Лучший частный детектив
Шрифт:
— Нет уж, не идёт! Каждому хочется обидеть юную девушку. Вот когда выйдет рассказ Игоря, тогда я и расскажу вам о моей тайне. А сейчас, если нет возражений, давайте устраиваться на ночь: день был трудный, нервный. Лёша, ты остаёшься или домой?
— Да, пожалуй, останусь. Что-то не хочется мне выходить под этот дождь, за день достал.
Все разбрелись по комнатам устраивать спальные места, пожелали друг другу спокойной ночи, и в квартире стало тихо. Лишь иногда свет от фар машин, сворачивающих с набережной на Литейную, скользил по стене слева направо, нарушая статичность времени.
Не знаю, сколько прошло времени, но разбудило меня ощущение чьего-то присутствия в кабинете. Я забыл задёрнуть шторы на окне, и комната была довольно ярко освещена уличным фонарём. В кресле у письменного стола, подперев голову руками, сидел человек. На нём был чёрный костюм, белая рубашка, чёрный галстук. Я даже разглядел запонки на манжетах, по крайней мере, мне так показалось. Лицо человека плохо просматривалось, но он был явно не молод.
Я сел на диване, чувствуя, как тело медленно покрывается холодным потом.
— Кто вы? — с трудом и почему-то шёпотом произнёс я.
— Моё имя ничего не скажет вам, но сегодня в соседней комнате был убит человек, которого я называл братом. Я уже несколько минут наблюдаю за вами и думаю, стоит ли мне наказать вас за то, что вы лишили меня будущего, или простить, как прощают детей неразумных.
В голосе человека был слышен сильный акцент. И хотя фразы он строил правильно и слова подбирал, не задумываясь, но русский язык явно не был его родным. Мне сразу в голову пришла мысль о письме, которое совсем недавно читала нам Даша.
— Простите, вас зовут Эмиль Яковлевич Вюрглер?
— Да. Скажите, почему вы так решили?
— В карманах Броцкого мы обнаружили конверт с письмом. Я думаю, оно было написано вами, Эмиль Яковлевич. И, кстати, мы бы отдали вашему другу книгу с хранящейся в ней скрижалью, если бы не его беспричинная ярость, закончившаяся стрельбой. Поверьте, в этой смерти нет нашей вины.
— Я уже это понял, и только поэтому вы все живы.
Он замолчал, мне тоже нечего было добавить к сказанному, хотя на языке крутился вопрос о его невероятном появлении в квартире. Я не спускал глаз с человека, сидевшего за моим письменным столом. Его фигура вдруг стала размытой, но секунду-другую спустя она снова обрела чёткие очертания.
— Не волнуйтесь, молодой человек, — произнёс он каким-то неестественным шелестящим голосом. — Вам ничего не грозит, хотя не скрою, первоначально у меня были иные намерения. Гнев, как известно, плохой советчик.
Жаль, бесконечно жаль, что такой уникальный эксперимент закончился столь неудачно. Броцкому, при всей моей любви к нему и его таланту, всегда не хватало нашей немецкой основательности. Я ведь просил его после первой расшифровки скрижали сделать это повторно, учитывая неоднозначность толкования отдельных иероглифов. Но самоуверенность гения, это русское «авось сойдёт и так», видимо, не позволили ему этого сделать, хотя он и уверял меня в обратном.
Теперь скрижаль разбита, знания древнего народа безоговорочно утеряны, надеяться больше не на что. Впереди — смерть и неизвестность… Это, признаюсь, пугает меня, ведь мы с Броцким были уверены, что впереди нас ожидает вечность. Увы, не получилось…
А
Я пожал плечами:
— Не знаю, мне пока ещё не приходилось задумываться над этим. Хотя в последнее время появились статьи о феномене сознания, составляющего суть человека, и есть предположения, что оно-то как раз и является вечным, в отличие от своего недолговечного носителя, каким является наше тело. Вас устроит такой ответ?
— В какой-то степени, да, устроит. Это и мне известно, я ведь слежу за такой информацией.
Не скрою, рад был поговорить с образованным человеком. И предвосхищаю ваш вопрос о том, каким образом я здесь оказался. Не пугайтесь, это всего лишь практическая магия, много веков культивируемая в нашей семье. В двух словах об этом не расскажешь. Прощайте! Мне с каждой минутой становится всё труднее удерживать себя в этой точке чуждого мне пространства. После этого я ощутимо старею.
Силуэт за столом заметно утратил чёткость, стал бледнеть, и вскоре кресло оказалось пустым.
Я машинально помассировал мышцы лица, стараясь прийти в себя, и вскоре мне удалось отчасти восстановить возможность логического мышления. В комнате, как и полчаса назад, было тихо и сумрачно. Мне показалось даже, что кресло всё ещё хранит остатки тепла сидевшего в нём человека, но кроме этого ничто не напоминало о произошедшем здесь инциденте.
Успокоившись, я лёг под одеяло. Уснуть мне удалось только под утро.
Тогда по неясным для себя причинам я не стал рассказывать Даше и Успенцеву о визите неожиданного гостя. Уж очень произошедшее ночью напоминало плод больной фантазии. Такого не могло быть по определению.
Затем прошло время, и сейчас, вспоминая это событие, я уже не могу сказать с уверенностью, что это было: явь или, возможно, один из тех редко случающихся снов, наполненных реалистичными красками, запахами, звуками. В нём ты живёшь настолько полноценной жизнью, что, проснувшись, не сразу можешь определить, в какой реальности находишься — в своей или всё ещё в той, параллельной.
Эта мысль частично успокаивает меня, возвращая в привычный физический мир, где между причиной и следствием при желании всегда можно установить однозначную зависимость. Здесь всё можно обосновать, вооружившись соответствующей теорией. Неясно только одно: как в таком случае объяснить те сюрпризы, которые периодически подбрасывает нам быстротекущая жизнь, и которые не укладываются в прокрустово ложе официальных представлений.
22 июня 2015 г., г. Днепропетровск.
Настоящая тайна Дарьи Атанази
Незаметно пролетели пять месяцев после декабрьских событий, результатом которых, прежде всего, было то, что в нашу устоявшуюся жизнь — я имею в виду себя и Успенцева — вошла, а вернее сказать, ворвалась Даша с необычной фамилией Атанази. Дело Дома с рептилиями, образовавшееся с её подачи, благополучно разрешилось и отошло в прошлое, но девушка определённо решила, что опека над нами после этого входит в число её прямых обязанностей.