Лучшая на свете прогулка. Пешком по Парижу
Шрифт:
18. Открытки из Парижа
Никогда не пользуйтесь услугами так называемых “гидов”. Этими “гидами” кишат бульвары от улицы Руаяль до самой Оперы. Они липнут к вам, пытаются продать НЕПРИСТОЙНЫЕ открытки, водят на непристойные фильмы, в “дома” и на “выставки”. Держитесь от них подальше.
Брюс Рейнольдс
“Париж с открытым забралом” (1927)
– Так вот, ты им очень понравился, – торжествующе сообщила мне Дороти. – Только послушай…
– Прошу тебя, не надо!
С Хемингуэем меня роднило жгучее чувство неловкости, которое я испытывал всякий раз, когда про меня говорили что-то хорошее, в особенности если это происходило при мне. Когда Хемингуэй впервые встретился с Фицджеральдом в баре Dingo на улице Деламбр, он шарахался от комплиментов. Как он написал в “Празднике, который всегда с тобой”, “по нашей тогдашней этике похвала в глаза считалась прямым оскорблением”.
– Одна пара даже поинтересовалась, не твоя ли это профессия, – сообщила Дороти. – Тебе стоит подумать об этом.
Представить себя в качестве гида значило победить лавину стереотипов.
Наименее оскорбительную
Может, есть в этом некое извращение, но мне гораздо больше были симпатичны гиды с куда менее лестной репутацией, но с авантюрной жилкой – ближайшие родственники того карикатурного персонажа, которого Фолкнер, когда в 1925-м жил за углом от нас, обозначил как “грязненького мужика из сортира подземки с пачкой французских почтовых открыток в руке”. Другие жаловали гидов еще меньше. Бэзил Вун писал в 1926 году в книге “Париж, которого нет в путеводителях”, что “наихудший способ [ увидеть Париж ] – это воспользоваться услугами одного из тех профессиональных гидов, которые наводняют бульвары и предлагают непристойные открытки. В большинстве своем это русские или турки; встречаются и немцы с американцами, но их мало. В большинстве своем они воры, и абсолютно все – потенциальные шантажисты”. (И – да, его действительно звали Бэзил Вун. В 1920-е в Париже также обитали журналист по имени Уэмбли Болд и переводчик Брэвиг Имбс [38] . Вполне вероятно, что они скрывались в Париже, чтобы избежать насмешек, которые вызывали их имена на родине.)
В этих псевдогидах есть что-то от морских разбойников, тень разврата и опасности, которые напрочь отсутствуют в их обычных коллегах, просто-напросто унылых занудах. Существуют ли еще настоящие профессионалы, одного из которых сыграл Ричард Гир в “Американском жиголо”, – те, что нанимаются к одиноким женщинам, приезжающим в Лос-Анджелес? Поначалу он просто везет их из аэропорта, но по дороге невзначай спрашивает позволения снять фуражку – этакий мужской эквивалент женского “я только быстренько переоденусь во что-нибудь поудобнее”, – после чего его обязанности приобретают более интимный характер. Ален Делон, странным образом выбранный на роль итальянца в “Желтом роллс-ройсе”, начинает гидом при гангстере Джордже К. Скотте, а заканчивает тем, что заводит шашни с его любовницей Ширли Маклейн, на которые телохранитель Арт Карни закрывает глаза. Роберт Редфорд в “Гаване” берет в оборот двух американок, жаждущих грязных удовольствий: он ведет их на порношоу в Шанхайский театр [39] , а затем и к себе домой, где они втроем устраивают веселые игрища в темноте. Во всех эпизодах каждый отлично проводит время, а не этого ли мы ждем от путешествия за границу?
Гиды с сомнительной репутацией не часто появляются в кино, но и в этих редких случаях исходящая от них угроза скорее смешная, чем зловещая. Моим героем стал бы Конрад Фейдт в мрачной картине 1943 года “Вне подозрений”. Большинство помнят его по роли майора Штрассера в “Касабланке”, где он спрашивает Хэмфри Богарта: “Вы один из тех, кто не может представить немцев в вашем обожаемом Париже?” Во “Вне подозрений” он носит мягкую фетровую шляпу, твидовый костюм и монокль, но выглядит не менее угрожающе. В музее пыток он сообщает Джоан Кроуфорд и Фреду Макмюррею, указывая на выставленные среди экспонатов щипцы: “Эта искусно сделанная вещица служила замечательным инструментом для выдергивания ногтей. Она и сейчас в отличном рабочем состоянии”. Демонстрируя металлическую статую, которая внутри была усеяна острыми шипами, он пояснял: “А это Железная дева Нюрнбергская, кое-где известная как немецкая Статуя Свободы”. Когда Кроуфорд с легкой дрожью в голосе замечает: “Вы не очень-то похожи на гида”, он, кровожадно ухмыляясь, отвечает: “А может, и вы не слишком-то похожи на туристов”. Увы, он на самом деле хороший парень. Жаль, что он слишком рано снимает маску и не предлагает Джоан и Фреду взглянуть на открытки. Тогда уж точно было бы что-то посильнее прелюбодеяния.
