Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
17. А когда я увидел, кроме него, ростовщика Гнифона, стонущего и раскаивающегося в том, что он не воспользовался деньгами и умер, не насладившись ими, оставив все имущество распутному Родохару, — он ведь был его ближайший родственник и первый законный наследник, — я не мог удержаться от смеха, особенно припоминая, как он был всегда бледен и суров, с нахмуренным от заботы лбом, и был богат только пальцами, которыми считал десятки тысяч талантов, собирая понемногу то, что счастливому Родохару предстояло растратить в короткое время.
Клото. Влезай, чтобы перевозчик мог, наконец, поднять якорь.
18. Харон. Ты куда идешь? Лодка уже полна; жди здесь до завтра, на заре мы тебя перевезем.
Микилл. Ты, Харон, поступаешь несправедливо, оставляя перезрелого мертвеца: право, я обвиняю тебя перед Радаманфом в незакономерном поступке. Вот горе-то! они уже отплывают, а я один остаюсь здесь. Ну нет! Поплыву-ка я вслед за ними; как мертвецу мне нечего бояться утонуть, да к тому же у меня нет даже обола для уплаты за перевоз.
Клото. Что это? Подожди, Микилл; так тебе нельзя переправиться.
Микилл. А может быть, я приплыву даже раньше?
Клото. Нет. Захватим его. А ты, Гермес, помоги его вытащить.
19. Харон. А где же он сядет? Ты видишь, все полно.
Гермес. Если вы ничего не имеете против, то на плечи тирану.
Клото. Хорошо придумал, Гермес!
Харон. Ну, влезай и взбирайся на затылок негодяя. Поплывем, в добрый час!
Киниск. Сказать правду, Харон, я не буду в состоянии заплатить тебе обол за перевоз. Ведь у меня ничего нет, кроме сумки и вот этой палки. Впрочем, если бы ты захотел выкачивать воду, я готов стать гребцом. Тебе не придется бранить меня, дай только мне крепкое и доброе весло.
Харон. Греби. С тебя и этой платы довольно.
Киниск. Не нужно ли подавать знак гребцам?
Харон. Понятно, если только знаешь какую-нибудь песню гребцов.
Киниск. Знаю, и не одну; но, видишь ли, плач заглушает и расстраивает наше пение.
20. Богачи. "Увы, мое имущество!", "Увы, мои поля!", "Ай-ай, какой дом я оставил!", "Сколько талантов получил и промотает мой наследник!", "Бедные новорожденные детки", "Кто соберет виноград, который я посадил в прошлом году!.."
Гермес. А ты, Микилл, ни о чем не плачешь? Никому не полагается плыть без слез.
Микилл. Поди ты прочь! О чем мне плакать? Ехать хорошо.
Гермес. Все-таки хоть немножко поплачь, соблюдая обычай.
Микилл. Ну, если хочешь, поплачу. Увы, подошвы! Увы, старые сапоги! Увы, дырявые сандалии! Я, несчастный, больше не буду оставаться без еды с утра до вечера, не буду зимой расхаживать босиком и полуголым, щелкая зубами от холода! Кому-то достанется мой нож и шило!
Гермес. Довольно, поплакал. Да мы почти уже и приплыли.
21. Харон. Ну, давайте-ка сначала нам плату за перевоз. Все ли заплатили? Давай и ты свой обол, Микилл.
Микилл. Ты шутишь, Харон,
Харон. Вот так прибыльная сегодня поездка! Вылезайте все-таки, а я поеду за лошадьми, быками, собаками и прочими животными: надо ведь и их перевезти. Клото. Забирай их, Гермес, и уводи, а я поплыву на тот берег, чтобы перевезти серов — Индопатра и Гарамитру; они умерли, сражаясь друг с другом из-за границ своих владений.
Гермес. Ну, вы! пойдем вперед; а то лучше в порядке следуйте за мной.
22. Микилл. О Геракл, что за тьма! Где же теперь красавец Мегилл? Кто может отличить, красивее ли Симмиха Фрины? Все здесь имеет один цвет, нет ни красивого, ни красивее; даже мой потертый плащ, до сих пор казавшийся мне безобразным, одинаков с царской порфирой — ничего не видно, ибо они погрузились в одну и ту же темноту. Ты где, Киниск?
Киниск. Тут я, Микилл; если хочешь, пойдем вместе.
Микилл. Хорошо, давай руку. Скажи мне, Киниск, — ты ведь, очевидно, посвящен в элевсинские таинства, — не похоже ли здесь и там?
Киниск. Да!.. Посмотри-ка, вон подходит какая-то женщина с факелом со страшным, угрожающим видом. Не Эриния ли это?
Микилл. Да, похожа по виду.
23. Гермес. Получай их, Тисифона, — тысяча четыре человека.
Тизифона. Радаманф уже давно вас ожидает.
Радаманф. Подводи их, Эриния. А ты, Гермес, выкликай и подзывай их.
Киниск. О Радаманф, ради твоего отца, начни суд с меня!
Радаманф. Почему?
Киниск. Потому что я во что бы то ни стало хочу обвинять одного тирана, за которым знаю много позорных дел, совершенных при жизни. Но мои слова не покажутся достойными доверия, если не выяснится раньше, каков я и как прожил мою жизнь.
Радаманф. А ты кто?
Киниск. Киниск, почтеннейший; по убеждению — философ.
Радаманф. Ну, иди сюда и становись на суд. Вызывай, Гермес, обвинителей!
24. Гермес. Если кто-нибудь обвиняет этого Киниска, пусть подойдет сюда!
Киниск. Никто не подходит.
Радаманф. Этого, Киниск, еще недостаточно: разденься, я посмотрю клейма.
Киниск. Откуда быть на мне клеймам?
Радаманф. Каждое нехорошее дело, которое кто-либо из вас совершил при жизни, оставляет след на вашей душе.
Киниск. Ну вот, я голый стою возле тебя: ищи пятна, о которых ты говоришь!
Радаманф. Он почти чист, за исключением вот этих трех или четырех очень слабых и незаметных пятен. Но что это? Следы и знаки большого числа ожогов, я не знаю, каким путем сглажены или, лучше сказать, вырезаны. Как это случилось, Киниск, и как ты снова сделался чистым?
Киниск. Я могу объяснить это: благодаря отсутствию воспитания я стал дурным человеком и имел много пятен, но, занимаясь философией, понемногу смыл этим хорошим и весьма действенным средством все пятна души.