности и закрыть дело.
Глава 4. Вятлаг первого года войны
Как князь Сапега выполнял норму
День прибытия нашего «московского» этапа на первый комендантский лагпункт Вятлага — 28 августа 1941 года — ознаменовался приездом крупного начальства из управления лагеря. Это было вызвано тем, что в связи с разгрузкой московских тюрем в нашем этапе оказались некоторые выдающиеся заключенные: князь Сапега, прокурор республики Рогинский, барон Гильдебранд, заместитель наркома лесной промышленности Козырев, министр внутренних дел Латвии и несколько членов правительства этой страны, много польских офицеров, около двадцати инженеров, среди которых и очень крупные с бывшего Путиловского завода, немецкие и венгерские специалисты-авиационники; большие чины НКВД и милиции…
Из приехавшего начальства тоже выделялся и потому запомнился плотный, приземистый, буль-догообразный начальник «режима» Вятлага. Чекистам вообще нельзя отказать в прекрасной памяти на лица и имена; нас, новичков, поражала их осведомленность, почерпнутая, впрочем, из формуляров с фотографиями и установочными данными, препровождаемыми на каждого заключенного. Вот почему капитан Борисов тотчас «узнал» князя Сапегу и, я думаю, «сразил» его, назвав по имени.
Высокий, сильного сложения, костлявый, с пронзительными глазами и носом с большой горбинкой, князь напомнил мне громадного орла, с перебитыми крыльями, в клетке, но гордого и непримиримого. Я подоспел, к сожалению, в тот момент, — это было не самое начало разговора, — когда зэка Сапега на вопрос капитана: «Почему же вы, помещик и князь, не убежали, а остались в своем поместье?» — ответил: «Я остался там, где жил всю жизнь. Не я пришел в чужую землю, не мне и бегать».
Князь не очень правильно говорил по-русски, и несколько польских слов только усилили и без того ошарашивающее впечатление. Капитан отреагировал длинной тирадой из марксистской политграмоты, которой обучают всех в Советском Союзе, с неизменными формулами об эксплуатации, экспроприации и прочими штампами. Дерзость князя сошла ему с рук, так как руководству лагеря в то время было, вероятно, что-то известно об организации армии Андерса… Уже в сентябре приехавших с нами и ранее попавших в лагерь поляков этапом отправили в Среднюю Азию, где шло формирование этой армии. Но до этой даты поляки работали, как и все зэки, и даже князь Сапега был поставлен перед необходимостью
Среди поляков было человек пять западноукраинских хлопцев. Конечно, все они сказались поляками, и никто из настоящих поляков их не выдал…
Карантин
Вновь прибывших в лагерь положено держать в карантине в течение двадцати дней, но это выполняется лишь в тех случаях, когда они не в состоянии двигаться. Как правило, уже на следующий день гонят на работу. Правда, обычно норму выполнять не обязательно, зато кормят по худшему, так называемому «первому котлу».
Поселили нас в «палатках» — сооружениях, покрытых двухскатной крышей, а по бокам огороженных стенами из жердей, обмазанных глиной; внутри них вдоль оси симметрично расположены двухсторонние верхние и нижние нары.
О комарах и клопах мы знали по рассказам зэков, но то, что обрушилось на нас, превзошло все ожидания. Я лежал на нижних нарах, а с верхних падали проклятые клопы, лезли изо всех щелей. Я то и дело скидывал с себя крошечное детское одеяльце, захваченное мною из дома, и вступал в единоборство с ними. Но тотчас начинали истязать комары, гудевшие, как самолеты. Промучившись так часа два, я полез вниз, уповая, что там хоть клопов будет поменьше. Тщетная надежда! Через несколько минут нагрянуло целое полчище, и все началось сызнова. Вылезая из мнимого убежища, я чуть не напоролся затылком на острие здоровенного гвоздя и выскочил на двор, благо бараки тогда не запирались. Там я устроился на столе, где и заснул лишь под утро. В последующие ночи было не легче: пытка продолжалась, но усталость брала свое. Тем временем, кровопийцы вершили черное дело, высасывая из нас кровь, которую все труднее становилось возможным восстановить при столь слабом питании. После того, как в течение первого года войны уничтожили, за малым исключением, весь состав лагеря (35 000 человек), сверху пришло, наконец, указание морить клопов, и вновь прибывающие на место погибших зэков уже не подвергались этому ежедневному истязанию.
Через неделю после нашего приезда склады лагеря опустели, и питание стало резко ухудшаться. Теперь нам давали черпак жидкой баланды и черпачок немного более густой кашицы. Продовольственные посылки были запрещены с первых же дней войны, и все держались только на хлебе.
Кубанцы
Дня через три после нашего водворения привезли этап (человек пятьдесят) с Кубани, который поэтому и назывался «кубанским». Ядро молодых двадцати — тридцатилетних парней резко выделялось среди остальных. В первый день, когда их отвели на работу в лес, они собрались под вечер около своей палатки в кучку и что-то очень оживленно обсуждали. Верховодил один парень повзрослее с карими, как мне показалось, горячими глазами. Он говорил очень быстро и, видимо, убедительно. Остальные внимали с большим участием, иногда вставляя замечания и вопросы. Как молния, сверкнула догадка, что кубанцы собрались в побег. Ребята были — не нам чета. На них, детей казаков, с ранних лет сыпались непрерывной чредой, как из рога изобилия, притеснения, гонения, репрессии. Они повидали виды. Те, что постарше, вполне могли быть участниками восстания кубанцев против коллективизации в 1930 году. Многие, наверняка, бежали из гиблых мест массовых ссылок в Сибири. Поэтому вполне реальным представлялся им побег в начале сентября из лагеря при одном только «вертухае» на бригаду.
У меня тогда еще не было лагерного опыта, да и трудно было войти за один вечер к ним в доверие. Я смог бы выйти с их бригадой за зону, потому что нас еще не знали в лицо, да и бригады были временные, карантинные. Стоило, может быть, подождать конца беседы, подойти к атаману, сказать: «Я ваш, возьмите меня с собой!» А там одно из двух — либо тебя в тот же вечер задушат, либо скажут: «Да». Первое верней, ибо никакой веры в «москалей» у них не было. За десять лет сознательной жизни среди скрытых и явных врагов среда воспитала во мне разъединение, недоверие к окружающим, неумение пожертвовать собой. И хотя решимости у меня всегда хватало, я не сумел осуществить свое желание в тот вечер.