Лучший экипаж Солнечной. Саботажник. У Билли есть хреновина
Шрифт:
– Сама ты иди, – вяло сказала Линда. – Е…сь, пока дают.
Ива присела на корточки, взяла Линду обеими руками за горячие щеки и повернула лицом к себе.
– Что–то случилось? – спросила она мягко.
– Да нет, – вздохнула Линда. – По–моему, в моей жизни уже никогда не случится ничего. Знаешь, подруга, мне все до такой степени надоело… Пятнадцать лет я на флоте, а все ради чего?
– Может, ради того, что тебя здесь все любят, – предположила Ива. – Ради того, что весь «Тушканчик» прошел через твой кабинет и всем после этого стало легче. Думаешь, это хоть кто–то забыл?
– Он в моем кабинете не был, – прошептала Линда. – А когда ему стало плохо, я не смогла к нему
– Он уже был в порядке, – возразила Ива, а сама подумала: «Вот это да! Я просто слепая…»
– Ты даже не понимаешь, как ему это было нужно, – слабо улыбнулась Линда. – Чтобы пришла женщина и ничего ему не говорила. А только слушала. Ты все сделала отлично. Просто…
– Ты бы справилась в сто раз лучше меня.
– Да нет же! – Линда отвернулась к стене, и Ива заметила, что у нее дрожит щека. – Мне нельзя, понимаешь? То есть я могла бы, но… Нам профессиональная этика запрещает работать с близкими людьми. Только в крайних случаях. Но если бы я сделала это, мне бы потом нельзя было остаться с ним рядом. Трудно объяснить, но это так.
– Слушай, ты извини, но… А ты что, не пыталась ему ничего сказать? Ну, в смысле…
– Милая Кенди, что ты обо мне знаешь… – сказала Линда шепотом. – Хотя, наверное, теперь это все уже не важно. Нас все равно скоро не станет, так пусть хоть кто–то… Я ведь начинала летать как десантник, Кенди. Связист десантно–штурмового батальона.
– Что? – не поверила Ива.
– Мы как раз приехали из училища в Орли, – голос Линды стал звонок и сух, она выговаривала слова, будто не слыша их, как автомат. – Готовились к погрузке. А там же город, мы ходили в увольнение. И я поцапалась с одной из наших центровых из–за мужика. И мужик–то был дерьмо, вот что обидно… В казарме скандал как–то разросся, вспомнили, что я вообще слишком умная, и так далее. Честно говоря, давно я нарывалась. И самооценка у меня была тогда о–го–го. Знаешь, я ведь могла пробить человеку висок одним пальцем. Но когда против тебя целый взвод… Короче говоря, они меня изнасиловали всей казармой. Дождутся, пока я в себя приду, – и снова… Знаешь, как это, когда женщины?.. Наша подружка Марго хорошо знала. Ее в последнее время даже гипноз не спасал. Каждую ночь во сне видела, как отказывается лизать, а в нее за это ножку от стула…
Ива крепко зажмурилась, изо всех сил пытаясь не представить себе, как это может быть.
– Алекс в ту ночь стоял дежурным по базе, – продолжала Линда. – Пошел в обход и вынул меня из петли. Сделал так, что весь наш взвод загремел на каторгу. А сам приходил ко мне в больницу. И говорил со мной, говорил, как грамотный психотерапевт. Талант у него, наверное. Это сейчас ему не нужно, а раньше он, ты же помнишь, влюблял в себя людей за секунду, одним взглядом…
Ива согласно кивнула. Рашен сильно изменился за последние годы, но до сих пор ему все прощалось за то, что когда–то он был лучше всех.
– Знаешь, – сказала Линда, – мне ведь по всем раскладам положено было его возненавидеть, он же видел, что со мной сделали… А я глядела на него, как собачонка, и все хотела, чтобы он меня погладил. У него глаза такие были… Если бы не он, я бы точно с ума сошла. Но он меня вытащил. Вот сюда. Вот такую, какая я есть. А теперь все рушится… Ни малейшей надежды. Они ведь угробят нас, Кенди! – простонала Линда и наконец разрыдалась.
