Лучник
Шрифт:
Над ним стоит Гайр. И в его ледяных глазах — смерть.
***
— Приказал мне встать и одеться, — кривовато, через силу усмехнулся Ниари, не глядя на Эрана. — Так, как одевался бы, если бы я шёл в лес по доброй воле.
Маг мрачнел с каждым словом мальчика. Он по-прежнему был спокоен. Даже пальцы лежавшей на плече ученика руки не дрогнули, не сжались в кулак. Но, даже воздух вокруг эльфа словно сгустился, как бывает перед мощным, рушащим всё на своём пути штормом.
Ниари посмотрел на него почти и испугом.
И
— Я не виню его! Мы тогда все почти сошли с ума от горя и от ожидания новых бед… Мне кажется, он втайне надеялся, что его кто-нибудь заметит и остановит. Потому и потащил в лес, вместо того чтобы зарезать прямо в комнате… Не мог решиться меня убить. Мы всегда были с ним близки… Ближе, чем обычно бывают муж и брат одной женщины, особенно если их разделяет более чем десять лет.
Он прерывисто вздохнул, с трудом сдерживая упрямо подступающие слёзы. — А потом, подумав, горько признал:
— А может, просто рассчитывал набраться решимости, пока будем идти до леса. Но мне, конечно, сказал иначе…
***
Он смотрит на Гайра, не в силах поверить в происходящее. И тот, жутковато оскалившись, резко взмахивает мечом.
Короткая, острая боль; поперёк груди появляется неглубокая царапина.
— Вставай и одевайся, — страшным голосом повторяет вдовец, и лишь теперь Ниари становится по-настоящему жутко. Лишь теперь он понимает: происходящее — не глупая шутка и не пьяный порыв.
— Можешь кричать, — кривя губы в мёртвой усмешке, цедит Гайр. — Тогда я убью тебя прямо здесь. И твой отец, конечно, казнит меня. Моих детей ославят, как потомков предателя. Но они, по крайней мере, будут живы и не затронуты твоим проклятием. Ну?! Считаю до трёх!
И тогда Ниари медленно встаёт. И, не глядя на него, начинает натягивать на себя походную одежду.
Он не хочет умирать.
И, возможно, ещё не верит до конца, что Гайр, его друг, почти старший брат, действительно собрался его убить.
Но какой-то частью себя уже понимает: Гайр сделает то, что сказал. И что он — прав.
В груди болит так сильно, что на миг ему кажется — рана от меча всё-таки достала до самого сердца.
— Руки, — резко приказывает отец его племянников, и Ниари, словно во сне, безропотно заводит ладони за спину. Кисти туго стягивает верёвка, и он смутно, без особого интереса, удивляется: зачем? Можно подумать, у него есть возможность сбежать…
Можно подумать, он собирается бежать — если даже самые близкие люди, которым он доверял больше, чем самим себе, не видят иного пути, нежели его смерть…
— Гайр,
Вместо ответа Гайр молча толкает его между лопаток, заставляя выйти из покоев.
Лишь тогда Ниари понимает, что забыл взять меч.
Впрочем, он всё равно не мог бы ему помочь.
Они идут по пустым коридорам, и на какой-то миг в нём вспыхивает надежда, что кто-нибудь заметит их и…
…Он знает, что этого не будет. Гайр — мастер Защиты Третьей Башни. Гайр знает, в какое время в каком из переходов не будет ни одного воина.
Он не пытается сбежать. Останавливают туго связанные руки и упирающееся под левую лопатку острие меча. И он всё ещё не верит, что всё происходит с ним наяву.
Они проходят через тайный выход, и никто не видит их. Пересекают очищенную от кустов и травы выжигу между крепостью и лесом — и плывущие по земле тени облаков не оставляют ни малейшего шанса, что кто-то со стен заметит две облачённые в тёмное фигуры.
Никто не догадается, по какой причине молодой господин вышел ночью в кишащий хищниками лес. Никто не найдёт его убийцу — а быть может, даже и его тела.
Никто не осудит безутешного вдовца и не покроет позором осиротевших детей.
Ниари чувствует, как мучительно жжёт глаза. Но слёз нет. Он идёт, подталкиваемый остриём чужого меча, и не может понять, что причиняет большую боль: грызущий внутренности страх — или глухая, замешанная на недоумении обида.
По ногами хлюпает размокшая от недавно прекратившегося дождя земля. Потом начинают попадаться листья, ветки: они входят в лес. Ниари переставляет ноги, как в бреду, то и дело спотыкаясь. Тусклый потайной фонарь Гайра почти не даёт света, но даже если бы тот взял факел, это не помогло бы. Ниари кажется, что тело принадлежит не ему, а кому-то другому: неуклюжему, неповоротливому, слабому.
Тупо давит, раздирает грудь страх пополам с безнадёжной, тоскливой обидой.
Лишь когда густые кроны деревьев окончательно закрывают последние пробивающиеся с опушки лунные лучи, Ниари выныривает из сковавшего его оцепенения.
— Гайр, остановись! Пожалуйста, что ты делаешь!
— То, что должен был бы сделать ты сам, если бы не был трусом! — шипит его зять. И Ниари кажется, что он слышит в его голосе, за нарочитой ненавистью, изо всех сил задавливаемые слёзы.