Лучший день в году
Шрифт:
И в ответ – тишина. Он даже подумал, что только что состоявшийся разговор ему почудился. Что никто не говорил с ним из-за двери.
– Эй! – позвал он и для верности стукнул костяшкой пальца в дорогую сталь двери. – Вы все еще там, Лариса Николаевна?
Она была все еще там и отозвалась через мгновение.
– Я никого и никуда не подвозила! – промямлила Лариса не совсем уверенно. – Я просто… Просто заезжала туда в туалет!
Прямо как Копылов ей продиктовал, досадливо поморщился оперативник. Что-то такое они предполагали,
– Во двор! В туалет! Не смешите меня, Лариса Николаевна, – он легонько стукнул в дверь кулаком. – И открывайте, если не хотите, чтобы вас завтра доставили в отделение принудительно.
– А чего это принудительно? Я и сама приду, – огрызнулась она, но почти тут же замок пару раз лязгнул, и дверь распахнулась.
– Здравствуйте, – чуть склонил он голову и уставился на полуголую девицу.
Правильнее было предположить, что под простыней, в которую она куталась теперь, вообще ничего не было. Никакой одежды. Так что она была голой, а не полуголой. Значит, не одна. Одной-то зачем оголяться, правильно?
– И вам не хворать, – фыркнула она, поднимая край простыни повыше к подбородку. – И?
– Вы одна? – Он сделал шаг за порог, потом второй, захлопнул за спиной дверь, прислушался.
В квартире было очень тихо. Ни тебе урчания холодильника, ни тиканья часов. Могильная просто тишина.
– Одна. – Она вжалась в стену, ей явно было неуютно под его изучающим взглядом.
– А чего голышом? – Он сделал палец крючком и зацепился за край ее простынки.
– А я так спать привыкла! Голой! – Подбородок, который она задрала чрезвычайно высоко, подрагивал. – Вам-то что?
– Мне-то… – Он пнул ногой большую спортивную сумку под вешалкой. – Мне-то по фигу. Это чье?
– Мое! Не смейте! – взвизгнула она, когда он присел перед сумкой и начал ее расстегивать. – Не смейте!
Она даже попыталась оттолкнуть его, но неуспешно. Мешало одеяние. Оно сползало и сползало, оголяло грудь, ноги, бока. Лара смущалась, отступала. И конечно, у него все получилось. Он расстегнул сумку и обнаружил там мужские вещи. Сверху лежал паспорт на имя…
– Щенки! – пренебрежительно процедил оперативник и полез в карман за мобильником. Копылов отозвался тут же. – Алло! Александр Иванович, тут его вещи и паспорт.
– А тут он сам, – тяжело дыша, отозвался Копылов. – Еле скрутили! Здоровый черт! Бери девицу в охапку, везем голубков в отдел, станем говорить голубчиков…
Глава 11
Кряхтя и охая, Шелестов Илья подкатился к краю старенького диванчика, где неожиданно задремал, свесил ноги. Левой рукой хватаясь за продавленный валик, он с трудом сел, отдышался. Во рту было сухо и горько. Глаза застилала пелена. Но даже сквозь пелену Илья мог видеть, как прекрасен новый день за окном. И этот день ему суждено прожить. Не гнить в земле, вскармливая жирных червей, а жить! Жить, дышать, слушать, ходить, хотя и с трудом. Пить вкусный
Господи, это было так замечательно! Странно, что прежде он так не думал: как замечательно просто жить!
– Ой, Илюша, ты проснулся!
Из-за плотной занавески, разделяющей большую комнату на две части – спальные и обеденные места, – выглянула Женя. Кудряшки ее химической завивки, прежде жутко раздражавшие Илью, были аккуратно причесаны. Он велел вчера! На лице почти никакого макияжа, тоже его прихоть. И платье, а не спортивные штаны. Милое лиловое платьишко в серый горошек. Женьке, как ни странно, шло. И платьишко, и аккуратная прическа, и натуральный цвет лица.
Интересно, сколько ей лет? Наверняка чуть за тридцать. Молодая баба еще, крепкая, здоровая, тащила его на себе к машине, даже не охала. Чего он на нее внимания никогда не обращал? Косился в ее сторону, когда она мимо его квартиры к себе на второй этаж шмыгала, и все. Просто косился, как на соседку, а не как на женщину. А она возьми и спаси его!
– Илюша, что?! – Круглое лицо Жени в милой россыпи веснушек сделалось бледным. – Плохо тебе, да?!
– Помоги подняться, – попросил он едва слышно.
Она подскочила к нему, тут же подставила под его локоть плечо. Помогла встать, довела до сеней, где за занавеской пряталось уборное ведро. Ушла на пять минут, потом вернулась, снова потащила его в комнату.
– Может, поесть надо, а? Илюша, слаб ты, – она усадила его в подушки на своей кровати, накрыла сверху меховым пледом. – Совсем не ешь.
– А что предлагаешь? – В животе заурчало, отозвавшись неприятной резью в шов.
– Я куриный бульончик сварила, нежирный. С зеленью, укропчиком. Будешь? – Женя жадно осматривала его осунувшееся, небритое лицо. – Будешь?
– Буду, Женя. Неси.
Илья попытался сглотнуть – во рту сухо, горько. Глубоко вздохнул, выдохнул. Кажется, сегодня чуть легче. Нет той тянущей боли, что мучила пару дней после его бегства из больницы. Глядишь, с Женькиной помощью за неделю на ноги встанет. Швы и местный фельдшер снимет. Велика премудрость! Другой вопрос – что дальше?! Куда бежать?! К кому бежать?! И что делать?!
– Хаву надо отблагодарить, – проговорил он, с удовольствием выпив чашку бульона. – Он мне жизнь спас!
– Ага, ладно. – Ее бледные голубые глаза смотрели на него с преданностью бродячего пса, накормленного и обогретого.
– Только не сейчас! А то он сразу смекнет, где я и у кого. Сразу проболтается. И тогда…
Внутри все снова сжалось от дикого страха. Снова онемело внизу живота и закололо под коленками. Его! Ведь его убивать пришли той ночью! Глупый догадается! Просто его перепутали с Васькой – и все!
А кто мог перепутать? А тот, кто его не знал! То есть не видел ни разу. Ни Ваську, ни его, Илью. Друг какой-то проклятый, армейский! Откуда он мог взяться, если Илья откосил от армии?