Две женщины сидели на полу у стены, обнявшись, и горько плакали. Мимо них, воровато озираясь, пробежал на цыпочках флаг–адъютант Мозер, прижимая к груди десятилитровую канистру с самогоном.
* * *
Кресла в салоне адмиральского катера были глубокие и мягкие, как на прогулочном судне. Усевшись, Рашен положил
– Жду команду на старт, – доложил Мозер.
– Poyehali, – бросил Рашен.
Мозер с небрежностью опытного пилота хлопнул ладонью по «доске». Стартовые электромагниты оттолкнули катер от стыковочного узла, и суденышко выпрыгнуло из глубокой пазухи на борту «Тушканчика». Мозер дал тягу, перегрузка возросла.
– Не гони, – попросил Рашен.
– Да, сэр.
– Слушайте, патрон, – сказал Боровский. – Я понимаю, что это не мое дело, но если бы меня спросили…
– Да что ты заладил – «не мое дело, не мое дело…». Ну?
– Зачем нам этот референдум? Только время теряем.
– Не референдум, а рабочее совещание, – поправил Эссекс.
Рашен высунулся из–за высокого подголовника и внимательно оглядел подчиненных.
– Бунт на корабле? – спросил он ласково.
– Никак нет, сэр! – поспешно гавкнул Боровский.
– Молодец, – кивнул Рашен и отвернулся.
Позади снова зашушукались. Слышно было, как старпом возмущается, а Эссекс его успокаивает. Впереди на обзорном экране компьютер прорисовал силуэт «Гордона». Рашен следил, как проступают среди звезд очертания невидимого глазу мегадестроера. Неожиданно он вспомнил, как еще четверть века назад на занятиях по общей психологии доказывал, что бессознательно астронавты должны воспринимать бой в пространстве как игру в виртуальной реальности. Очень сложно воевать с бесплотным и неосязаемым противником всерьез. Конечно, до того момента, пока не заработаешь первую в своей жизни сквозную пробоину в борту.
Но вот парадокс – если тебя подстрелили, а ты выжил и смог проанализировать, что же, собственно, произошло, реальнее война в космосе для тебя не становится. Ты просто начинаешь ее бояться. Обижаешься на то, что за ошибку в игре тебя всерьез ударили. А дальше только два пути. Либо ты навеки испугаешься – как Мозер, например, – либо весь остаток боевой жизни пройдешь рука об руку с нервными расстройствами, а то и психическими заболеваниями.
В колледже Рашен читал воспоминания морских офицеров времен Заварухи и навсегда запомнил, как отзывались бравые мореманы о бесстрашии сухопутных войск. «Мы работаем за компьютерами и решаем некую почти абстрактную задачу, – писал опытный флотоводец. – Никаких сверхъестественных личных качеств для этого не требуется. А вот для того, чтобы, сидя в окопе под огнем, заорать «ура!» и броситься вперед, нужно большое мужество. Это совсем не похоже на то, что испытываем мы. Конечно, в случае ошибки, если в нас попадут… Ну, последствия могут быть не из приятных. Но все равно, вздумай я у себя на мостике заорать: «Ура! В атаку!» – на меня посмотрят с глубоким удивлением. Наша война – это работа, в первую очередь работа интеллекта, где эмоциям нет места, потому что они могут исказить решение задачи и оказаться в конечном счете гибельны для корабля».
Уже лейтенантом Рашен осознал правоту этих слов на собственном опыте. Но в море было хотя бы само море, осязаемая в своей опасности враждебная среда вокруг. А космос, ничуть не менее смертельный, чем вода, казался бесплотным и пустым. Корабль, скрывающийся под водой, можно было обнаружить тремя–четырьмя довольно простыми способами. На поиск черного, как пустота, и отлично заэкранированного боевого космического судна задействовались десятки сложнейших методик. И если от утопленной субмарины всплывало на поверхность с клокотанием и свистом хотя бы масляное пятно, то межпланетный дестроер с пробитым реактором погибал беззвучно, и после взрыва искать было нечего.