Лукавый сексуальный лжец

Лорен Кристина

милая девушка из всех, кого я встречал, но она будто в панцире, и у меня есть

подозрение, что она не часто говорит людям о происходящем в ее голове.

Тишина, кажется, тянется бесконечно, и расстояние между нами на

диване словно увеличивается, и чем дольше она молчит, тем дальше меня

отбрасывает от нее. Я закрываю глаза, пытаясь хотя бы мысленно этому

сопротивляться. Кто-то из нас должен заговорить, и совершенно точно это

должен быть не я.

Наконец

она делает глубокий вдох и медленно говорит:

– Мой отец изменял матери, с тех пор как мне исполнилось шестнадцать.

В доме даже завелось негласное правило: никогда это не обсуждать, хотя все

обо всем знают.

Ужаснувшись сначала, потом… я чувствую, как еще один фрагмент встал

на место в головоломке под названием «Лондон». Хотя от услышанного в

груди словно взрывается бомба. Я думаю о своих родителях, о том, как они

смотрят друг на друга, и как бы справился, если бы знал, что все это ложь. Я

бы не смог.

– Это… Мне очень жаль, Логан.

– Я всегда говорила себе – и маме, когда она со мной спорила – что

никому не позволю так с собой обращаться, – какое-то время она молчит, а

потом, снова глубоко вздохнув, продолжает: – Я знаю Джастина всю свою

жизнь, – говорит она. – Наши с ним мамы лучшие подруги, и мы всегда были

близки… но встречаться начали летом перед нашим выпускным классом.

Потом он переехал сюда со мной из Колорадо. Я поступила в UCSD, а он в

SDSU [Государственный Университет Сан-Диего – прим. перев.], хотя

планировал сначала в Боулдер [имеется в виду Колорадский Университет в

Боулдере – прим. перев.]. Но для меня Сан-Диего всегда бы вторым домом. Я

всегда хотела тут учиться и ждала с нетерпением, когда смогу уехать из

Денвера, – замолчав на несколько секунд, она заправляет прядь за ухо. –

Думаю, у нас с ним было что-то похожее на вас с Миа, и так же, как и ты, я

думала, что это навсегда, – посмотрев на меня, она говорит: – Он

познакомился с кем-то на втором курсе, и в их отношениях не было разве что

жизни вместе. Я однажды застукала их, – помолчав немного, она тихо

добавляет: – Это был выпускной курс, сразу после похорон моей бабушки.

Он сказал, ему нужно на работу, но…

У меня в животе все сжимается, и я выпускаю протяжный выдох.

– Охуеть можно! Выпускной курс?

– Да. Он изменял мне почти три года… – она замолкает и качает

головой. А я даже не могу справиться с собственным выражением лица. У

меня челюсть отвисла. Я на грани нервного срыва

от этого ебаната. – И они,

кстати, до сих пор вместе… – шепотом говорит она. – Скоро женятся даже…

такие дела.

Моя реакция на все это – по чему-нибудь хорошенько ударить.

– Какой-то мешок с дерьмом.

Она кивает.

– Мне потребовалось много, очень много времени, чтобы перестать

чувствовать бессильную ярость. Хотя на самом деле я все еще ее чувствую. Я

думаю, что если отдаю сердце, отдаю и всю себя. Принять подобное решение,

это как все или ничего, понимаешь?

Лондон морщится, словно это что-то нелепое, а у меня в груди

стискивает так сильно, что я даже не знаю, как реагировать. Я хочу сделать

для нее все что угодно. Хочу отделать мудака, который заставил ее

чувствовать так, будто ее любовь была никому не нужной.

Поняв, что я старательно подбираю слова для ответа, Лондон продолжает

уже более беззаботным тоном:

– В общем, когда выползла из трясины унижения, единственное, что я

чувствовала, – это убежденность, насколько плохо я разбираюсь в людях.

– Нет, Лондон, – возражаю я. – Вовсе не плохо.

– Ох. Еще как плохо, – она улыбается мне так сладко и так ранимо, что

внутри меня что-то дает трещину. Собрав волосы на макушке, она

придерживает их обеими руками. Черт, поговорить с ней откровенно – это так

хорошо. Помимо бешенства из-за случившегося с ней, я чувствую

невероятную радость, что она сейчас здесь… рассказывает мне, о чем не

говорила другим, а может, и совсем никому. – Я про то, – говорит она, – что

умею распознавать явных мудаков. Как и все бармены, кстати. Но те, кто

поумней, неплохо шифруются. И вот на что я злюсь больше всего: что даже

если мне кто-нибудь нравится, я не могу тут себе полностью доверять.

Знаешь, каково это – ощущать, будто твое понимание людей больше никуда

не годится?

Весь этот разговор придавливает меня к дивану, что трудно

пошевелиться.

– Это ужасно угнетает, – соглашаюсь с ней я.

Лондон разводит руками.

– Мне ли не знать!

– И это во многом объясняет, почему ты та еще штучка, – усмехаясь,

говорю я, ожидая, что она опять улыбнется.

– Ты тоже, – кивнув в мою сторону, отвечает она.

– Наши прошлые отношения совершенно удручающие. Расскажи мне

что-нибудь смешное.