Лукиан Самосатский. Сочинения

Лукиан

Радаманф. Когда обвинишь тирана, о котором ты говорил, ступай на Острова Блаженных, чтобы быть там вместе с лучшими. Зови других!

25. Микилл. Мое дело, Радаманф, тоже незначительно и не требует долгого внимания; я давно уже стою перед тобой обнаженным, — рассмотри меня.

Радаманф. А кто ты такой?

Микилл. Сапожник Микилл.

Радаманф. Хорошо, Микилл; ты совсем чист и не запятнан: иди и ты вместе с этим Киниском. Призови тирана!

Гермес. Пусть придет Мегапенф, сын Лакида. Куда ты сворачиваешь? Подходи: я тебя, тиран, зову. Подтолкни его, Тизифона, в шею.

Радаманф. Ну, Киниск, обвиняй его и изобличай: этот человек уже здесь.

26. Киниск.

Без лишних слов, ты по пятнам сам узнаешь, каков он. Я только яснее раскрою тебе его жизнь и покажу ее. Я пропущу все, что совершил этот треклятый, будучи простым гражданином; довольно того, что он, подобрав себе в товарищи самых отчаянных людей и вооружив их, восстал против города и стал тираном, без суда убил больше чем десять тысяч человек, забирая себе их имущество; а когда он достиг высшей степени богатства, то предался всякому распутству, со всею грубостью и дерзостью относясь к несчастным гражданам, позорил девушек и мальчиков и, как пьяный, неистовствовал над подчиненными! А уж что касается его высокомерия, чванства и гордости ко всем окружающим, — этому и достойного наказания не найдешь; легче было, не зажмурясь, смотреть на солнце, чем на него. Кто мог бы рассказать про невиданные, но жестокие кары, которые он применял даже к близким? Подтверждение моим словам ты найдешь у тех, кого он загубил, — они без зова уже тут и душат его. Все они, Радаманф, погибли от рук этого негодяя, кто защищая честь красивых жен и дочерей, кто — сыновей, уводимых на позор, а кто — за то, что были богаты или справедливы и не одобряли его поступков.

27. Радаманф. Что можешь ты, нечестивец, возразить на это?

Мегапенф. Убийства, про которые он говорит, я совершил; а все прочее — развратную жизнь, насилие над мальчиками и девушками — ложно возводит на меня Киниск.

Киниск. А не хочешь ли, Радаманф, я представлю тебе свидетелей и этих поступков?

Радаманф. Про кого это ты говоришь?

Киниск. Позови мне, Гермес, его лампу и кровать; пусть они придут и засвидетельствуют, что за ним знают.

Гермес. Пусть явится сюда кровать и лампа Мегапенфа! Вот, они послушно явились сюда.

Радаманф. Скажите, что вы знаете за этим Мегапенфом! Ты, кровать, говори первой.

Кровать. Киниск во всем обвинял правильно. Мне стыдно, владыка Радаманф, сказать, какие дела он на мне совершал.

Радаманф. Воздерживаясь от рассказа, ты самым ясным образом свидетельствуешь против него. Давай теперь ты, лампа, свое показание.

Лампа. Дневных его деяний я не видала, ибо не присутствовала при них, а того, что он делал и позволял себе ночью, я не решаюсь сказать. Я видела, кроме того, много, чего нельзя сказать и что превосходит всякое бесстыдство. Хотя я часто нарочно не впитывала в себя масла, желая погаснуть, но он придвигал меня ближе, освещая свои деяния, и всячески грязнил мой свет.

28. Радаманф. Довольно и этих показаний. Ну-ка сними порфиру, чтобы нам посмотреть число пятен. Ой-ой! Он весь разрисован, весь потемнел и прямо даже посинел от пятен. Какому же наказанию его подвергнуть по заслугам? Не бросить ли его в Пирифлегетон, или, быть может, отдать Керберу?

Киниск. Нет; если хочешь, я предложу тебе новое и достойное его наказание.

Радаманф. Говори; я тебе за это буду очень благодарен.

Киниск. Насколько мне известно, все умершие должны выпить воды Леты?

