Лучник
Шрифт:
Он задумался, восстанавливая в памяти самые серьёзные из «несчастных случаев». Усилием воли подавил всколыхнувшийся в душе страх, напоминая себе, что он теперь мёртв, и никакие голоса больше не в силах проследить за ним. И решительно продолжил:
«Не знаю точно, что было нужно этим «голосам» по-настоящему. Мне повторялся, если подумать, лишь один приказ: убить всех, кто преграждает мне путь к месту старшего наследника. Менялись лишь кары, которыми грозили мне, если я откажусь подчиняться. Почти всё обещанное мне удалось предотвратить. Хотя среди воинов крепости я приобрёл славу
Наилир действительно перестал доверять. И Гайр даже не мог осудить его за это. Получение контроля над заветным «Защитником» стало его навязчивой идеей. Он не знал, удастся ли с помощью древнего артефакта контроля отследить владельцев «внутреннего голоса» — зато точно знал, что с этим артефактом никто больше не сможет подобраться на расстояние, достаточное для удара, ни к Тилле с Илларом, ни к матушке Элари, ни к самому Третьему Стражу. Но его настойчивость сыграла прямо противоположную роль. Упрямый старик, вместо того, чтобы дать ему в руки инструмент защиты своей семьи, принялся проверять каждый его шаг.
И в какой-то момент Гайр не успел угадать, где и как будет нанесён удар.
«Яд просто появился позавчера в одной из потайных ниш в стене. Я не смог найти того, кто его подложил. На следующий день мои дети пропали в лесу. А мне в очередном сне было приказано подлить яд в вино тестю. В обмен было обещано вернуть детей живыми».
Он замолчал, пытаясь справиться с силой обрушившихся воспоминаний. Страх, отчаяние, ненависть, чудовищное осознание того, что на этот раз у него не осталось иного выбора, кроме как подчиниться…
«Тогда я, наконец, понял, что дальше тянуть нельзя», — через силу признался он. — «Я давно думал об этой возможности. Если кто-либо из членов семьи имперской Стражи погибнет насильственной смертью, или будет казнён за измену, Император объявляет над Башней опеку. Двадцать лет полного контроля за всем, что происходит в башне. Полноценное расследование, с допросом всех присутствующих амулетами считывания памяти. Решение всех важных вопросов только через канцелярию Императора, включая политические решения, хозяйственные заботы и даже браки детей. Ни один заговорщик не рискнёт продолжать свои игры в таких условиях. Если бы это случилось, Башня Третьей Стражи потеряла бы для них всякую ценность. Но мне слишком страшно было решиться умереть…»
Он умолк на миг, но почти тут же решительно продолжил:
«Когда дети пропали, я понял, что время для колебаний закончилось. Тем более, что Ниари вернулся. И, если я правильно понял, вернулся не как изгой, а как твой ученик. Это означало, что он тоже может стать орудием. Ему даже не нужно добиваться титула наследника, он и так является им по праву крови. И он уже достиг гражданского совершеннолетия, а значит, может взять жену… Я почти уверен, что после убийства Наилира мне был бы отдан такой же приказ. Поэтому Ниари я решил вывести из игры. Через неделю-другую он встал бы на ноги — но к этому моменту над крепостью уже была бы установлена опека Императора».
— Сказал бы я тебе… — ворчливо отозвался маг. — А в святой и безупречной канцелярии короля, предателей конечно
Гайру показалось, что его прошила ледяная игла. Страх, не имеющий телесного проявления, оказался холодным и мучительным до помутнения сознания.
«Что? Нет, это невозможно… — беспомощно подумал он, даже не понимая, обращается ли сейчас к магу, или просто безмолвно кричит внутри себя, оглушённый чудовищным видом будущего, которое могло бы наступить, если бы слова мага оправдались.
— Угу, и амулет правды серой стражи обойти нет ну никакой возможности…. — в голосе мага прозвучала ирония.
Гайру невыносимо хотелось кричать.
Всё, что говорил маг, было правдой. Вот только до этого момента он не видел этого. Или — не хотел видеть.
Внутри неожиданно стало очень пусто и тоскливо. Он вдруг с отчётливостью понял, что всё, что он делал последние сутки, было напрасной суетой. Что его дети, и так потерявшие мать, вырастут без отца. Он не увидит, как они получат взрослые имена, не будет делать вид, что не знает о самоволках сына, не пообещает дочери хранить в секрете её первую влюблённость…
Смерть, видевшаяся ему самопожертвованием во имя тех, кто ему дорог, оказалась бессмысленным, никому не нужным самоубийством.
«Что ж, дураку — дурацкая смерть», — с горькой самоиронией произнёс он, изо всех сил стараясь, чтобы маг не услышал, насколько больно ему, на самом деле, осознавать всё, что он потерял.
Всё, что он мог натворить, если бы Ниари и его странный учитель так вовремя не приехали в башню Третьей Стражи.
Он изо всех сил сжал раздирающую сознание боль, не позволяя её вырваться наружу словами или образами. И, раздельно, старательно вкладывая в свой мысленный голос всю признательность, которую испытывал к так вовремя появившемуся гостю, произнёс:
«Господин маг. Я благодарен вам за всё, что вы для меня сделали. Вы не только спасли моих детей — от смерти и, возможно, от чего-то ещё более страшного. Не только позволили мне умереть без мучений и позора. Своим вмешательством в судьбу Иллара и Тилле вы избавили меня от необходимости убивать человека, которого я люблю, как мог бы любить родного отца… если бы он у меня был. Я был готов отравить его, если придётся. Но рад, что смог уйти, не утащив за собой и его тоже».
А потом боль и горечь осознания бессмысленности жертвы всё-таки захлестнули целиком, и он, чувствуя, как теряет контроль над своими мыслями, безнадёжно засмеялся, надеясь лишь, что делает это достаточно тихо, чтобы не донимать мага «криком в мозг».
— Ох, дети… С вами порой так тяжело… — усмехнулся маг какой-то своей странной улыбкой. — И выпороть охота, и нельзя: обидитесь, ещё больше дел натворите… Помнишь, что я тебе сказал там, в камере?
Гайр с трудом взял себя в… во что может взять себя лишённая тела душа?
«Помню. Что вы отвечаете за свои поступки и за свои ошибки. Не волнуйтесь, господин маг. Я тоже считаю, что за свои ошибки надо отвечать. И винить в своей не собираюсь никого».
— Не то я тебе говорил. Точнее не о том спрашиваю.