Лукавый сексуальный лжец

Лорен Кристина

Она вздыхает, раздумывая. Наконец говорит:

– «Вагину» с латыни можно приблизительно перевести как «ножны».

Я поворачиваюсь к ней.

– То есть ее назвали аксессуаром для пениса?

– А чего ты ждал? – спрашивает она, с удивлением глядя на меня. –

Привет. Патриархат ведь!

– Но и в те времена это кошмар, – отвечаю я. – Для них ведь латынь была

разговорным языком. То есть, в отличие от современных людей, все тогда

понимали,

что вагина и ножны одно и тоже. И женщинам приходилось

называть свои прелести ножнами. «Как твои ножны?» – «К сожалению,

сейчас пустые».

– Прелести? – с удивленной улыбкой переспрашивает она.

– А что? – улыбнувшись в ответ, говорю я. – Ты вон вообще говоришь

«орхидея».

– Ну да, – она тяжело откидывается на спинку дивана и стонет: – После

воспоминаний о Джастине я отвратительно себя чувствую. Мне срочно

нужно что-нибудь сладкое.

– Слева от раковины, на верхней полке, – она поворачивает голову в мою

сторону, и я добавляю: – Там всегда припасено вкусненькое.

– Благослови тебя Господь, – я пялюсь на ее задницу, когда Лондон

встает и идет на кухню. Слышу, как она возится по шкафам, а потом кричит:

– О боже! Ты вообще как, в своем уме?

Я в беспокойстве выпрямляюсь.

– А что такое?

– У тебя открытая и недоеденная пачка «Поп-тартса»! [печенье – прим.

перев.]

Выдохнув с облегчением, я встаю и иду на кухню.

– Ну да. Припас одну печеньку на утро.

Раскрыв рот, она поворачивается ко мне, держа в руке пачку, и

спрашивает:

– Кто вообще оставляет только одну печеньку?

– Мне кажется или… – я облизываю палец и поднимаю его вверх. – Да,

точно, отчетливо слышу насмешку.

– Уверена, ты один их тех няшек, кто покупает столько печенья, чтобы

потом его хранить.

– Няшек? – прищурившись, медленно переспрашиваю я.

– Я про то, что ты не сжираешь все печенье разом, как настоящий мужик,

– не обращая на меня внимания, продолжает она. – И тебе нужен

герметичный контейнер, потому что следующую печеньку ты съешь спустя

часы.

Я опираюсь бедром о край стола и улыбаюсь ей.

– И скотч тебе не нравится, – подначивает она. – У тебя вообще пенис

настоящий?

Меня это смешит, и приходится держать руки в кулаках, чтобы

сдержаться и не притянуть ее к себе поближе, запустив палец в шлевку.

Наклонив голову в сторону, она спрашивает:

– И ты, наверное, ешь салатики на обед.

– Сама же видела, как я ел начос, – напоминаю я.

– Всего раз. Причем вегетарианские.

Я

открываю рот, чтобы возразить, но она меня перебивает.

– Я по твоему лицу вижу! Обедаешь салатами. Еще, наверное, заправкой

не поливаешь.

Это совсем не так, но мне доставляет слишком много удовольствия

наблюдать, как она спорит со мной.

Лондон трясет коробку с печеньем.

– Я могла бы помочь тебе доесть эту печеньку, ну там, чтобы в коробке

стало красиво, но поскольку тут только одна, прямо и не знаю, как быть.

Понимающе кивая, я отвечаю:

– Одной тебе ни в коем случае нельзя ограничиваться.

– Точно, – она кладет печенье обратно в коробку. – Это все равно что

съесть только половину банана.

Я вздрагиваю.

– А что, кто-то съедает целый?

Лондон замирает и смотрит на меня, будто я повредился в уме.

– А кто нет?

– Я, – решительно говорю я. – Последние кусочки просто ужасные, – я

снова демонстративно вздрагиваю, – такой слишком интенсивный банановый

вкус. И плевать на размеры банана, все равно не доем.

– Ты с приветом.

Пожимаю плечами, разведя руками.

– Скорей всего. Но знаешь, мне-то, няшке, хватило бы и этой одной

печеньки, – она стонет, понимая, к чему я веду, – а вот тебе…

– Помолчи.

– …можно сжирать у меня дома столько печенья, сколько найдешь.

Лондон выдает мне настороженную полуулыбку, но потом, проиграв

битву с самой собой, улыбается во весь рот. У меня в груди слишком горячо,

а пульс слишком быстрый. Это как предвкушение состязания, но в разы

лучше. Как бы то ни было, эта девушка меня опьяняет. Когда нахожусь рядом

с ней, заставляю ее улыбаться, она творит со мной невероятные вещи. Она

видит это, да я и не скрываю. Я чертовски опьянен этой девушкой.

Наконец судорожно вздохнув, она шлепает меня по груди.

– Ты просто безнадежен.

Прежде чем она успевает убрать руку, я хватаю ее и прижимаю к груди.

Знаю, она сейчас чувствует биение моего сердца, и если можно счесть пульс

у нее на шее за намек, то ее сердце бьется так же сильно. Глядя, как

смягчается выражение ее лица, я улыбаюсь.

– Думаю, ты права, – отвечаю я.

Лондон

Заказав себе еще один капучино, я пробираюсь сквозь небольшую