Лучший исторический детектив – 2
Шрифт:
— А еврейский? — поднимая голову девушки стеком, спросил Ланге. — Значит, всё-таки юде… Курт!
Рыжий детина со стеклянным взглядом будто ожил, повернулся всем корпусом к своему командиру. Ланге что-то тихо сказал солдату. Тот щелкнул каблуками. И жирным пальцем, похожим на сосиску, поманил Эльзу:
— Ком, ком!
Эльза, вцепившись белыми пальцами в край столешницы, молилась на икону Богоматери.
— Не надо бояться то, что неизбежно, — улыбнулся Фридрих. — Помни о смерти, говорил ваш еврейский
Курт грубо подтолкнул девушку к выходу, и они исчезли в проёме двери — хрупкая маленькая Эльза в монашеском платье и чёрном платке, низко повязанном на аккуратной головке, и детина с мощными конопатыми ручищами, поросшими рыжеватыми волосами. Через минуту Лаврищев услышал короткую очередь. Через какое-то время Курт вернулся и снова застыл в дверях, как статуя, не сводя собачьего взгляда с Фридриха.
— Наказана за грубость, — не меняя интонации, даже повеселев, сказал офицер. — Как вы, русские, говорите? Язык мой — враг мой. Так? А врагов нужно уничтожать.
Елизавета, пошатнувшись, грузно опустилась на лавку.
— Встать! — приказал Ланге и стеком поднял женщине голову. — Это невежливо — сидя принимать дорогих гостей. Да, кстати, а где ваш гость?
Бледная, как полотно, Елизавета встала, молча глядя на немца умоляющим взглядом.
Лёньчик Блоха засуетился, оттолкнул плечом Елизавету от печи и отодвинул занавеску — никого на полатях. Он принялся за шифоньер, с ожесточением вышвыривая из него вещи, которые принадлежали репрессированному местному батюшке.
— Найдём паскуду! Найдём, хер Фридрих! Вы только про обещанную корову не забудьте, — приговаривал он, всё больше увлекаясь своей работой, которую во все времена называли шмоном. — Куды ему спрятаться тут? Некуда…
— Не надо делать беспорядок, — сказал Ланге. — Русские, я знаю, очень любят беспорядок и не любят орднунг, без которого не бывает побед. Вы же не хотите повторить судьбу Эльзы…
— Нет, — всхлипнула Елизавета. — Не надо, господин офицер новых жертв… Христа ради, не надо…
— Тогда скажите, где ваш гость.
— Он не был нашим гостем. Он из Гуево. Пришёл узнать, как соборовать умершую бабушку…
Фридрих улыбнулся:
— Ага, давно я не слышал бабушкиных сказок…
— Мы ему отказали, — плачущим голосом говорила Елизавета. — Ведь мы — просто монахини, а тут нужен священник.
— Монахини? Христовы сестры? — улыбнулся офицер.
— Я игуменья Покровского монастыря. Нашу святую обитель разбомбили ещё в сорок первом… Так мы с Эльзой оказались тут… А этот, молодой человек, он из соседнего Гуево… Как пришёл, так и ушёл.
Она вдруг встрепенулась, будто очнулась от дурного сна.
— Я вижу, вы человек интеллигентный, философ… Любомудр, по-нашему… Я хочу вам подарок сделать.
— Подарок? — сунул стек под мышку Фридрих. —
Елизавета подошла к небольшому иконостасу в красном углу, пошарила за ним рукой и вытащила небольшой замшевый мешочек.
— Вот, — протянула она немцу мешочек. — В нём то, что может занять достойное место в берлинском музее. Это настоящее произведение искусных русских ювелиров…
— О-о! — воскликнул Фридрих, извлекая из мешочка массивный золотой перстень с большим бриллиантом. — Царский подарок, фрау монахиня…
— Это и есть — царский перстень. Прочитайте, что внутри перстня…
Ланге достал из кармана кителя пенсне в тонкой золотой оправе, приблизил его к перстню и прочитал нараспев:
— Усердие всё превозмогает. Мудро, фрау, очень мудро… Откуда он у вас?
— Это из монастырской сокровищницы… Возьмите на добрую память, как у нас говорят. Многие музеи мира хотели бы иметь у себя такой ценный экспонат.
Он обернулся к старосте и насмешливо сказал:
— Wunderbar wonder scining star! Прекрасная, удивительно сияющая звезда…А ты, староста, говорил: тут бедные монашки…Эти русские монахини очень не бедные…
И в этот момент Лаврищев, сидевший в устье печи тише испуганной мыши, почувствовал, как в нос ему заползает какое-то насекомое. «Читал где-то, что прусаки за русскими печами любят водиться», — подумал следователь. Он надавил на ноздрю, желая насмерть задавить подлую тварь, но тот рванул выше, задёргал лапками — и Игорь Ильич громко чихнул, поднимая облако из золы и гари. Потом ещё раз, ещё…
Грузный Курт в один прыжок оказался у печи, отбросил заслонку и, тыкая стволом автомата в устье печи, крикнул чумазому следователю:
— Вэк, вэк! Тафай, тафай!
Лаврищев икнул от страха и стал медленно вылезать.
— А вот и явление Христа народу, — поднял стеком голову следователя Ланге. — Знаменитая картина, но не достойная кисти великого художника…
Он больно ударил стеком Лаврищева по перемазанной лысине.
— Что ты там делал, гость дорогой?
— Я из Гуево, из соседней деревни, — вспоминая слова Елизаветы, запричитал Игорь Васильевич. — Приходил просить монашек отпеть умершую бабушку… А тут вы. Испугался до смерти и в печку залез.
— В печку залез, так? — язвительно повторил офицер.
— Так, хер официрен, их шпацирен… Тьфу ты, все слова немецкие из башки вылетели от страха.
— Врёт он, падла! — взвился Лёньчик. — Я всех гуевских мужиков знаю. Его не знаю. Ты чьих будешь, морда лысая?
— Я сын Веры Лаврищевой, — сказал Игорь Ильич, судорожно хватаясь за любую спасительную соломинку. — Если от ракиты с дуплом по тропке к речке спускаться, то к нашему дому и выйдешь…
Блоха аж присел от такой наглости чумазого лысого мужика.