Радаманф. Конечно.

Киниск. Так вот пусть он один из всех умерших ее не выпьет!

Радаманф. Почему?

Киниск. Тогда он будет переносить самое жестокое наказание, постоянно вспоминая, каким могуществом пользовался

он на земле, и сожалея о роскошной жизни, утерянной навсегда.

Радаманф. Твоя правда: пусть ему вечным наказанием будут жизненные воспоминания. Отведите его к Танталу.

ХАРОН, ИЛИ НАБЛЮДАТЕЛИ

Перевод Н. П. Баранова

1. Гермес. Что ты смеешься, Харон? Ради чего оставил ты свое суденышко и поднялся в нашу сторону, на землю? Не слишком-то часто ты наведываешься к нам посмотреть, что происходит здесь наверху.

Харон. Захотелось, Гермес, взглянуть, что такое жизнь, что делают в течение жизни люди и чего такого они лишаются, что все, спускаясь к нам, горько плачут; ведь еще никто из людей не переправлялся на ту сторону без слез. Вот я и выпросил себе у Аида позволения, как тот молодой фессалиец, покинуть на один день свою барку, вышел на свет и, думаю, очень кстати повстречался с тобой. Я знаю, ты, как любезный хозяин, проводишь меня сам и покажешь все достопримечательности: тебе, наверно, все очень знакомо.

Гермес. Недосуг мне, перевозчик, — сейчас иду дальше: надо услужить всевышнему Зевсу по одному земному его делу. А нравом он горяч, и боюсь замешкаться: как бы он не изъявил согласия на окончательный переход мой к вам, отдав меня во власть подземного мрака. Или поступит со мной, как на днях с Гефестом: схватит за ногу да и "ринет с небесного прага", — и придется мне, похрамывая, разносить вино, насмех всем.

Харон. Итак, ты спокойно допустишь, чтобы я без толку бродил по земле, невзирая на то, что мы с тобой товарищи, вместе плаваем, вместе перевозим души. А неплохо было бы тебе, чадо Маи, вспомнить, что ни разу еще я не заставил тебя вычерпывать воду или сесть со мною на весла. Вместо этого ты, обладая такими могучими плечами, храпишь себе, растянувшись на палубе, или, когда встретится какой-нибудь разговорчивый покойник, болтаешь с ним всю дорогу, а я, старик, гребу один в два весла. Нет, во имя твоего отца, миленький Гермес, не покидай меня: проводи и покажи все, что называется жизнью. Мне хочется повидать что-нибудь, прежде чем уйти обратно. Если ты меня бросишь, я останусь совсем как слепой; только слепые скользят и падают, бродя во тьме, а я, напротив, лишаюсь зрения на свету. Помоги же, Килленец, и я всегда буду помнить о твоем одолжении.

2. Гермес. Быть мне битым за это дело: я уже наперед вижу, что в награду за руководство никак нам не миновать кулаков. А услужить все-таки надо: стоит даже и потерпеть, если друг так настойчиво просит. Но, конечно, посмотреть тебе все, по порядку, в подробностях — это, перевозчик, вещь неосуществимая: на это надо было бы затратить много лет. Пришлось бы тогда глашатаям Зевса объявлять обо мне како беглом. Да и ты сам не сможешь у Смерти продолжать работу и владычеству Плутона причинишь ущерб, прекратив на долгое время переправу покойников. Наконец и сборщик Эак будет очень недоволен, не получая ни обола… Как бы тебе увидеть самое главное из того, что делается на земле, — вот о чем нужно подумать.

Харон. Ты сам уже сообрази, Гермес, как это сделать получше. Я — чужой на земле и ничего здесь не понимаю.

Гермес. Вообще говоря, Харон, нам нужно для этого только какое-нибудь высокое место, с которого можно было бы все увидать. Мы бы не испытывали затруднений, если б ты мог подняться на небо: с такой высоты ты хорошо бы все рассмотрел. Но поскольку тебе, постоянно имеющему дело с тенями, воспрещен доступ в чертоги Зевса, мы должны сейчас облюбовать здесь какую-нибудь высокую гору.