– Ты не в том ключе об этом думаешь, – сказал Терренс Гелентер, когда мы сидели на террасе Les Deux Magots .
У каждой европейской столицы есть свой Гелентер, экспат, к которому приходят за советом. Перебравшись в Париж из Бруклина, он сохранил стиль и манеры, характерные для его прежней профессии: он продавал schmutter [40] в квартале магазинов одежды. С чего вдруг он так полюбил Париж, никому не известно, но любовь эта была столь же страстной, сколь неожиданной. Его веб-сайт paris – expat.com приносил деньги, которых хватало на жизнь в крошечной квартирке на шестом этаже без лифта, у дальнего края кладбища Пер-Лашез. Не то чтобы он проводил в ней много времени. Если он не заседал на террасе Les Deux Magots , болтая с хорошенькими туристками и обмениваясь еврейскими шуточками с официантами, его можно было найти на книжной презентации, на съемках телепередачи или радиопрограммы, или же на открытии ресторана, где он встречал и развлекал беседой гостей, затем раздавал визитные карточки на веранде и недвусмысленно намекал каждой даме моложе восьмидесяти, что, если его не остановить, он непременно залезет на стол и усладит слух присутствующих исполнением песни Fly me to the moon .
– А что, об этом можно думать в каком-то правильном ключе?
Я припозднился с вопросом. Его внимание, всегда сосредоточенное на тротуаре и женщинах, спешащих на работу, на этот раз привлекла девушка, переходившая улицу Бонапарт. На его бородатой физиономии появилось выражение почуявшего добычу сластолюбивого охотника. Пять секунд, и он бы уже, сломя голову, бежал наперерез, оглушая ее своим неправильным, но стремительным французским, протягивал бы визитную карточку и предлагал встретиться вечером в баре отеля Lutece на коктейль, а потом… что ж, кто знает? В конце концов, это Париж.
Я пихнул его в бок, и довольно сильно.
– Что?
– Давай-ка, сосредоточься! Что за правильный ключ к работе гидом?
Он махнул рукой в сторону удалявшейся девушки.
– Ты видел этот tuchus [41] ?
– Да. Только лучше объясни, что ты имел в виду под не тем ключом?
С явной неохотой он вновь переключился на мою проблему.
– Посмотри на это под таким углом: ты не гид, ты – писатель.
– И…
– Но писатель, который, если гонорар неплох, находит в своем исключительно плотном расписании время показать людям Париж, который известен только ему.
– Это все отговорки. Если я
– Помнишь ту сцену из “Ниночки”, когда Гарбо приезжает в Париж и носильщик берет ее сумку?
Разумеется, я помнил. Гарбо спрашивает его:
– Почему вы хотите нести мою сумку?
Носильщик отвечает:
– Это моя работа.
Она говорит:
– Это не работа, это социальная несправедливость.
А он:
– Это зависит от чаевых.
(Мне не хватало Билли Уайлдера. То, что он оставил после себя столько потрясающих фильмов, только усугубляло ситуацию. А довольно уже того, что Уайлдер – автор одной из самых смешных телеграмм, когда-либо отправленных в Соединенные Штаты из Парижа. Когда в 1962 году он уезжал из Голливуда, чтобы по ту сторону Атлантики снимать “Нежную Ирму”, его секретарша потребовала: “Из Парижа мне нужны только галстуки от Charvet для мужа и настоящее французское биде для меня”. Билли пообещал и тут же позабыл. Он игнорировал ее послания, которые становились все более угрожающими. В списке важных дел покупка санитарного оборудования была явно не на первом месте. И в конце концов он телеграфировал: “ГАЛСТУКИ ОТПРАВЛЕНЫ БИДЕ НЕТ В НАЛИЧИИ РЕКОМЕНДУЮ СТОЙКУ НА РУКАХ В ДУШЕ”.)
– Значит, это просто вопрос денег?
– Все всегда вопрос денег, bubeleh [42] . Сколько берут гиды за прогулку по Парижу?
– Около 10 евро с человека.
– Значит, ты будешь брать сто. Нет, лучше – двести.
– За что?
– За прогулку по Парижу.
– И кто ж будет столько платить?
– За утро с настоящим парижским писателем? Который живет в доме, куда частенько захаживали Хемингуэй, Фицджеральд и Джойс? Да ты даже не подозреваешь, сколько таких желающих.
Все больше загораясь этой идеей, он добавил:
– Я размещу информацию на paris – expat.com . Это будет сенсация, увидишь.
