Лубянская империя НКВД. 1937–1939

Жуковский Владимир Семенович

А вот эпизод из плохого детектива. Руководитель троцкистской организации в Краматорске, чтобы убить одного из своих сообщников, «на полном ходу, на повороте… пустил автомобиль на телеграфный столб, а сам выпрыгнул».

Достаточно цитат. Как сказал один ученый по другому поводу, это было бы пределом глупости, если бы глупость имела предел. Впрочем, глупость — если принимать во внимание обстоятельства времени и места — понятие неоднозначное. «На всем протяжении лета — осени 1937 года центральные и местные газеты печатали отрывки» из цитированного опуса. «В октябре 1937

года Партиздат при ЦК ВКП(б) издал миллионным тиражом его (Заковского) брошюру под грозным названием «Шпионов, диверсантов и вредителей уничтожим до конца».³⁸ По этому же шедевру публицистики проводил занятия с группой из тридцати молодых следователей «ежовского набора» их старший товарищ Реденс³⁹.

Кого, по каким признакам забирали в те годы? Коммунистов, желательно с большим партстажем, с прошлым участием в каких-нибудь «уклонах»; руководителей всех рангов, от наркома до начальника цеха, командиров Красной Армии; работников, побывавших за границей, иностранных эмигрантов. По священнослужителям основной удар, видимо, был нанесен ранее.

Естественно, что для любой легенды на шпионскую тему нужны иностранцы и иноплеменники. Поэтому в те годы прекратили свое существование отличные китайские прачечные. Как же, ведь в них поголовно работали японские шпионы. Исчезла с прилавков зубная паста «Хлоро-донт», поскольку «…под вывеской, казалось бы, самого невинного учреждения (немецкой концессии. — В.Ж.) действовала большая серьезная агентура иностранной разведки». (Из ранее цитированной брошюры.)

В столице и больших городах выбор лиц из указанных категорий был достаточно богат. Каждую ночь, особенно летом, москвичи прислушивались к шуму въезжавших во двор, тормозивших у подъездов автомобилей. Кто на этот раз?

Разумеется, при той свободе действий, которой наделили агентов НКВД, даже в столице не могло обойтись, кроме плановой еженощной жатвы, без «случайных» арестов. Так, увидев ехавшие мимо правительственные машины, московский паренек записал на рубле номер одной из них. Это заметил оказавшийся поблизости агент в штатском. Паренька тут же взяли.

Вечером к тротуару улицы Горького (Тверская) подъехал автомобиль. Из него высыпало несколько оперативников в сорокаградусном настроении. Увидели человека без ноги.

— Эй, ногу пропил, что ли?

Ничего такого они не замышляли. Просто выпили и захотели от всей своей широкой души позабавиться. Есть такое своеобразное добродушие у некоторых подвыпивших людей. Калека не оценил юмора. Ответил. Наши добряки — народ обидчивый. А уж смелости им не занимать стать, особенно когда четверо на одного. Слово за слово, схватили одноногого и увезли.

Однако в Москве главная масса репрессированных формировалась из многочисленного контингента, обладавшего указанными выше признаками. На периферии, в глухих местах, где выбор, естественно, представлялся гораздо скромнее, соображали по обстоятельствам. Например, в городке близ южной границы был безвозвратно арестован отец моей жены, начальник штаба полка войск погранохраны. Беспартийный (это неплохо), но из дворян. Ясно, «пробрался». Осталась жена с годовалой дочкой и в ожидании другого ребенка. Никого это не трогало, ведь шла борьба за счастье народа. Ей посоветовали уехать.

Если же и бывших дворян не было, брали председателей колхозов, артелей, бывших «кулаков», вообще брада кого угодно. План надо давать! Приветствовались доносы. Задача состояла в разработке подходящей версии преступления. Иногда же, в запарке, обходились и без нее, пустой папкой.

Понятно, коммунист, да еще

бывший за границей, попадая в глухомань, оказывался в исключительно опасном положении. Именно в такую ситуацию занесло мою мать, когда она в 1937 году начала работать в Кимрах, городке, отстоящем на 140 км от Москвы. Доброжелатели намекнули, чтобы она поскорей убиралась восвояси. Мать приехала посоветоваться с отцом, который работал тогда в НКВД. Отец откровенно дал понять, что может оказаться бессильным против ее ареста, так что, делать нечего, пришлось взять расчет и возвратиться в столицу. (Здесь мать вскоре устроилась в Центральный институт авиационного моторостроения (ЦИАМ) имени Баранова заместителем начальника отдела технической информации; спустя два года она стала начальником этого отдела.)

Приблизительно тогда же в аналогичную передрягу попал и брат матери Н.С. Бродский. Беспартийный, он, тем не менее, работал главным энергетиком «Запорожстали»; полгода стажировался в Соединенных Штатах. Последовавшая вскоре волна арестов не миновала директора завода Рогачевского, также числившего за собой командировку в Америку.

И здесь нашлись хорошие люди, которые объяснили моему дяде, что наступил именно тот момент, когда ему лучше всего оказаться где-нибудь в другом месте, желательно подальше. Оставив в превосходной запорожской квартире семью, теперь уже бывший «главный» на время перебрался к нам и несколько месяцев расхаживал по столице в незавидной роли безработного. Приютил его, благодаря прежнему знакомству, Тевосян. Дядя стал главным энергетиком главка, а через некоторое время — и наркомата судостроительной промышленности, «который этот главк превратился. Быстро получил квартиру и выписал семью. Следующее прикосновение великого указующего перста досталось на его долю уже в начале пятидесятых годов.

Руководителей сажали чуть ли не поголовно. «Дом правительства» — новое, возможно, самое вместительное тогда в Москве жилое здание вблизи Болотной площади — очень метко прозвали «допром»; по общеизвестной терминологии допр — это дом предварительного заключения. Создавалось впечатление не просто поспешности, но большого накала кампании. Стиль был не отработан: иногда обреченного предварительно перемещали на другое место, иногда понижали в должности, а случалось, забирали, едва успев повысить по службе. Так, М. Берман, один из предшественников моего отца на посту замнарко-ма, был переведен на должность наркома связи и только после этого арестован. Начальника УНКВД по Московской области Реденса перевели в Казахстан наркомом внутренних дел; финал тот же.

Выдвинули на пост наркома путей сообщения Бакулина, а вскоре его арестовали. Сам Сталин позвонил Варейкису с вопросом, не возражает ли тот против перемещения его из Воронежского обкома партии на такой же пост секретаря Сталинградского обкома. Варей-кис ответил, что будет горд работать в городе, носящем имя вождя. Состоялось новое назначение и вскоре арест. Перед своим арестом Чубарь был назначен начальником Соликамского строительства ГУЛАГа и в этом качестве явился представиться отцу. Народного комиссара здравоохранения Гилинского арестовали чуть ли не в тот же день, когда о его назначении было объявлено в газетах.

Известного журналиста Михаила Кольцова летом 38-го выбрали в Верховный Совет РСФСР, 10-го декабря объявили о его избрании членом-корреспондентом Академии наук, а 13-го арестовали.

Кольцова довелось мне увидеть 1-го мая 1938-го. Он шел мимо Манежа, держа под руку брюнетку несколько выше его ростом. На лацкане пиджака выделялся орден Ленина. (Недавнее знакомство с воспоминаниями современников зародило у меня сомнения в достоверности пункта об ордене Ленина. Разумеется, за полвека память может и подвести, однако пишу как помню.)