Я уже было собирался его поблагодарить, как он закончил:
– И я возьму всего пятьдесят процентов.19. Земля под нашими ногами
В Бангкоке,
В жаркий полдень
С пеной у рта все бегут,
Только бешеные псы и англичане
На самом солнце тут как тут.
Ноэль Коуард
“Бешеные псы и англичане”
Покинув Гелентера и многолюдное Les Deux Magots , я укрылся в Chai de l ’ Abbaye , моем любимом тихом кафе на улице Бюси. Там я мог спокойно посидеть и подумать.
Было что-то безумное в идее водить людей по Парижу. У парижан promenade , иначе говоря, прогулка, в крови, это неотъемлемая часть их жизни. Не бывает франкоязычных гидов для прогулки по Парижу. Кто станет давать уроки плавания рыбам?
Но туристы – не парижане. Часто они, подобно выжившим в катастрофе, едва ли понимают, кто они такие или зачем здесь оказались. На главнейшем уровне, а именно клеточном, вояж через Атлантический океан – тяжкое испытание, после которого туристам требуется несколько дней, чтобы прийти в себя. Глядя на их заторможенные движения, нет-нет, да и подумаешь о пациентах, проходящих курс лечения, и начнешь озираться в поисках капельницы. Французский, так точно обозначающий чувственные удовольствия: connaisseur, gourmet, bouquet [43] , дал имена и не самым приятным состояниям: ennui, cafard, longueurs [44] .
В романе “Иностранные связи” Элисон Лури высказывает соображение, что, когда мы приезжаем за границу, у нас полностью задействованы только два чувства. “Зрение допускается – отсюда понятие ‘осмотр достопримечательностей’. Также приветствуется вкус, причем он приобретает значение почти сексуального характера: употребление местной еды и напитков становится крайне важным событием; доказательством того, что вы ‘там были’”. А вот слух, обоняние и осязание пригашены, а то и вовсе отключаются.
Это довольно верно. Приезжающие во Францию страдают особенно. Здесь говорят с недоступным пониманию акцентом (даже если вы и владеете немного языком), либо на еще менее постижимом argot . Почему вдруг нектарин зовется brugnon ? Почему Центр Помпиду известен как Бобур? Сколько весит фунт? А еще есть разные надписи и указатели. Кто, кроме местных жителей, поймет, что défense d ’ afficher – loi du 21 juillet 1889 означает “Расклейка объявлений запрещена”? Или что ресторан, который что-то “предлагает”, отдает это вам, но только за деньги?
Летом подобные эффекты только усиливаются. Всякий теплый день в Люксембургском саду вы сможете наблюдать правило “не трогать” в действии. Самая южная часть парка, которая выходит на бульвар Сен-Мишель, известная как “Маленький Люксембург”, – это две одинаковые лужайки, с обеих сторон обсаженные подстриженными в виде геометрических форм деревьями. Чтобы сохранить газон, ходить по ним строжайше запрещено. И тем не менее каждый летний день несколько взмыленных туристов с рюкзаками, свернув с бульвара в поисках тенька, замечают зеленые островки лужайки, на одном из которых устроили пикник, а другой совершенно пуст. На него-то они блаженно и опускаются, но уже через минуту садовые охранники гонят их прочь.
Чем жарче, тем быстрее утомляются пешеходы. Главная их ошибка в том, что они перемещаются слишком быстро. Попробуйте прогуляться с вновь прибывшим, и уже через полквартала вы будете общаться с его спиной. К счастью, летом они сбавляют темп и едва передвигаются. Канадская писательница Мэвис Галлант, которая проводит август в Париже, когда все остальные бегут из него к морю или в горы, довольно точно описала эту ситуацию в рассказе “Август”.
Париж затихал. Улицы были белыми и пыльными, повсюду развевались флаги, летали клочья бумаги и рваные афиши; у светофоров на переходах стояли сосредоточенно бесцельные люди со стертыми ногами, одетые по жаркой погоде. Они пытались решить, надо или нет переходить эту улицу; старались угадать, будет ли Париж лучше на той стороне. Минутная стрелка города начинала притормаживать. В августе она остановится совсем.
Летом и зимой прогулки по Парижу требуют определенной настройки – не просто другого подхода к прогулке, но и другого взгляда на город.
Гуляя по Нью-Йорку, я смотрю вверх. Манхэттен – это его дома, которые поражают, как скалы Гранд-Каньона. Как и пирамиды, они говорят о возможностях власти, вере в идеальное устройство и обещаниях будущего. А например, в Лондоне я смотрю по сторонам. Нигде социальные диссонансы не производят такого впечатления, нигде нет такого разнообразия человеческих типов и языков, хоть для глаза, хоть для слуха.